Георгий Огарёв - 37 законов управления собой Страница 7

Позволяя другим испытывать жалость по отношению к себе, он сам попадает под опеку окружающих. Таким образом он расписывается не только в своей слабости, но и в желании быть ведомым чужой волей. Кроме того, вполне понятен и тот факт, что гипертрофированная жалость к себе подобным образом скрывает под собой презрение, иногда граничащее с отвращением. Это тоже достаточно легко объяснить – сильные редко испытывают другие чувства к более слабым.

Король, возвышающийся над толпой. Он властен и величествен в своей власти. Перед ним – море нищих и сирот, нуждающихся в опеке. Щедрой рукой он дарует им благо и защиту, снисходя в жалости своей до всех обиженных жизнью. Но никто не посмеет проявить жалость к нему, ибо он – силен.

«Я не любила с давних дней, чтобы меня жалели...» – писала Анна Ахматова, прославившаяся не только как великая поэтесса, но и как удивительно сильная личность, которая была способна с достоинством пережить жизненные невзгоды. Эта фраза могла бы стать девизом многих великих людей, щедрых на жалость к более слабым, но никогда не допускавшим жалость по отношению к себе. История раз за разом примерами жизни настоящих лидеров доказывает нам правильность этого закона.

Так, например, молодой Петр I, проиграв азовское сражение, не допускал, чтобы его приближенные жалели его, а также не терпел излишней пренебрежительности к своим врагам. Рассказывают, что однажды его дядька Василий Котов, считая своим прямым долгом приободрить мрачного царя, начал «хулить и бесславить татар, дескать, нехристи они темные, оттого им нечистая сила и помогает». Однако царь только больше разгневался. По мнению Петра, «только старых да малых жалостью унижают, а меня жалеть не смей!» Сама мысль, что он может вызвать у кого-то жалость, была для молодого царя невыносима настолько. что «толком от поражения не отдохнув, начал готовиться к новой войне за Азов», которую он, как известно, выиграл.

Настолько же отрицательно относился к жалости и один из «титанов Возрождения» – знаменитый скульптор и художник Микеланжело Буонаротти. Он считался одним из лучших мастеров росписи, так что не удивительно, что именно его пригласили расписывать большую Сикстинскую капеллу в Ватикане, где им были расписаны свод и алтарная стена. На этой поистине грандиозной работе он, по его собственным словам, потерял последнее здоровье и расположение друзей, так как у него просто не оставалось свободного времени на какие-либо развлечения и отдых.

Однако попытки проявить к гению жалость нередко заканчивались для его друзей дуэлями с Буонаротти. Сам он предпочитал не жаловаться на судьбу, не всегда благосклонную к нему, а саркастично смеяться – и над ней, и над недругами, и даже над самим собой. Вот что он говорил по этому поводу в своих заметках: «То, что у да Винчи (они были постоянными соперниками в творчестве и жизни) вызывает депрессию, у меня вызывает хохот. Так кто из нас равен Богу?»

Долгое время считалось, что человек достоин жалости исключительно на смертном одре, когда «ни изменить своих ошибок, ни совершить новых», как говорил Марк Твен, он уже не в состоянии. Поэтому только на похоронах разрешалось плакать по всем несчастьям, выпавшим человеку за жизнь. Но пока человек жив, жалеть его означало заранее оплакивать. Вот почему та же переписка Ивана IV Грозного с Курбским носит оттенок взаимной жалости, заметно смешанной с глубоким презрением.

Для примера можно вспомнить и взаимоотношения юного Павла I со своей венценосной матерью Екатериной II Великой, которая не скрывала своей царственной жалости к нелюбимому сыну и демонстрировала это даже на глазах у всего двора. В результате мальчик, воспитанный с гнетущим его комплексом неполноценности, не чувствовал к матери и ее делам ничего, кроме глубокой ненависти. Таким образом, исторические факты доказывают нам правильность восприятия жалости как пренебрежения к человеку. Не потому ли дети так стремятся выйти из-под опеки родителей, что жалость по отношению к ним задевает их и, возможно, даже унижает. Особенно жалость матери к сыну.

Кроме того, в человеческом сознании глубоко укоренилась мысль, что тот, «кто жалости достоин», никогда не сможет достигнуть высот жизненного успеха. Так, например, Владимир Мономах, создавая свои «Законы земли Русской», причислял к таким людям – «болезных, убогих, сирот, нищих и разума лишенных». Неудивительно, что, если проявление жалости допускается исключительно к этим группам людей, ни один нормальный человек не пожелает испытать жалость окружающих на себе.

История сохранила для нас историю гибели одного из известнейших пиратов XVI века, по кличке Злой Рок. Он считался самым удачливым флибустьером Тихого океана и наводил ужас на торговые корабли таких стран, как Нидерланды, Италия, Португалия, Великобритания. Поймать его считалось делом чести каждого морского офицера. Однако судьба была благосклонна к нему и очень долгое время никто не мог похвастаться, что лично скрещивал шпагу с известным пиратом.

Но фортуна, как известно, капризна, и однажды флотилию Злого Рока окружила английская эскадра. В бою пират потерял два из трех своих кораблей. Последний, на котором и находился Злой Рок, взяли на абордаж. Капитан Моргент, командовавший эскадрой, повелел взять знаменитого пирата живьем. Команда сделала все возможное, чтобы выполнить приказ. Но Злой Рок дрался, как зверь, и уложил многих из команды Моргента, а сам был тяжело ранен в ходе боя.

Его окружили трое оставшихся живых офицеров, и Моргент лично приставил ему шпагу к горлу. «Вы арестованы, сударь, – сказал капитан, – я дарую вам жизнь, ибо недостойно офицера убивать более слабого». Однако «благородный» поступок Моргента не был оценен Злым Роком. «Вы можете победить меня, – сказал он, – но я не позволю вам испытывать ко мне жалость!» И с этими словами он рванулся навстречу шпаге, пронзив себе горло. Предводитель пиратов предпочел смерть жалости врага.

– Не смей меня жалеть! – взвился Астри, сверкнув глазами. – Я не урод и не нищий, чтобы так оскорблять меня! Или ты считаешь, что мне меньше позволено, чем тебе, если ты никогда не проходил по краю пропасти? Я свободен, и потому силен...

(Дин Торренс, «История четырех»)

Обратная сторона данного закона может привести к тому, что человек станет относиться ко всем проявлениям чувств, как к недопустимым вещам для такого сильного субъекта, как он. Таким образом, он начинает окружать себя ледяной стеной, не позволяя никому проникнуть за нее. Во-первых, это приводит к его полному отдалению от близких ему людей. Такое «ледяное сердце» может само страдать от недостатка теплоты, но, как уже понятно, даже свойственные всем людям чувства он будет воспринимать, как проявление слабости. И, следовательно, он будет стремиться избавиться от них. Поэтому существует опасность превращения в «робота», не способного на проявление чувств: ему чужды страсти, которые делают человека человеком.

Во-вторых, запрещая окружающим проявлять по отношению к себе жалость, человек рискует вообще лишиться сочувствия и помощи в трудные минуты, которые случаются с каждым. «Один в поле не воин» – справедливость этого утверждения подмечали еще наши предки. Считая, что сочувствие и жалость – это одно и то же, человек стремится ни в коем случае не показывать, что он не может справиться с ситуацией, стараясь решить ее самостоятельно. Но это редко приносит положительные результаты.

Так что если человек, не терпящий по отношению к себе жалости, воспринимается обществом, как потенциальный лидер, то человек, не принимающий помощи, уже становится аутсайдером. Следовательно, он автоматически становится чужд обществу, поскольку воспринимается как чуждый элемент.

В обоих рассмотренных случаях человеческая гордость, перерастающая в отвратительную гордыню, в принципе не может принести никаких положительных результатов.

Умирал в одном городе старик. Прожил он жизнь долгую и счастливую и потому оставлял мир без сожаления, ибо выпало ему вдосталь и счастья. Оставлял он на земле сына – парня умного и смекалистого. И не о том переживал старик, что не сможет сын продолжить его дело, а о том, что тяжело ему будет в изменчивом мире. И перед самой смертью позвал его старик к себе и сказал: «Бойся трех зол – скупости, ярости и жалости». С тем и умер. Стал его сын вести дела отца и никогда не забывал про его последние слова. Но удача не приходила к нему.

Проходили годы – но ни друзей, ни возлюбленной у него не было. Люди старались не общаться с ним, зная, что ничем нельзя тронуть его ледяное сердце. Прожил он жизнь долгую, но сложную, и не было ему радости. Перед самой смертью снова явился к нему дух отца и потребовал ответа, как прожил он жизнь. И сказал сын: «Отец, я всю жизнь выполнял твою волю, но не был счастлив.» Отец печально покачал головой и ответил: «Ты сам виноват. Я сказал тебе не быть скупым, а ты стал растратчиком – и друзья твои друзьями не были. Я сказал тебе не быть яростным, а ты стал холодным, как лед, и даже любовь не допустил в сердце свое. Я наказал тебе не допускать взращения жалости, а ты культивировал в себе гордыню и не принимал помощи. Так о чем скорбеть сейчас?»