Мессии, лжемессии и толпа - Юрий Миранович Антонян Страница 6

совершенно новую гуманную этику, указавшее на новые цели и ценности в жизни. Он совсем не повторяет таких персонажей, как племенной вождь (царек) или его сын, которые подвергались обряду ритуального убиения. Христос — максимально приближенный к людям бог весьма незнатного происхождения, наделенный эсхатологическим самосознанием; он мог быть реальным лицом, впоследствии мифологизированным, или собирательным мифологическим образом. Для науки это не имеет принципиального значения, она призвана исследовать все мифологические атрибуты образа мессии наряду с изучением причин возникновения и победы этого экзистенциального персонажа.

В связи с христианством у науки есть еще один очень важный объект — огромная литература о Христе и христианстве. В том числе это сочинения богословов первых веков этой религии, в которых заложены основы христологии, и они имеют философское и общекультурное значение. Другая, не менее сложная задача — исследование образа Христа и других священных фигур в художественной литературе и искусстве (основные черты, тенденции, толкования, типологии и т. д.).

Итак, научно не доказано, был или не был человек, назвавший себя богочеловеком и создавший принципиально новую религию, но вполне допустимо, что существовал странствующий проповедник Иешуа, страстный, уверенный в своем призвании и в себе, осознающий свою исключительную духовную мощь и свою единственную миссию в качестве сына божьего, призванного судить живых и мертвых. Но в то же время вполне допустимо, что Иисус Христос есть собирательный образ как коллективная продукция духовного фантазирования и прогнозирования некритичной толпы, которая не могла мириться с жестокими порядками в мире, установленными суровым Яхве, и ей понадобился другой бог — добрый, любящий, прощающий.

Однако она оказалась не в состоянии совсем порвать с богом-творцом и сделала Иисуса его сыном. И в том и в другом случае сын получал новые и весьма значительные возможности и более чем определенную легитимность.

Говоря церковным догматическим языком, «Он единосущен Отцу по божеству и Он же единосущен людям по человечеству».      

1.2. Мессия как общественная потребность

Мессия — это посланец небес и сын бога либо провозглашенный учитель и вождь нации и всех, кто объединяется под победоносными знаменами его идей, естественно, бессмертных, или проповедник, ранее безвестный, но обладающий единственно верной конечной истиной. Мессия — лидер, но не просто лидер, но и духовный вождь. Но главенствовать ему предначертано потому, что он указывает путь, создает идеологию, определяет идею, точно зная, как реализовать ее и стать счастливым, возглавляет все движение к ней.

Духовный мессия бескорыстен, его выгода лишь в обеспечении торжества своей идеи и той власти, которую он приобретает, возглавляя своих сторонников или даже все общество, которое следует за ним. В этих случаях, иногда даже сам того вначале не желая, он начинает уподобляться богу и может поверить и убедить себя и других, что он и есть бог или равный ему, поскольку может все. Путь к божественности ощущается им субъективно простым и неутомительным, особенно тогда, когда претендующий на это страдает расстройствами психической деятельности. Придание себе божественного статуса во многих случаях не очень страшно, если мессия — местного калибра, а его бред и галлюцинации принимаются лишь кучкой последователей, как откровение свыше и потусторонний голос, избравший его язык. Это для них свидетельствует об особом предназначении такого лица, во что его последователи свято верят.

С. С. Аверинцев полагает, что внутренняя неизбежность как самой идеи мессии, так и переосмысления в связи с этой идеей состава религиозных представлений в целом заложена в самой структуре религии господа, требующего от своего народа беспрекословной верности и особой «святости» на его историческом пути (особенно в будущие эсхатологические времена), не достижимых без вождя и проводника, без вмешательства сверхчеловечески сильного целителя, который обладал бы высшей мерой святости. Древневосточная идеология обожествления царской власти закономерно трансформируется в контексте религии господа (не царь как бог, но бог как царь) в мессианскую идеологию: именно потому, что вся власть принадлежит господу, полномочия царя действительны в меру того, насколько его власть есть власть господа, и оба они — как бы одно (сравни слова Христа: «Я и Отец одно» (Ин., 10:30))[21].

С этими соображениями Аверинцева можно согласиться. Во-первых, древневосточная идеология обожествления царской власти в трансформированном варианте, о которой говорит Аверинцев, действительно имеет отношение к идее мессии, на которой основывается христианство. Но слова Христа «Я и Отец одно» вообще сказаны по другому поводу. Царь, конечно, мог восприниматься в меру того, насколько его власть есть власть господа, но даже такой царь далеко не всегда является спасителем. Нередко царя считали спасителем и даже могли мифологизировать его, что мы находим в истории многих народов. Между тем и мифологизированный, даже обожествленный царь еще далеко не спаситель в духовном понимании, если у него нет особой программы именно спасения.

Потребность в мессии обусловлена не структурой иудаизма, требующей от своего народа верности и особой святости, недостижимых без вождя и проводника, без вмешательства сверхчеловечески сильного целителя. Не один только иудаизм требовал от своих последователей беспрекословной верности и особой «святости», были другие религии, которые тоже предъявляли своим последователям аналогичные требования. Однако именно в недрах иудаизма возникла непреодолимая потребность в спасителе. Это исключительно важное обстоятельство требует объяснения. Суровость и строгость иудаизма определялись суровыми условиями жизни еврейского народа, которому постоянно приходилось обороняться от врагов. Особенности религии, ее требовательность стали гарантией сохранности этого народа, притом едва ли не самой главной, защищая его от растворения среди других этносов.

Однако Яхве, как уже отмечалось, был слишком суров, часто жесток и несправедлив, о чем более чем красноречиво повествует, например, Книга Иова. Поэтому требовалась новая идеология и мораль, более четкое, чем в иудаизме, обещание жизни после жизни. Все это давал мессия Христос — и новую мораль, основанную на любви и прощении, и вечную жизнь после смерти. То, что ему приписывалось происхождение от династии Давида, отнюдь не свидетельствует о том, что в его лице возвратился Давид, который олицетворял для израильтян годы процветания их страны. Но все равно как-то связывать с ним мессию было весьма «выгодно» для последнего, учитывая авторитет этого царя у еврейского народа. Версия о царском происхождении Иисуса (предположение об этом в мифологии резко противоречит версии о его вифлеемских родителях) вполне в духе древнего мифотворчества: древний человек своих самых значимых персонажей часто ставил на высокий царский пьедестал, поскольку великие дела могли творить те, кого само рождение поднимало над массой.

Между тем в Ветхом Завете и в неканонических мифологических сочинениях можно обнаружить множество сведений, что времена всеобщего блаженства наступят обязательно, что придет сверхчеловек, который принесет людям