Сочинения - Жак Лакан Страница 44

Ведь в психологии объективация в самом своем принципе подчиняется закону méconnaissance, который управляет субъектом не только как наблюдаемым, но и как наблюдателем. Иными словами, вы должны говорить с ним не о нем, поскольку он может сделать это сам, и, следовательно, он говорит даже не с вами. Если вы и должны говорить с ним, то буквально о чем-то другом, то есть о чем-то ином, чем то, о чем идет речь, когда он говорит о себе, и что есть вещь, которая говорит с вами, вещь, которая, что бы он ни говорил, навсегда останется для него недоступной, если, будучи речью, обращенной к вам, она не сможет вызвать в вас отклик и если, услышав ее послание в этой перевернутой форме, вы не сможете, вернув ее ему, доставить ему двойное удовлетворение - признать ее и заставить его признать ее истину.

Можем ли мы, таким образом, познать эту истину, которую мы познаем таким образом? Adoequatio rei et intellectus, так определялось понятие истины с тех пор, как появились мыслители, и это определение ведет нас по пути их мысли. Интеллект, подобный нашему, несомненно, будет адекватен этой вещи, которая говорит с нами, которая говорит в нас, и даже скрываясь за дискурсом, который не говорит ничего, кроме того, чтобы заставить нас говорить, было бы странно, если бы он не нашел, кому он может говорить.

Это, конечно, та благодать, которую я желаю вам, и теперь мы должны говорить о ней, и говорить должны те, кто применяет ее на практике.

Интерлюдия

Однако не ждите слишком многого, поскольку психоанализ стал общепринятой вещью, а его служители - наманикюренными, то договоренность, к которой они пришли, позволяет принести жертвы хорошей форме, что, с точки зрения идей, которых у психоаналитиков никогда не было достаточно, безусловно, удобно: идеи по сниженным ценам для всех составят баланс того, что нужно каждому. Мы достаточно осведомлены о вещах, чтобы знать, что chosime вряд ли является новейшей вещью; и вот мы нашли наш пируэт.

"Что же вы собираетесь искать, если не это эго, которое вы выделяете, одновременно запрещая нам его видеть?" - могут возразить. 'Ну хорошо, мы его объективируем. И что в этом плохого?" И тут нежные туфельки незаметно продвигаются вперед, чтобы нанести следующий удар по голенищам: неужели вы думаете, что эго можно воспринимать как вещь - я лучше сначала умру с голоду!

Из тридцати пяти лет сожительства с эго под крышей второй фрейдистской топографии, включая десять лет бурной связи, которая наконец-то была урегулирована благодаря добрым услугам мисс Анны Фрейд в браке, чей социальный кредит с тех пор был на высоте, до такой степени, что, как я уверен, он скоро попросит благословения церкви, - словом, из самой продолжительной работы психоаналитиков, вы не извлечете ничего, кроме этого ящика.

Правда, он до отказа набит старыми новинками и новым хламом, огромная масса которого, безусловно, развлекает. Эго - это функция, эго - это синтез, синтез функций, функция синтеза. Оно автономно! Это хорошо! Это последний фетиш, введенный в святая святых практики, которая черпает свой авторитет из превосходства начальства. Стоит добавить еще один такой же, ведь всем известно, что для этой функции, вполне реальной, всегда лучше всего подходит самый устаревший, грязный, отталкивающий предмет. То, что он должен вызывать у своего изобретателя такое почтение, как там, где он действует, вполне понятно, но самое удивительное, что в просвещенных кругах он заслужил престиж введения психоанализа в законы общей психологии. Это как если бы Его Превосходительство Ага-хан, не удовлетворившись тем, что получил свой вес в золоте, что нисколько не повредило его уважению в космополитическом обществе, был затем награжден Нобелевской премией за то, что в обмен на это передал своим последователям точные правила ставок на лошадей.

Но последняя находка - самая лучшая: эго, как и все остальное, с чем мы имеем дело в последнее время в гуманитарных науках, - это о-пе-ра-цион-ное понятие.

В этот момент я, с любезного разрешения моих слушателей, прибегнутому наивному выбору, который заставляет их так почтительно сидеть в этих креслах и слушать меня, несмотря на балет звонков на работу, чтобы они вместе со мной захотели положить конец этой операции.

Как эта операция позволяет рационально отличить то, что делают с понятием "я" в анализе, от текущего использования любой другой вещи, от этого стола, чтобы взять первое попавшееся под руку? Так мало пользы от того, что я берусь показать, что дискурсы, касающиеся эго и стола (а именно об этом идет речь), совпадают пункт за пунктом.

Ибо этот стол, не менее чем "я", зависит от означающего, а именно от слова, которое, неся свою функцию по отношению к общему, к пюпитру ссорящихся воспоминаний и к трончинскому предмету с благородной родословной, отвечает за то, что это не просто кусок дерева, обработанный в свою очередь дровосеком, столяром и краснодеревщиком, по соображениям коммерции, в сочетании с модой, сам по себе производящий потребности, которые поддерживают его меновую стоимость, при условии, что он не будет слишком быстро приведен к удовлетворению наименее избыточных из этих потребностей последним использованием, к которому он в конечном счете будет применен, а именно в качестве дров.

Более того, значения, к которым относится стол, ничуть не менее достойны, чем значения эго, и доказательством тому служит то, что иногда они охватывают само эго, если именно благодаря функциям, которыми наделяет его господин Хайнц Хартманн, один из наших собратьев может стать нашим столом: а именно, сохранять положение, предполагающее согласие. Оперативная функция, несомненно, позволяющая этому товарищу распоряжаться внутри себя всеми возможными ценностями вещи, которую представляет собой стол: от обременительной аренды, которая поддерживала и продолжает поддерживать репутацию маленького горбуна с улицы Квинкампуа над превратностями и памятью о первом великом спекулятивном крахе современности, через все офисы домашнего использования, заполнения пространства, рыночной передачи или узуфрукта, до использования в качестве дров, а почему бы и нет? Не в первый раз.

Но это еще не все, ведь я готов отдать свой голос настоящему столу, чтобы он мог рассказать о своем существовании, которое хоть и утилитарно, но индивидуально, о своей истории, которая, какой бы радикально отчужденной она ни казалась, оставила все свидетельства, которые могут понадобиться историку: документах, текстах, счетах, подробно описывающих его судьбу, которая, хотя и инертна, но драматична, поскольку стол - это скоропортящийся предмет, созданный в процессе работы, судьба, подверженная случайностям, взлетам и падениям моды,