Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни Страница 6

А может, Моника просто не стеснялась обнажаться перед ним или брала его с собой в баню, как это принято у многих народов, считающих, что ребенок до пяти лет всё равно ничего не смыслит в подобных вопросах?

Или всё дело, как предполагают некоторые исследователи, заключалось в том, что в период третьей беременности Амалия отказала мужу в близости? Тогда Кальман Якоб якобы на какое-то время сошелся с Моникой, и маленький Сиги вновь стал свидетелем интимной близости — на этот раз между отцом и нянькой…

Во всяком случае, вскоре после рождения сестры Амалия Фрейд обвинила Монику в краже и дала ей расчет, но непонятно, идет ли речь о краже какой-то ценной вещи или доверия.

Наконец, существует еще одна неясность в жизни семьи Фрейдов этого периода: характер взаимоотношений Амалии с одним из старших сыновей Кальмана Якоба, своим сверстником Филиппом. Кальман Якоб часто отлучался из дома по торговым делам, и, видимо, по городку поползли слухи, что Амалия находится в любовной связи с пасынком.

Зигмунду в период появления этих слухов было два с половиной — три года. Вероятно, взрослые обсуждали эти сплетни при нем, явно не беря в расчет, что речь идет о ребенке, понимающем смысл этих разговоров куда больше, чем они могли предположить. Нет никакого сомнения, что они больно ранили Фрейда и даже на какое-то время породили в нем враждебное и презрительное отношение к матери, а также антипатию к старшему брату Филиппу, которую он пронес почти через всю жизнь.

Не исключено, что маленький Сигизмунд подозревал правдивость этих слухов. Возможно, у него даже были тому какие-то доказательства. Чтобы понять это, достаточно вспомнить знаменитый пересказ Фрейдом одного своего детского сна, в котором он увидел, как мать несут на руках и укладывают в кровать двое мужчин с птичьими головами.

Сам Фрейд истолковал этот сон, как страх перед смертью матери, которая тогда как раз приходила в себя после тяжелых родов. Но так ли это? Да, непосредственным толчком для этого сна, вне сомнения, стали рисунки египетских богов из Библии Филиппсона. Но так и напрашивается толкование, что двое мужчин, несущих Амалию на руках и укладывающих ее на кровать, — это отец Фрейда Кальман Якоб и брат Филипп; их птичьи клювы — метафоры фаллосов, то есть намек на то, что они оба вступали в интимную связь с Амалией.

На эти же мысли наводит и знаменитое воспоминание Фрейда о своем детстве, которое он приводит в книге «Психопатология обыденной жизни» (1901) в главе «О воспоминаниях детства и воспоминаниях, служащих прикрытием».

«Я на 43-м году моей жизни начал уделять внимание остаткам воспоминаний моего детства, — писал Фрейд, — которые давно уже (мне казалось — с самых ранних лет) от времени до времени приходили мне в голову и которые надо было отнести, на основании вполне достаточных признаков, к исходу третьего года моей жизни. Мне виделось, как я стою, плача, и требую чего-то перед ящиком, дверцу которого держал открытой мой старший (на 20 лет) сводный брат; затем вдруг вошла в комнату моя мать, красивая, стройная, как бы возвращаясь с улицы.

Этими словами я выразил виденную мной пластическую сцену, о которой я больше ничего не мог бы сказать. Собирался ли брат открыть или закрыть ящик (когда я в первый раз сформулировал это воспоминание, я употребил слово „шкаф“), почему я при этом плакал, какое отношение имел к этому делу приход матери, — всё это было для меня темно; я склонен был объяснять эту сцену тем, что старший брат чем-нибудь дразнил меня, и это было прервано приходом матери.

Такие недоразумения в сохранившейся в памяти сцене из детства нередки: помнишь ситуацию, но в ней нет надлежащего центра: не знаешь, на какой из ее элементов должно пасть психическое ударение. Аналитический разбор вскрыл передо мной совершенно неожиданный смысл картины. Я не находил матери, ощутил подозрение, что она заперта в этом ящике или шкафу, и потому потребовал от брата, чтобы он открыл его. Когда он это сделал и я убедился, что матери в ящике нет, я начал кричать; это тот момент, который закреплен в воспоминании и за которым последовало успокоившее мою тревогу или тоску появление матери. Но каким образом пришла ребенку мысль искать мать в ящике? Снившиеся мне в то же время сны смутно напоминали мне о няньке, о которой у меня сохранились еще и другие воспоминания, о том, например, как она неукоснительно требовала, чтобы я отдавал ей мелкие деньги, которые я получал в подарок — деталь, которая в свою очередь может претендовать на роль воспоминания, „прикрывающего“ нечто позднейшее. Я решил облегчить себе на этот раз задачу истолкования и расспросил мою мать — теперь уже старуху — об этой няньке. Я узнал многое, в том числе, что она, умная, но нечестная особа, во время родов моей матери совершила у нас в доме большие покражи и по настоянию моего брата была предана суду. Это указание выяснило мне сразу, словно каким-то озарением, смысл рассказанной выше сцены. Внезапное исчезновение няньки не было для меня безразличным; я обратился как раз к этому брату с вопросом о том, где она, вероятно, заметив, что в ее исчезновении он сыграл какую-то роль; он ответил мне уклончиво, играя словами, как он это любит делать и сейчас, „ее заперли в ящик“. Ответ этот я понял по-детски, буквально… Когда немного времени спустя я хватился матери и ее не было, я заподозрил брата в том, что он сделал с ней то же самое, и заставил его открыть мне ящик. Я понимаю теперь, почему в передаче этого зрительного воспоминания детства подчеркнута худоба матери: мне должен был броситься в глаза ее вид только что выздоровевшего человека. Я на 2,5 года старше родившейся тогда сестры, а когда я достиг трехлетнего возраста, прекратилась наша совместная жизнь со сводным братом»[29].

Вчитываясь в эти строки, невольно задумываешься: идет ли в данном случае речь о воспоминании реального события или же о приснившемся маленькому Фрейду сне? Но согласно толкованию самого Фрейда, шкаф во сне — это символ женщины, а его ящик (который старший брат держит в этом то ли сне, то ли воспоминании открытым), соответственно, символ влагалища. То есть речь опять-таки идет о метафоре возможной любовной связи между присутствующими в этом описании матерью и братом. Вдобавок ко всему, шкаф всегда являлся символом, олицетворением некой тайны, тщательно оберегаемой от посторонних (вспомним расхожее выражение «скелет в шкафу»). И наконец, почему Фрейд в конце говорит о своей новорожденной сестре и о том, что вскоре после этого прекратилась «наша совместная жизнь со сводным братом»? Не является ли эта фраза намеком на то, что сестра Анна была рождена не от отца, а от брата?

«Защитники этой идеи (любовной связи между Амелией и Филиппом. — П. Л.) не особо кричат о ней, но и не замолкают, — пишет Пол Феррис. — Поскольку у Якоба было две (или три) жены и дети от обеих, разница между которыми составляла больше двадцати лет, Фрейда в детстве могли смущать семейные отношения. Однажды он сказал, что считает, будто его сводный брат имеет отношение к рождению сестры, которая появилась на свет в декабре 1858 года»[30].

Таким образом, мысль о том, правду ли говорили о матери и брате злые языки, вне сомнения, мучила Фрейда, причем не только в раннем детстве, но и в последующие годы.

Об этих же его переживаниях и смутных подозрениях свидетельствуют и его размышления о допущенной им в «Толковании сновидений» ошибке, когда он вместо имени отца Ганнибала Гамилькара написал имя его брата — Гасдрубал. В книге «Психопатология обыденной жизни», утверждая, что наши ошибки не случайны, а являются отражением неких тайн нашего бессознательного, Фрейд так объясняет эту свою обмолвку-описку: «У моего брата есть старший сын, одного возраста со мной; так что поскольку дело шло о возрасте, ничто не нарушало моих мечтаний о том, как всё было бы иначе, если бы я был сыном не своего отца, а брата… влиянию воспоминаний о том же брате я приписываю и третью ошибку, — когда я передвинул на целое поколение мифическое злодеяние из мира греческих богов. Из числа того, в чем меня убеждал мой брат, одно осталось у меня надолго в памяти. „Что касается образа жизни, — сказал он мне, — то не забывай одного: ты принадлежишь, в сущности, не ко второму, а к третьему поколению, считая от отца“. Наш отец женился впоследствии вторично и был, таким образом, намного старше своих детей от второго брака»[31].

Конечно, можно принять и это объяснение. Но можно усмотреть в самом этом тексте признание в том, что Фрейд постоянно страшился того, что на самом деле он является не сыном, а внуком человека, которого называл отцом.

Как бы то ни было, но все эти особенности его семьи невольно должны были привести маленького Фрейда, возможно, поначалу и не до конца осознанной, но всё же к достаточно четкой мысли о том, что сексуальные отношения являются главными, доминантными в жизни взрослых людей, определяя в конечном счете все другие стороны их бытия.