Виктор Кротов - В каждом светит лучик. Занятия словесным творчеством с особыми детьми и не только с ними Страница 5

– Нет, но вот что они делают? – степенный человек, присевший рядом со мной, не рассчитывал на ответ, поэтому я промолчал. – Прямо всех вместе они собирают! Разве так надо? По возрасту надо группы образовывать, ну и по диагнозу. Разве можно всех в одну кучу сваливать? И дети, и взрослые. Вот у меня парень на конюшне работает. Больной, но очень старательный. Такой серьёзный стал, ведь при деле, а придёт в эту фольклорную группу – и будто снова ребёнком становится. Хохочет там, пляшет под всякие глупые песенки. Ведь он же так всё потеряет, что приобрёл. Человек должен по ступеням взрослости идти – вперёд, а не назад… И поселили всех тут вперемежку. И в столовой сидят, как попало. И воспитатели какие-то несолидные. Иногда и не поймёшь даже, кто кого тут воспитывает…

Он ещё что-то говорил, сурово глядя на танцплощадку, но я воспользовался тем, что он смотрел в сторону, тихонько встал и скоро снова был возле Тимура и Ксюши.

– Кто это? – негромко спросил я, кивая в сторону брёвен.

– Это самый главный по конюшне, – ещё тише ответили Ксюша. – У него фамилия какая-то греческая, я не запомнила. Любит во всём свой порядок устанавливать. Тут столько травы сочной рядом растёт, а он лошадей туда водить не разрешает. Хочет, чтобы они сначала здесь всё выщипали. Уже почти одна земля осталась.

Около моего второго корпуса на меня бросилась собака. Этого мне только не хватало! Она вылетела невесть откуда и понеслась ко мне, как стрела. Правда, в полуметре от меня она замерла, прижалась к земле и прыгнула вбок. В зубах у неё была зажата пустая пластиковая бутылка.

– Не бойтесь! Это она играет с вами, – раздался голос Ксюши, возвращавшейся из конюшни. – Олли, отдай бутылку!

Через минуту девочка и белая, с лёгким желтоватым отливом, собака затеяли весёлую кутерьму с догонялками и уворачиваниями. А я подошёл к человеку, который вытёсывал узор по камню. Каменный завиток стоял на пне, наполовину покрытый выпуклым витым орнаментом.

– Неужели здесь есть и камнерезная мастерская? – поинтересовался я, поздоровавшись. Здороваться здесь приходилось со всеми, как в деревне.

– Да нет, – художник лет тридцати махнул рукой, покрытой белой пылью. – Это всё мой трудоголизм. Приехал жену с сыном проведать, да не мог незаконченную работу бросить. Сунул в багажник – и вот, работаю, пока они в душ пошли.

– А что это у вас?

– Ножка для скамейки у храма. Вроде и рисунок несложный, а возни много… Ничего, вот Олли заодно выгуливаю.

– Что это за порода такая красивая?

– Золотистый ретривер. Специально вывели породу, чтобы за детьми следить. Кирюша Олли обожает. Она щенок ещё, всего четыре месяца… А вот и мои!

Женщина подкатила сидячую коляску с неподвижным ребёнком; я узнал Ирину из литературной студии и рассеянный взгляд её сынишки. Вокруг коляски скакала Олли, норовя лизнуть мальчика в руку или в щёку.

Мы втроём разговорились. Самое удивительное, что диагноза у Кирюши не было никакого. С медицинской точки зрения, никто не находил у него принципиальных нарушений. Кирюша тоже проходил курс иппотерапии. Мама ездила с ним, сажая перед собой и обнимая. Говорила она о сыне, как о совершенно здоровом ребёнке. Ни тени уныния или отчаяния. Она светилась материнским счастьем. Ещё я узнал, что она занимается иконописью и почему-то мысленно сказал себя: «А, вот в чём дело». Как будто это что-то меняло.

Всё медленнее получалось у меня передвигаться по лагерю. Знакомств становилось всё больше. В отличие от городских тусовок, здесь почти не было обычной болтовни. Каждая судьба, полная своих проблем, рада была опереться на соседнюю судьбу, чтобы ободрить друг друга.

Вот мне машет из беседки писатель. Я направился туда, но остановился, получив неожиданный удар в живот. Удар был головой. Девчонка лет пяти бежала, не разбирая дороги, и угодила в меня.

– Ой, извините! – это сказала не девочка, а её мама, невысокая, полноватая, с озабоченным лицом, которая честно пыталась поспеть за дочкой.

– Да ничего, – сказал я маме и, присев, обратился к девочке. – Здорово бегаешь! Ты об меня не ушиблась?

Девочка смотрела мимо. Или в неизвестное мне измерение. Я уже научился узнавать аутичный взгляд – взгляд человека, живущего в особом пространстве, мало пересекающемся с тем, в котором мы с ним находимся.

– Не разговаривает она, – привычно пояснила мама.

И тут же бросилась вслед за дочкой, которая на большой скорости с визгом рванулась вперёд…

Писатель читал какие-то рукописные листки, с лёгкой ошеломлённостью покачивая головой.

– Глядите, – он передал мне один из листков.

Немного странным, крупным почерком, без знаков препинания и без единой ошибки там было написано стихотворение:

Мне нравятся ночь и деньМне нравится их непохожестьИх шитость тоже нравится мнеШитость звёздами и Солнца лучамиМне нравятся их чудеса и тайныШитость читаемой Книги событийКниги которую пишет Бог о мире

– Хорошие стихи, – сказал я.

– Очень хорошие, – уточнил писатель. – Вот ещё. Тот же почерк:

Лошади тёплые лошадиТеплом живым растопите мой страхЛошади быстрые лошадиГалопом мой страх разнесите в ветрахИ все проблемы не так уже важныКогда я гляжу с лошадиной спины

– Ваши? – спросил я.

– Да нет… – вздохнул писатель. – Если я назову автора, вы не поверите.

– Ну, я тут уже ко всему готов. Называйте.

– Лучше покажу. Только имейте в виду, я серьёзно.

И он показал… Нет, я не был готов ко всему.

– Невозможно! – помотал я головой. – Она же не разговаривает!.. И вообще…

– Она, точно, – кивнул писатель. – Недавно мать обнаружила, что её Соня умеет читать и писать. Писать – если ей руку поддерживают. Теперь вот стихи написала. Она маленькой выглядит, но ей восемь.

– Ну что, на тренинг для родителей идёте? – возле беседки возник Игорь, шевелюра которого уже слегка растворялась в наступившей темноте.

Только сейчас я заметил, что день закончился. Впрочем, горели фонари, ярко светились широкие окна корпусов, всюду мелькал народ. Только детей уже почти не было видно.

Не помню, что мы ответили на Игорев призыв, но наш ответ был и не нужен. Игорь увлёк нас за собой столь естественно, что возможностей для раздумий не оставалось. По дороге к клубу шлейф кометообразного психолога продолжал расширяться, и туда мы вошли уже довольно большой компанией. Я был здесь не самым молодым и не самым старым. Когда выяснилось, что нужно будет участвовать в каких-то упражнениях, я тихо порадовался, что я всё-таки и не самый неуклюжий.

Сцена клуба была полна пёстрых декораций. Писатель пытался было объяснить мне, что готовится какой-то спектакль, в котором каждый ребёнок играет ту роль, какую захочет, но углубиться в эту тему не успел. Игорь попросил нас расположиться большим кругом посреди зала, который был свободен от скамеек и стульев, сложенных штабелем в дальнем его конце (видно, здесь чаще проходили тренинги, чем представления). Сам Игорь встал в круг вместе с нами и окинул нас взглядом.

– Тут, я вижу, сегодня все люди опытные… – Он глянул в мою сторону. – Почти все… И уж точно: все понимающие. Поэтому я никаких вводных слов говорить не буду. Просто делайте, как я. Ну, какие-то комментарии будут, конечно…

Комментарии, конечно, были. Наш ведущий говорил про что-то такое вальфдорфское, про какую-то эвритмию5, про то, как наши движения связаны с речью, про умение строить пространственные взаимоотношения, про то, что это важно и для детей, и для взрослых, и для больных, и для здоровых. Но это всё было по ходу тренинга. А тренинг был – сплошное движение. Нет, не сплошное – вперемешку с психологией.

Следуя движению Игоря, мы все одновременно устремились в центр нашего круга. Но перед этим нам было дано непременное условие: не касаться друг друга – и мы застываем в центре, рядом и порознь. Незаметные миллиметры отделяют нас в этой небольшой плотной толпе друг от друга. Поначалу не очень-то получалось, и мы сокрушались своим неудачным движениям и жестам. Потом, попытка за попыткой, выходило всё лучше. Мы уже похожи на собиралку, в которой все кусочки подходят друг к другу, только без соприкосновения.

– Отлично, – радуется Игорь. – Молодцы! Просто молодцы. Теперь у нас получится и кое-что потруднее. Пусть каждый пройдёт ЧЕРЕЗ центр и встанет в круг на другой стороне.

И мы непостижимым образом пробегаем друг сквозь друга, всех ощущая и никого не касаясь, словно бесплотные воздушные существа…

А теперь мы составили два круга, один внутри другого. Большой круг проходит внутрь малого, на мгновение расцепляя руки, но тут же снова соединяясь, и снова, и снова, и вот уже странный двойной плод, пульсирует в общем ритме, и я ощущаю тех, кто в другом кругу, так же уверенно, как и тех, кто в моём…