Димитрий Чураков - Становление советской политической системы. 1917–1941 годы Страница 5

Любопытные детали есть в эссе Никитина и о том, как вели себя и что чувствовали сам автор, и его товарищи по кабинету министров после ареста. Общение их в течение нескольких часов с момента взятия дворца и до переселения арестованных в количестве 18-ти человек в одиночные казематы Петропавловской крепости, с красногвардейцами, матросами, солдатами, разговоры на злободневные темы свидетельствовали о том, что свергнутые властители страны не сразу осознали возможные последствия своего положения. По сути такую же информацию содержат и мемуары П. Н. Малянтовича. Читатель без особого труда может убедиться в добросовестности той и другой информации, сопоставив ее со сведениями, которые привёл, правда, в несколько иной аранжировке, в своих воспоминаниях по этому вопросу, член Петроградского ВРК В. Антонов-Овсеенко.

Относительно обращения новой власти с арестованными Никитин в том же интервью говорил о том, что оно «было вполне удовлетворительным». «Нам – рассказывал он корреспонденту своей партийной газеты, – разрешили писать записки, получать обеды, белье, газеты, сидели мы в одиночках». Иной отзыв дал по тому же вопросу С. Л. Маслов, который поведал корреспонденту своей партийной газеты («Дело народа» от 29 октября 1917 г.), что утром 27 октября арестованным достался лишь «кипяток и кусок хлеба и в полдень дали похлебать какое-то пойло. Весь день ничего не давали есть и только в 9 часов по две котлеты и немного картофеля».

Кто из бывших министров был ближе к истине, судить трудно, но, зная, что за условиями содержания узников в крепости следила созданная городской думой специальная комиссия, можно сказать, что творить открытый произвол над свергнутыми министрами победители не могли. Иначе и быть не могло, поскольку всего лишь через день после ареста 9 министров-социалистов были освобождены, дав подписку «явиться во всякое время по требованию революционного суда». Небольшая заминка произошла с освобождением Никитина, поскольку до коменданта крепости поручика Родионова дошёл слух, будто министр внутренних дел еще накануне восстания был исключен из меньшевистской партии. Но стоило другому узнику, члену ЦК этой партии К. Гвоздеву письменно подтвердить заявление Никитина о том, что такого решения ЦК меньшевиков не принимал, и он вместе с другими министрами-социалистами оказался на свободе. Несколько позже обрели свободу и остальные члены Временного правительства.

В эссе Никитина есть немало и иных заслуживающих внимание исследователей сведений и суждений, отмеченных мной в настоящем очерке, а также в комментариях к публикации полного текста эссе и рассказа корреспонденту «Рабочей газеты». Этого вполне достаточно, чтобы в завершение сопоставления мобилизованных в них сведений с другими материалами оценить последние в качестве одних из самых содержательных и достаточно достоверных исторических источников при изучении Октябрьского большевистского восстания в Петрограде 1917 г.

Теперь настал черед проанализировать тот новый фактический материал, который содержится в забытых историками исторических источниках так называемой московской «кровавой недели», то есть событии с 25 октября по 2 ноября, которые, по справедливому мнению С. П. Мельгунова, в совокупности с петроградскими событиями, рассмотренными выше, предрешили «победу Октябрьского восстания по всей России».

К числу именно таких источников следует отнести документ, который принадлежит перу самого С. П. Мельгунова, являвшегося очевидцем и активным участником событий в Москве, происходивших в течение упомянутой недели. Речь идет о записи доклада Е. П. Филатьева, народного социалиста, однопартийца Мельгунова и товарища (то есть заместителя) председателя Московской городской думы (последним являлся видный правый эсер В. В. Руднев), доклада, который имел название: «В Московской думе в октябрьские дни». Этот документ опубликовала после смерти мужа супруга Сергея Петровича – П. Е. Степанова-Мельгунова в Париже в составе книги, где были собраны сохранившиеся в семье воспоминания и дневники этого видного политического деятеля и профессионала-историка.

Полный текст этого краткого по объёму, но в информативном отношении довольно богатого исторического источника (ведь его составлял с голоса докладчика, выступающего на заседании Московского городского комитета трудовой народно-социалистической партии, квалифицированный историк и весьма опытный политик и журналист) позволяет несколько иначе, чем это имело место раньше, взглянуть на обстоятельства, предопределившие более затяжной и более кровавый характер борьбы за власть, которая развернулась на многих улицах и площадях города, особенно его центральной части, в течение недели.

Во второй столице овладеть властью сравнительно так легко и быстро, по существу в течение одних суток, как в первой, большевикам не удалось. Причины тому разные. Во-первых, руководители московских большевиков не сумели подготовиться к захвату власти, поскольку большая их часть скорее разделяла позиции Каменева и Зиновьева, нежели Ленина и его окружения. По сообщению М. С. Урицкого 20 октября на заседании ЦК РСДРП(б) «большинство делегатов в Москве высказалось против вооружённого восстания». Имелись в виду, вероятно, московские делегаты II съезда Советов. Известная нерешительность в действиях московского партийного руководства давала о себе знать и в процессе вооружённой борьбы, шедшей на улицах Москвы без малого неделю – с 27 октября по 2 ноября.

Во-вторых, соотношение сил участников борьбы, находящихся, образно говоря, по ту и другую стороны баррикад, в первопрестольной оказалось менее благоприятным для большевиков, чем в Питере. Дело в том, что ни накануне выступления, ни в начале него большевики Москвы значительного перевеса сил над противником не имели. Солдатам московского гарнизона перспектива близкой отправки на фронт не угрожала и потому повальных антиправительственных настроений в их среде не наблюдалось. Да и Совет солдатских депутатов состоял в Москве, в основном из сторонников умеренно-социалистических партий, что тоже серьёзно повышало шансы антибольшевистских сил добиться, по крайней мере, нейтралитета значительной части войск гарнизона в разгоревшейся схватке за овладение властью.

Все перечисленные и некоторые иные обстоятельства не могли не придать борьбе за власть в Москве особого накала и упорства, а отражению ее в историографии – еще более ярко выраженной тенденциозности. Если в советское время отечественные историки едва ли не все сложности этой борьбы сводили к издержкам непоследовательности руководства местных большевиков, то в работах западных ученых откровенно антикоммунистической ориентации, аналогичные просчёты усматриваются в деятельности лидеров противобольшевистского лагеря. Например, Р. Пайпс считает, что если бы представители Временного правительства в Москве действовали решительнее, дела большевиков могли «закончиться для них катастрофой».

Одинаковые обвинения в нерешительности действий советскими историками большевиков (а точнее, отдельных их руководителей), а западными и некоторыми отечественными исследователями постсоветского времени представителей Временного правительства основываются не столько на фактах, сколько отражают политизированную тенденциозность суждений как тех, так и других. Единственным основанием для подобных оценок действий руководителей, борющихся за власть сторон, является факт длительности (в несколько туров) переговоров, которые велись в Москве между непримиримыми противниками в течение почти всей «кровавой недели» с одной и той же целью выигрыша времени для накопления сил и нанесения сокрушительного удара по друг другу. А поскольку экстремистские элементы, выступавшие против любой затяжки в сведении счетов имели место как в том, так и противоположном лагере, то политическое размежевание внутри каждого из них в дальнейшем, как жидкость по закону сообщающихся сосудов, само собой из практики военно-политического противоборства распространилось на область ее историографии.

Свидетельства тому, что ставка на достижение консенсуса посредством переговоров между руководителями московских большевиков и их политических противников встретила резкую критику внутри каждого из враждующих лагерей, запечатлели документы той поры. Вот какие признания применительно к большевистскому лагерю сделал в своем докладе на заседании Московского Совета 7 ноября 1917 г. член ВРК Г. А. Усиевич. «Нам ставили упреки с двух сторон. С одной стороны нам говорили, что мы слишком неустойчивы, что мы ведем авантюристскую политику, что мы идем к кровопролитию. Так говорили меньшевики и другие. С другой стороны, наша масса рабочих и солдат все время упрекала революционный комитет в медлительности, упрекали в нерешительности действий. Я должен отбросить обвинения с той и другой стороны… ВРК действовал таким образом, как подсказывала обстановка. Иначе он действовать не мог… В ходе борьбы было заключено перемирие, но и это перемирие фактически не состоялось. Не состоялось перемирие потому, что оба лагеря, юнкера и офицеры с одной стороны, наши солдаты и рабочие – с другой, были в это время настолько озлоблены, …что ни о каком перемирии не могло быть речи… Мы не прерывали этих переговоров, ведя их при помощи Викжеля и при помощи объединенцев и “левых” эсеров. Переговоры все время велись. Но эти переговоры ни к чему не приводили».