Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд Страница 6

исследование установило и доказало, что краткость остроумия есть зачастую результат своеобразного процесса, который, так сказать, оставляет в шутке второй след – замену. Но при использовании процедуры редукции, который ставит целью опровергнуть сгущение, мы также выяснили, что шутка зависит от своего словесного выражения, создаваемого в процессе сгущения. Так что весь наш интерес теперь сосредоточивается на этом странном процессе, до сих пор не изученном в должной мере. Вдобавок мы пока не поняли, как из него может возникнуть самое ценное в остроумии – удовольствие, которое оно нам доставляет.

Известны ли в какой-либо другой области духовной жизни процессы, подобные тем, которые здесь выводятся как техника остроумия? Да, известны – в одной-единственной и, по-видимому, очень отдаленной области. В 1900 году я опубликовал книгу, в которой, как показывает ее название «Толкование сновидений», попытался объяснить загадку сновидений и заявить, что они суть производные нормальной духовной деятельности. У меня имелись основания противопоставить явное, нередко диковинное содержание сновидений латентным, но вполне логичным мыслям, из которых оно создается. При этом я провел тщательное исследование процессов, которые создают сновидение из латентных «сномыслей», и проанализировал психические силы, причастные этому превращению. Совокупность процессов я описал как работу сновидения. Частью этой работы является процесс сгущения, который выказывает величайшее сходство со сгущением в технике остроумия, тоже ведет к сокращению и тоже создает замещающие образы такого же характера. Каждому, кто вспомнит свои сновидения, наверняка знакомы смешанные образы – людей и даже предметов. Во снах даже образуются новые слова, которые затем можно разложить на части посредством анализа (например, Автодидаскер = автодидакт + Ласкер). В других случаях, быть может, еще более частых, сгущение в сновидениях порождает не смешанные образы, а картины, вполне тождественные какому-то предмету или человеку, за исключением той или иной малости, почерпнутой из иного источника. Тут налицо те же изменения, как и в шутках господина Н. Вне сомнения, в обоих случаях перед нами один и тот же психический процесс, опознаваемый по сходным результатам. Столь далеко заводящая аналогия между техникой остроумия и работой сновидения должна, конечно, повысить наш интерес к технике остроумия и пробудить надежду на извлечение из сравнения шуток и снов полезных выводов для объяснения остроумия. Но мы временно отложим эту задачу – ввиду того, что пока изучили технику остроумия лишь в малой степени, на крайне малом числе примеров, и потому не можем сказать, действительно ли существует та аналогия, которую мы хотим провести. Итак, мы прекращаем сравнение со сновидением и возвращаемся опять к технике остроумия, но будем помнить о возможной нити нашего исследования, к которой в дальнейшем, не исключено, вернемся.

* * *

Первое, что мы хотим узнать, – можно ли доказать, что процесс сгущения и замещения во всех остротах составляет общую характерную черту техники остроумия?

Припоминаю шутку, которая запала мне в память в силу особых обстоятельств. Один из великих учителей моей молодости, которого мы считали неспособным ценить шутки и от которого никогда не слышали ни одной собственной остроты, пришел однажды в институт с широкой улыбкой и охотнее, чем когда-либо прежде, согласился объяснить свое веселое настроение: «Я только что вычитал отменную шутку. В парижский салон ввели некоего молодого человека, родственника великого Жана-Жака Руссо, носившего ту же фамилию. Кроме того, он был рыжеволосым. Но сей юноша вел себя столь неловко, что хозяйка дома упрекнула господина, который привел этого молодого человека: ”Vous m’avez fait connaitre un jeune homme roux et sot, mais non pas un Rousseau”[30]». И мой учитель снова засмеялся.

По классификации классических авторов, это Klangwitz, острота по созвучию, причем не перворазрядная, обыгрывающая имя собственное – отчасти сходная с шуткой капуцина из шиллеровского «Лагеря Валленштейна», построенной, как известно, по заветам Абрахама а Санта-Клара[31]:

Lässt sich nennen den Wallenstein,

ja freilich ist er uns allen ein Stein

des Anstosses und Ärgernisses[32].

Но какова же техника этой шутки? Мы сразу замечаем, что характерная черта, общность которой, быть может, имелась надежда доказать, исчезает начисто: тут нет никакого пропуска, никакого сокращения. Дама высказывает в шутке почти все, что мы можем предположить в ее мыслях: «Вы заинтересовали меня родственником Жана-Жака Руссо – возможно, это родственник по духу. Но оказалось, что это рыжий и глупый (roux et sot) юнец». Да, я делаю предположение, но от этой попытки редукции соль остроты не пропадает. Она сохраняется и выражается в созвучии Rousseau / roux sot. Тем самым мы получаем подтверждение того, что сгущение с замещением не принимало участия в рождении этой шутки.

Rousseau

Расин

Что еще можно сказать? Новые попытки редукции могут убедить, что шутка остается устойчивой до тех пор, пока фамилия «Rousseau» не заменяется другой. Я подставляю, например, вместо нее фамилию «Расин», и тотчас критика дамы, при всей ее обоснованности, теряет всякий признак остроумия. Теперь я знаю, где мне искать технику этой шутки, но пока медлю с формулировкой. Попробуем высказаться следующим образом: техника шутки заключается в том, что одно и то же слово (фамилия) используется двояко – один раз как единое целое, а затем – как разделенное на слоги, подобно шараде.

Можно привести несколько примеров созвучия, которые по своей технике вполне тождественны[33].

Одна итальянка отомстила Наполеону Бонапарту за бестактную шутку, основанную на той же технике двоякого применения. На придворном балу он сказал ей, указывая на ее соотечественников: «Tutti gli Italiani danzando si male» («Все итальянцы танцуют так плохо»), на что она метко возразила: «Non tutti, ma buona parte»[34] («Нет, не все, но добрая часть»; см. Brill 1911).

Когда в Берлине однажды поставили софоклову «Антигону», критики сетовали, что исполнению недостает «духа подлинной античности». Берлинские остроумцы перетолковали эту критику на свой лад: «Antik? Oh, nee» («Антично? О нет»; см. Fischer 1846–1857, 1889.)

Во врачебных кругах рассказывают похожую шутку с разделением слогов. Врач, мол, спрашивает молодого пациента, не занимался ли тот когда-либо онанизмом, и слышит в ответ: «О na, nie!» («О нет, никогда!»).

Во всех четырех примерах, которых вполне достаточно для этого типа острот, налицо одна и та же техника остроумия. Слово употребляется двояко: один раз – целиком, другой раз – с разделением на слоги, причем в этом разделении приобретает совершенно иной смысл[35].

Многократное употребление одного и того же слова (один раз – как целого, а затем по слогам, на которые оно распадается) – первый встреченный нами случай,