Жак Лакан - Телевидение Страница 5

Что не может нам не надоесть. Слово, жонглируя буквами которого, как делают это порою на киноэкране, получим что-то вроде другого слова — «единость», [[.но вовсе не субстанцию Единого.]] которым и обозначу я идентификацию Другого с Единым. Я имею в виду то мистическое Единое, которому комический другой, играющий в платоновском Пире столь заметную роль, — другой по имени Аристофан — находит изобретательный эквивалент в животном о двух спинах, рассечение которого вменяет он в вину бессильному поступить иначе Юпитеру — поступок, прямо скажем, гнусный: я уже говорил, что делать так не годится. Реального Отца в столь неприличные вещи не впутывают.

Тем не менее грешен этим и Фрейд [[Ибо "ничто не является всем" в вереницах означающих.]] — ведь Эросу, который противопоставлен у него Танатосу в качестве принципа

«жизни», вменяет он именно функцию единения, словно кто-то, помимо краткого соединения в половом акте, может подобное слияние двух тел в одно засвидетельствовать!

Так и получается, что аффект, которому по природе свойственно обитать в языке, оказывается в теле (я нарочно упещряюсь здесь вороньими перьями — они нынче в большей цене, чем мои собственные) — оказывается, повторяю, оттого что не находит себе жилища, [[.аффект представпяет собой нестроение.]] — во всяком случае, по своему вкусу. Называют это унынием, дурным настроением. Что это на самом деле — грех, сумасшедшинка, или подлинное прикосновение Реального?

Так что было бы куда лучше, если бы ОВЗоАД воспользовалось для того, чтобы его, этот аффект, исполнить в другой тональности, моей скрипочкой. Все было бы лучше, чем поднимать гвалт.

Толкуя влечения в туманных жестах, призванных заручиться авторитетом моего дискурса, вы оказываете моим заслугам честь слишком высокую, чтобы заслужить за это мою признательность -

Вы сами, столь мастерски транскрибировавший мой Х1-й Семинар, лучший тому свидетель: кто, как не я, сумел пойти на риск, впервые решившись о влечениях заговорить вслух?

Именно в Вашем лице впервые я нашел слушателя, который не ухитрился, уныло развесив уши, расслышать, будто я придаю Единому черты Другого — а именно в этой мысли упорствует человек, пригласивший меня туда, где я впервые был Вашего внимания удостоен.

Кто, прочтя главы 6, 7, 8, 9 и 13, 14 Семинара XI, не почувствует, как много мы выигрываем, когда, вместо того чтобы передавать немецкое Trieb словом «инстинкт», точно описываем влечение термином «отклонение», [[.а влечение-отклонение, сдвиг.]] поверяя анализом и вновь восстанавливая, вслед за Фрейдом, его причудливость?

Кто, следуя моему ходу мыслей, не почувствует разницу между энергией, той всякий раз поддающейся определению константой Единого, на которой построена экспериментальная составляющая современной науки, и Drang'ом, или порывом влечения, которое, будучи, разумеется, наслаждением, лишь от границ

тела получает — я собирался как раз найти этому математическое выражение — свое постоянство? Постоянство, состоит которое лишь в четверичной инстанции, где каждое влечение сохраняется, благодаря тому что сосуществует с тремя другими. Будучи силой, четверица дает ключ к разобщению, которое желательно предотвратить, — разобщению между теми, кого пол сам по себе еще не может сделать партнерами.

Я, разумеется, не применяю ее для проведения различия между неврозом, перверсией и психозом. [[Так что я не могу сказать, что ты для меня такое.]]

Я сделал это в другом месте, следуя повсюду тем обходным тропам, которые торит, вновь и вновь возвращаясь на круги своя, бессознательное. И фобия маленького Ганса возникла, как показал я это, именно там — там, где гулял он с Фрейдом и своим отцом и куда аналитики страшатся за ними с тех пор последовать.

V. Когда наше наслаждение сбилось с пути

Часто приходится слышать такую песню: тому, что с наслаждением дело обстоит хило, причиной, мол, сексуальные запреты, виной которым, в свою очередь, во-первых, семья, во-вторых, общество, в-третьих, капитализм. Вот, собственно, и вопрос.

Что ж, это вопрос — позволю себе это сказать, ибо вопросы Ваши, я их обговариваю, — вопрос, в котором можно расслышать Ваше собственное желание знать, как на него могли бы, при случае, ответить Вы сами. Ответить в случае, если бы он был поставлен вам не конкретным лицом, а скорее голосом — голосом, кото-

рый иначе и не представить себе, как раздающимся из телеящика, голосом, который, ничего не говоря, поэтому и не вне-существует, — голосом, тем не менее, во имя которого я и даю вне-существование следующему ответу, который представляет собой не что иное, как интерпретацию.

Вы, прямо скажем, прекрасно знаете, что ответ у меня есть на все, пользуясь чем и предлагаете мне вопрос, [[]]следуя в этом известной пословице: предлагают взаймы только богатому. И правильно делаете.

Кто не знает, что успехом своим я обязан аналитическому дискурсу? В этом смысле я, можно сказать, self-mademan. Бывали такие и раньше, но это дело прошлое.

Фрейд вовсе не говорил, будто вытеснение происходит из подавления, то есть, образно говоря, обязано своим возникновением тому, что папа, увидев, как малыш теребит себе пипку, грозится:

«Гляди, будешь так снова делать, ее тебе точно отрежут!»

Совершенно естественно, однако, что

при уясении своего опыта Фрейду пришло в голову исходить именно из подавления — то есть из того самого, что служит определением этому опыту в аналитическом дискурсе. Заметим, впрочем, что с каждым дальнейшим шагом Фрейд все более склонялся к мысли, что первичным было именно вытеснение. [[Первичное вытесение]] В этом, вообще говоря, переключение на вторую топику и состоит. Гурманство, характеризующее у него сверх-Я, принадлежит структуре — это не следствие цивилизации, а «недовольство (симптом) внутри цивилизации».

Так что налицо основания проверить все заново, исходя из того, на сей раз, что подавление производится вытеснением. Общество, семья — не зиждятся ли они сами на вытеснении? Поистине так, но возможно это лишь постольку, поскольку вне-существование бессознательного и мотивация его идут от структуры, то есть от языка. Фрейд подобное решение нимало не исключает — более того, именно для того чтобы окончательно остановиться на нем, набрасывается он с таким ожесточением на дело «человека с волками» — которому это, по всему судя, отнюдь не идет на пользу. Похоже, однако,

что неудача эта, неудача в конкретном случае, обернулась в конечном счете удачей куда более значительной — установлением Реального самих фактов.

Если оно, Реальное это, остается загадочным, следует ли относить эту загадочность на счет аналитического дискурса в качестве некоего, в свою очередь, социального образования?

Средство одно: проект науки, которая позволила бы овладеть сексуальностью, — сексология была в ту пору не более чем проектом. Проектом, к которому Фрейд — он сам на этом настаивает — испытывал доверие. Доверие, в котором он не стесняется признаваться, что красноречиво свидетельствует о его этических принципах.

Итак, аналитический дискурс, со своей стороны, является многообещающим — он обещает ввести нечто новое. [[Новое в любви]] Причем новое это, что имеет колоссальную важность, принадлежит той области, откуда происходит бессознательное, ибо тупики его обнаруживаются — пусть не все, но преимущественно — в любви.

Конечно, о новости этой, давно ставшей притчей во языцах, мир уже наслышан — но в чувство это никого не приводит, по той простой причине, что новое это трансцендентно, трансцендентно в том смысле, в котором понимается соответствующий знак в теории чисел, то есть в смысле математическом.

Не случайно поэтому носителем этого нового стало именование пере-нос.

Чтобы привести своих окружающих в чувство, я артикулирую этот перенос как «субъект, который предполагается знающим». Тут налицо своего рода объяснение, развертывание того, что слово это лишь впотьмах нащупывает, а именно, что субъект, посредством переноса, предполагается у того знания, из которого он как субъект бессознательного и состоит, и что как раз оно-то и переносится на аналитика [[]] — то самое знание, что, не думая, не рассчитывая и не рассуждая, имеет, тем не менее, своим следствием выполненную работу.

Не стоит эти ориентиры переоценивать, но выглядит это так, словно я заманиваю их игрою на дудочке — или, что еще хуже, словно у них по моей вине играет очко.

Эти уж мне миловзоры из ОВЗоАДа — они не решаются. Туда, куда это ведет, они не готовы сделать ни шагу.

Я ли не лезу для этого из кожи вон! «Аналитика никто не уполномочивает, кроме него самого», — провозглашаю я. Я устанавливаю в Школе критерий «перехода», суть которого — в изучении того, что именно склоняет проходящего анализ к занятию позиции аналитика, — изучении, никого ни к чему не принуждающем. Должен признаться, что получается это пока неважно, но в Школе этим занимаются, а существует Школа совсем не так уж давно.