Карл Юнг - Психологические аспекты архетипа матери Страница 6

Это отступление и рассмотрение всеобщих проблем было совершенно неизбежным, потому что мать — первый мир ребенка и последний мир взрослого. В мантию этой великой Исиды мы все укутаны как ее дети. Вернемся же однако к нашим типам материнского комплекса. У мужчины комплекс матери никогда не бывает в "чистом" виде, он всегда смешан с архетипом Анимы, — и как следствие этого: мужские высказывания о матери в высшей степени эмоциональны, т. е. они предрешены чем-то "аниматическим". Только на материале женщин существует возможность изучать эффекты архетипа матери без "аниматического" подмешивания, что, конечно же, имеет определенную перспективу на успех только там, где еще не развился компенсирующий Анимус.

Перейдем теперь ко второму типу женского комплекса матери, а именно, к преувеличению эроса. Ранее я сделал набросок портрета этого типа, когда он встречается в патологических формах, то выглядит особо неприглядно. Однако этот, столь мало привлекательный тип, имеет позитивный аспект, без которого сообщество не хотело бы обходиться. Возьмем самые что ни на есть скверные последствия этой установки, а именно, беззастенчивое разрушение брака; мы, однако, можем заметить: за этим лежит осмысленное и целесообразное устроение природы. Этот тип чаще всего происходит, как уже описывалось, из противодействия исключительно натурной, чисто инстинктивной и потому всепоглощающей матери. Такой тип матери является анахронизмом, рецидивом мрачного матриархата, где мужчина влачил свое пошлое существование только лишь как оплодотворитель и как рабочая лошадка. Реактивное возвышение эроса у дочери нацелено на того мужчину, который лишен превосходства, присущего всему матерински-женскому. Такая женщина всегда будет инстинктивно вмешиваться в случаях, в которых бессознательность партнера по браку провоцирует ее к этому. Она нарушает столь опасную для мужской личности ленность, которую он с большой охотой считает верностью. Эта леность ведет к бессознательности собственной личности и к тому кажущемуся идеальным браку, где мужчина не что иное, как лишь "папа", а женщина — лишь "мама", и где супруги титулуют друг друга точно так же. Это — покатая дорожка, которая легко низводит супружество до бессознательной идентичности партнеров.

Женщина нашего типа направляет жаркие лучи своего эроса на того мужчину, который оказался в тени материнского начала, и возбуждает тем самым моральный конфликт. Но без этого не бывает никакой осознанности личности. "Однако почему, — конечно же спросят меня, — должен человек "a tort et a travers" добиваться более высокой осознанности?" Этот вопрос бьет в самое яблочко проблемы, и ответить на него, пожалуй, трудно. Вместо того чтобы действительно на него ответить, я могу лишь исповедовать нечто вроде веры: мне кажется, что через тысячу миллионов лет в конце концов кто-нибудь должен будет знать, для чего существует этот удивительный мир горы, моря, солнца и луны, млечного пути, тумана неподвижной звезды, растений и животных. Когда я стоял на маленьком холмике в Ати-Плейнсе в Восточной Африке и видел, как многотысячные стада диких животных паслись в безмолвной тишине — точно так же, как они это делали в незапамятные времена, — то у меня тогда возникло чувство, что я есмь первый человек, первое живое существо, которое одно только и знает, чем является все это. Весь этот мир вокруг меня был еще в первозданном покое и не ведал, что он существует. И как раз в момент постижения этого мир претворился и состоялся, и без этого момента его бы никогда не было. К этой цели стремится вся природа и находит ее осуществленной в человеке, всегда, правда, только в человеке, осознающем это все самым совершенным образом. Всякий, даже самый маленький шаг вперед по стезе становления сознания творит мир.

Не бывает осознанности без различения противоположностей. Это — отцовский принцип логоса, который вырывается в ходе бесконечной борьбы из первотеплоты и пратьмы материнского лона, т. е. как раз из бессознательности. Не боясь никакого конфликта, никакого страдания, никакого греха, страждет и тянется божественное любопытство к рождению. Бессознательность есть первогрех, в конечном счете — зло для логоса. Однако его миросозидающее дело по очищению — это смерть материи, и дух, который отважился на все высоты и бездны, должен, как говорил Синезий, претерпевать также и божественное наказание, — быть прикованным цепями к утесу Кавказа. Потому что ничего не может быть без иного себе, потому что и то, и другое вначале были чем-то "единым" и в конце опять станут этим "одним". Сознание может существовать только при постоянном признании и постоянно принимая во внимание бессознательное так же, как и вся жизнь должна пройти через много смертей.

Возбуждение конфликта — это люциферова добродетель в подлинном смысле этого слова. Конфликт порождает пламя аффектов и эмоций и как, всякий огонь, конфликт также имеет два аспекта, а именно, аспекты сжигания и порождения света. С одной стороны, эмоция есть алхимический огонь, тепло которого делает все лишь видимостью и жар которого сжигает "omnes superfluitates comburit", все излишества, — с другой стороны, эмоция — это тот момент, когда сталь касается камня и высекает искру: эмоция есть как раз самый главный источник всякого становления сознания. Не бывает превращения из тьмы в свет или из застылости в движение без эмоции.

Женщина, на роду у которой написано быть возмутительницей, деструктивна лишь исключительно в патологических случаях. В случае нормы она в качестве возмутительницы сама охвачена беспокойством, как несущая превратности она сама превращается, и сиянием огня, который она возбуждает, озаряются и освещаются все жертвы этой завязки. Что казалось бессмысленным нарушением — стало благовестом — "потому что все тщетное улетучилось" ([Faust. 2. Teil. Bergschlucht].).

Если у женщины подобного рода смысл ее функции остается бессознательным, т. е если она не ведает, что она часть "той силы, которая хочет зло, а творит благое" ([Faust. 1. Teil. Studierzimmer].), то она погибнет от того самого меча, который она же принесла. Осознанность, однако, превратит ее в ту, кто расторгает и избавляет.

Женщина третьего типа, а именно, того самого типа полной идентичности с матерью (Вызванной проекцией инстинкта.) при полной расслабленности собственного инстинкта, ни в коем случае не является нулем без палочки. Как раз напротив, на широких просторах нормы всегда имеется возможность того, что пустой сосуд наполнится именно посредством интенсивной Анима-проекции. Конечно же, такая женщина всецело зависима: без мужчины она не может приблизиться к самой себе; ее на самом деле должно похитить у матери. Помимо этого она должна будет потом в течение длительного времени и с величайшим напряжением играть предписанную ей роль до тех пор, пока она ей не станет постылой. И, вероятно, только лишь спустя какое-то время и в результате всего этого она будет в состоянии обнаружить, кем же она является сама по себе. Именно такие женщины могут быть жертвенными супругами тем мужьям, которые существуют исключительно и только благодаря идентичности с профессией или с одаренностью, в остальном же они бессознательны и остаются таковыми. И так как они сами представляют собой только лишь маску, то женщина должна суметь — и достаточно натурально — сыграть роль аккомпанемента. Такие женщины, однако, могут обладать ценными дарованиями, которые никогда не достигнут развития только потому, что их собственная личность вообще бессознательна. В этом случае наступает проекция ее дарования на супруга, вовсе лишенного такового, — и мы видим как некто, воистину ничтожный, прямо-таки невзрачный, внезапно, словно по волшебной лестнице, взметается на самые запредельные высоты. Chercher la femme, вот где ключ к разгадке тайны этого успеха. Такие женщины напоминают мне — простите малоучтивое сравнение — больших сильных сук, которые улепетывают от крошечного брехливого пса, просто потому, что он — страшный мужчина, и вдруг ему втемяшится в голову начать кусаться.

В конце концов, пустота — великая женская тайна. Это нечто чуждое мужчине, полость, бездонная пучина чего-то иного, Инь. Возбуждающая сострадание убогость этой обнуленности (я сейчас говорю как мужчина) является — я чуть было не сказал — "к сожалению" — могущественной мистерией описанной непостижимости всего женского. В конечном счете такая женщина — судьба. Мужчина может говорить — об этом, супротив этого или взамен этому — все или ничего, или то и другое разом, — но в конце концов, он все же падет счастливый до безрассудства в это лоно или же упускает и губит свой единственный шанс по завладению своей мужественностью. Нельзя же каждому отказать в робком счастье, нельзя же каждому растолковать его несчастья. "Как — Матери? звучит так странно имя!" ([Faust. 2. Teil. Pinstere Galerie].). С этими охами и вздохами, которые повергают мужчину и приводят к капитуляции на границе царства матерей, обратимся мы теперь к четвертому типу.