Тотем и табу - Зигмунд Фрейд Страница 37

то же самое проделывали с восковыми фигурками главных его прислужников, их отцов, матерей и детей, которые тоже сжигались. Это богослужение, при котором произносили предписанные молитвы, повторялось не только утром, днем и вечером, но и когда бушевала буря, когда лил проливной дождь или черные тучи закрывали солнечный диск в небесах. Тьма, тучи и дождь ощущали истязания, совершаемые над фигурками, как будто сами страдали от них, и обращались в бегство, пусть на время, а благодетельный бог солнца снова торжествовал»[165].

Из обширного числа магических действий со схожим обоснованием упомяну еще два, игравших немалую роль у первобытных народов во все эпохи и отчасти уцелевших в мифах и в культе на более высокой ступени развития. Речь об обрядах вызывания дождя и о заклинаниях плодородия. Дождь призывали магическим путем, как бы его воспроизводя, а также подражая нашествию туч и грозе, если угодно, «играя в дождь». Японские айны, например, «проливают воду через большие сита, а другие снабжают крупную плошку парусами и веслами, словно это судно, и волокут ее вокруг деревни и огородов» (Фрэзер со ссылкой на Бачелора[166]). Плодородие почвы также обеспечивали магически, посредством полового соития людей. Так, если взять всего один пример из бессчетного количества, на острове Ява, «когда приближается цветение риса, крестьянин с женой отправляются ночью в поля и там возлегают» (Фрэзер со ссылкой на Вилькена[167]), чтобы побудить рис к плодородию своим примером. При этом опасались, что запретные инцестуозные половые отношения способны погубить урожай и сделать землю непригодной[168].

К первой группе нужно отнести и некоторые отрицательные магические предписания (меры предосторожности). «Когда даяки отправляются в джунгли охотиться на диких свиней, оставшиеся в деревне не должны прикасаться к маслу или к воде. В противном случае охотники “останутся с носом”, добыча ускользнет из их рук» («Золотая ветвь»). Или «когда охотник-гиляк уходит в лес за дичью, его детям, оставшимся дома, запрещается рисовать на дереве или на песке, не то следы зверя в густом лесу могут спутаться, как линии рисунка, и охотник не найдет дороги домой» (Фрэзер со ссылкой на Лаббе[169]).

В последних, как и во многих других, примерах магического действия расстояние не играет никакой роли, то есть телепатия принимается как нечто само собой разумеющееся. Потому нам не составляет никакого труда понять особенности этой магии.

Не подлежит сомнению, что именно надлежит считать важным во всех приведенных примерах. Это сходство между совершенным действием и ожидаемым результатом. Фрэзер поэтому называет такую магию имитативной, или гомеопатической. Если мне хочется, чтобы пошел дождь, то нужно сделать что-то, похожее на дождь или напоминающее о нем. На следующих ступенях культурного развития место дождевой магии заняли молебны и шествия к храму, где умоляли божество о ниспослании влаги. В итоге предстоит отказаться и от этой религиозной техники, а дождь будет вызываться какими-либо физическими воздействиями на атмосферу.

* * *

Во второй группе магических действий принцип сходства уже не принимается во внимание, зато используется другой, суть которого легко разъясняется следующими примерами.

Чтобы навредить врагу, можно прибегнуть вот к такому приему. Нужно заполучить его волосы, ногти, иные телесные частички или даже предмет одежды; над этими вещами проделывается что-то враждебное. Считается, что ты как бы завладел самим человеком, а он будет ощущать все то, чему подвергаются его частички или вещи. С точки зрения первобытных народов, важную часть личности составляет имя; если, следовательно, вызнать имя человека или духа, тем самым приобретается известная власть над тем, кто носит это имя. Отсюда происходят замечательные предписания и ограничения в употреблении имен, о которых упоминалось в очерке о табу выше. Сходство в этих примерах заменяется, очевидно, принадлежностью к одному и тому же субъекту.

Каннибализм у первобытных народов сводится в своей высшей мотивировке к тем же причинам. Поглощая чьи-либо части тела, этим способом перенимают и усваивают свойства, присущие тому, кого поедают. При определенных условиях это правило подразумевает ряд предосторожностей и ограничений в еде. Женщина в тягости не должна употреблять в пищу мясо некоторых животных, иначе вынашиваемому ею ребенку могут достаться нежелательные свойства – например, трусость. Для магического действия не имеет никакого значения даже то обстоятельство, что связь между двумя объектами уже прервана или что соприкосновение было однократным. Так, к примеру, можно проследить неизменной на протяжении тысячелетий веру в магическую связь между раной и оружием, которым она была нанесена. Если меланезийцу удается завладеть луком, стрелой из которого он был ранен, то он постарается тщательно спрятать оружие в прохладном месте, чтобы таким образом предупредить воспаление раны (Фрэзер со ссылкой на Кодрингтона). Если же лук остался в руках врага, то оружие непременно повесят как можно ближе к огню, чтобы рана пострадавшего как следует воспламенилась. Плиний в своей «Естественной истории» (книга XXVIII) говорит, что «коли ранил другого и в том раскаиваешься, плюнь на руку, причинившую ранение, и немедленно облегчи муки раненого». Фрэнсис Бэкон в своем труде Sylva Sylvarum[170] упоминал, что «повсеместно принято думать и верить, будто смазывание оружия, причинившего рану, исцелит саму рану». Английские крестьяне и поныне следуют этому предписанию: порезавшись серпом, они тщательно протирают инструмент, чтобы рана не загноилась. «В июне 1902 года в Норидже женщина по имени Матильда Генри случайно напоролась пяткой на железный гвоздь. Не позволив осмотреть рану и даже не сняв чулок, она велела дочери смазать гвоздь маслом в надежде, что тогда с нею ничего дурного не случится. Несколько дней спустя она умерла от столбняка» (Фрэзер). Таково было воздействие магического «антисептика».

* * *

Примеры последней группы воплощают в себе ту магию, которую Фрэзер отличал от имитативной и называл контагиозной. Предполагается, что здесь действует уже не сходство, а смежность, пространственная связь, соприкосновение, хотя бы даже воображаемое, или воспоминание о том, что оно имело место. Но поскольку сходство и соприкосновение суть два важнейших основания ассоциативных процессов, объяснение всего безумства магических предписаний, как представляется, можно приписать ассоциации идей. Отсюда очевидна справедливость процитированной выше характеристики магии у Тайлора; это действительно подмена реального идеальным. Фрэзер выразил похожую мысль почти теми же словами: «Люди ошибочно приняли порядок своих идей за порядок природных явлений: они вообразили, что им дозволено управлять предметами, подобно тому как они управляют своими мыслями» («Золотая ветвь»).

Поначалу, безусловно, удивляет, когда узнаешь, что это убедительное разъяснение магии отвергается некоторыми учеными как неудовлетворительное (см., например: Томас, 1910). Но по зрелом размышлении приходится согласиться с возражением, что критика уместна: ассоциативная теория