Сочинения - Жак Лакан Страница 42

Остается только повторить вслед за Фрейдом слова его открытия: оно говорит, и, несомненно, там, где его меньше всего ждут, а именно там, где есть боль. Если когда-то и было время, когда просто выслушать сказанное было достаточным ответом (ведь выслушать - это уже ответ), то давайте предположим, что великих гигантов первых времен, сидящих в креслах, поразило проклятие, предназначенное для титанических дерзаний, или что их кресла перестали быть проводниками благой речи, перед которой они должны были сидеть. Однако с тех пор встречи между психоаналитиком и психоанализом участились в надежде на то, что афинянин сможет достичь Афины, выйдя во всеоружии из головы Фрейда. Расскажу ли я вам о ревнивой судьбе, вечно одной и той же, которая мешала этим встречам: под маской, в которой каждый должен был встретиться со своим обещанным, увы! трижды увы! и крик ужаса при мысли об этом, другой занял ее место, тот, кто там был, тоже был не он.

Давайте же вернемся, совершенно сознательно, и вместе с истиной растолкуем, что она сказала о себе. Истина сказала: "Я говорю". Чтобы узнать это "я" по тому, что он говорит, возможно, нам следовало бы не обращаться к "я", а остановиться на угле пересечения речей. "Нет речи, которая не была бы языком" напоминает нам, что язык - это порядок, образованный законами, о которых мы могли бы узнать хотя бы то, что они исключают. Например, что язык отличается от естественного выражения и что он также не является кодом; что его не следует путать с информацией - и не забывайте об этом, когда имеете дело с кибернетикой; и что он настолько несводим к надстройке, что сам материализм, как видно, встревожен этой ересью - см. сталинскую буллу по этому вопросу.

Если хотите узнать больше, читайте Соссюра, а поскольку башня с часами может скрыть даже солнце, добавлю, что я имею в виду не подпись, которую можно найти в психоанализе, а Фердинанда, который по праву может считаться основателем современной лингвистики.

Порядок вещей

Психоаналитику должно быть достаточно легко понять фундаментальное различие между означающим и означаемым и начать использовать две непересекающиеся сети отношений, которые они организуют.

Первая сеть, сеть сигнификата, представляет собой синхроническую структуру языкового материала в той мере, в какой в этой структуре каждый элемент принимает на себя свою точную функцию, будучи отличным от других; это принцип распределения, который один управляет функцией элементов языка (langue) на его различных уровнях, от фонематической пары оппозиций до сложных выражений, разобрать устойчивые формы которых - задача самых современных исследований.

Вторая сеть, сеть означаемых, - это диахроническая совокупность конкретно выраженных дискурсов, которая исторически реагирует на первую, так же как структура первой управляет путями второй. Доминирующим фактором здесь является единство означивания, которое, как оказывается, никогда не может быть разрешено в чистое указание на реальное, но всегда отсылает к другому означиванию. Иными словами, означивание реализуется только на основе постижения вещей в их тотальности.

Его происхождение невозможно постичь на том уровне, на котором он обычно уверяет себя в свойственной ему избыточности, ибо он всегда оказывается избыточным по отношению к тому, что оставляет плавающим внутри себя.

Только означающее гарантирует теоретическую связность целого как целого. Эта адекватность подтверждается новейшим развитием науки, поскольку при рефлексии обнаруживается, что она имплицитна в первичном лингвистическом опыте.

Таковы основания, отличающие язык от знака. Из них диалектика извлекла новый тренд.

Ведь замечание, на котором Гегель основывает свою критику прекрасного и в соответствии с которым оно, как утверждается, живет (во всех смыслах, даже в экономическом смысле зарабатывания на жизнь) именно на беспорядке, который оно обличает, избегает тавтологии только для того, чтобы сохранить тавто-онтику прекрасного как опосредование, непризнаваемое им самим, этого беспорядка как первичного в бытии.

Какой бы диалектикой оно ни было, это замечание не может поколебать заблуждение самонадеянности, к которой прибегает Гегель, оставаясь в ловушке, предлагаемой миражом сознания для Я, одержимого своими чувствами, которые он возводит в закон сердца.

Это "я" у Гегеля определяется, несомненно, как юридическое существо, в этом отношении оно более конкретно, чем реальное бытие, от которого, как считалось ранее, можно абстрагироваться, - это следует из того, что оно обладает как гражданским статусом (état civil), так и отчетностью (état-comptable).

Но Фрейду оставалось лишь возложить на это законное существо ответственность за явное нарушение, которое можно обнаружить в самой закрытой области реального бытия, а именно в псевдототальности организма.

Я бы объяснил возможность этого врожденным разрывом, который представляет собой реальное бытие человека в его естественных отношениях, и возобновлением, для иногда идеографического, но также и фонетического, не говоря уже о грамматическом, использования, воображаемых элементов, которые оказываются раздробленными в этом разрыве.

Но для демонстрации знакового строения симптома этот генезис не нужен. Расшифрованная, она предстает как самоочевидная, запечатленная в плоти, вездесущность для человека символической функции.

Именно это отличает общество, основанное на языке, от общества животных и даже позволяет этнологии отступить назад и воспринять такое распределение: то есть обмен, характеризующий такое общество, имеет другие основания, чем потребности даже для их удовлетворения, то, что было названо даром "как тотальным социальным фактом". Затем все это идет гораздо дальше, вплоть до того, что это общество уже не может быть определено как собрание индивидов, когда смешение субъектов превращает его в группу с совершенно иной структурой.

Это означает введение следствий истины в качестве причины в совершенно другой момент и навязывание пересмотра процесса причинности, первым этапом которого, как представляется, должно быть признание неотъемлемой природы неоднородности этих следствий. Странно, что материалистическая мысль, кажется, забывает, что именно благодаря этому обращению к неоднородному она получила свой первоначальный импульс. Тогда можно было бы проявить больший интерес к гораздо более поразительной черте, чем сопротивление Фрейду, которое демонстрируют педанты, а именно к попустительству, которое это сопротивление встретило в обыденном сознании.

Если всякая причинность свидетельствует об импликации субъекта, то нет сомнений, что все конфликты порядка могут быть отнесены к нему.

Условия психоаналитического вмешательства - проблема, которую я здесь ставлю, - как мне кажется, достаточно ясно показывают, что его этика не является индивидуалистической.

Но его практика в американской сфере была настолько суммарно сведена к средству достижения "успеха" и способу требования "счастья", что следует отметить, что это является отречением от психоанализа, отречением, которое происходит среди слишком многих его приверженцев от простого, основного факта, что они никогда не хотели ничего знать о фрейдовском открытии