Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт - Исаак Розовский Страница 7

Миша прошел несколько метров за поездом, перебинтованная рука поднята со сжатым кулаком – «Рот Фронт». А Анна стояла как вкопанная, пока не поняла, что пальцы ее машинально касаются того места, куда он ее поцеловал, и торопливо отдернула руку.

***

Спустя полгода они почти одновременно получили вызовы от своих внезапно обретенных израильских родственников. На вызовах красовалась изящная, похожая на огромную красную снежинку, печать. На дворе стоял 71 год. Они подали заявления на выезд в местный ОВИР.

Вскоре Мишу вызвали туда «для беседы». Сердитый капитан сначала попросил, а потом потребовал от него, обращаясь, впрочем, «на Вы», забрать свое заявление. «Иначе получите семь лет, как миленький, за организацию антисоветской организации в городе». Спасибо, что не бил и не кричал: «В глаза смотреть, падла!» – рассказывал, похохатывая Миша. Забирать заявление «взад» он отказался.

– А ведь вправду могут посадить, – всполошилась Анна.

– Да ну, – отмахивался Миша. – Времена нынче не те.

Но времена были как раз «те». Через месяц назначили два собрания коллектива Угольного института, на которых предателей увольняли со службы. Сначала их должны были осудить коллеги издательского отдела, а уж потом весь институт. На первое собрание Анна шла как на казнь. Их, конечно, осудили, но пригвоздить к позорному столбу как-то не получилось. Во-первых, двое сотрудников в этот день удачно «заболели» и отсутствовали на законных основаниях. Так что коллег было только пятеро. Правда, присутствовали институтский парторг и профорг. Собрание проходило в ленинской комнате, где начальство со скорбно-суровыми лицами уселось за столом, накрытым бордовой скатертью. Собравшихся оповестили об «отщепенцах, наплевавших в душу не только коллективу отдела, но и всей огромной родине, которая дала им все». Зачитаны были и характеристики на двух предателей. Миша оказался злостным нарушителем дисциплины, разлагающим весь коллектив (что было чистой правдой!). А Анна, наоборот, была высокомерной особой, пренебрегающей коллегами. Потом от имени коллектива выступал профорг. Свою речь он читал по бумажке, но как-то неубедительно. Парторг не выдержал и раздраженно вскричал: «Что вы все мямлите! Уши вянут вас слушать. Пусть лучше скажут коллективу, как они дошли до жизни такой». Миша в своей обычной манере произнес речь, от которой члены преданного им коллектива, прыскали, низко наклоняя головы и пряча лица в ладони. Кто-то даже хлопнул в ладоши. «От возмущения», – пояснил он, съежившись под гневным оком начальства. Анна что-то пролепетала едва слышным голосом, но вину свою не признала, и раскаиваться отказалась.

Парторг, почувствовавший, что в «предательском тандеме» Анна является слабым звеном, набросился на нее, все более распаляясь. «Стыдно, товарищ Фарбер! Хотя какая вы нам товарищ? Вы только посмотрите на нее! Ни рожи, ни кожи! Бледная немочь какая-то. А туда же – ИзраИль ей подавай!»

Тут случилось совсем уж неожиданное. Завотделом, которого не любили и побаивались, вдруг хриплым срывающимся голосом перебил разбушевавшегося парторга:

– Что же это такое? Да, мы осуждаем, но оскорблять женщину… это уж ни в какие ворота…

Он осекся и замолчал. От этих слов физиономия парторга стала свекольного цвета, как скатерть на столе. От удивления он даже задохнулся, беззвучно открывая рот. Но потом взял себя в руки и проскрипел:

– Не ожидал. Вот, оказывается, откуда ниточка тянется. Ведь давно же говорили о вашем неполном служебном соответствии. А я-то еще вас защищал.

Тут парторг развел руками, давая возможность всем оценить его доброту, а потом вдруг рявкнул:

– И партбилет положишь на стол!

Профорг, то и дело наливавший себе в стакан воду из графина, сказал:

– Ладно, пора заканчивать это безобразие. Зачитываю текст резолюции, и приступим к голосованию.

Резолюция была принята единогласно при одном воздержавшемся – все том же завотдела, которого из партии не выгнали, но через пару месяцев тихо «ушли напенсию»

После собрания все сотрудники смущенно подходили к Мише и извинялись – мол, сам понимаешь, старик. У меня семья и все такое…

А Анна и Миша кинулись благодарить начальника, который, кажется, раскаивался в своем демарше.

Общее институтское собрание прошло уже гладко, без сучка и задоринки. Обоих сионистов осудили и единогласно уволили по просьбе трудового коллектива. «Было очень скучно», – подытожил Миша.

***

А еще через полгода Мишу арестовали. Нет, не за антисоветскую деятельность, а за банальное хулиганство, с применением оружия. Вытащили на свет злосчастную историю преферанса и драки с «ростовскими». Был суд. Главным свидетелем выступал золотозубый. Он в лицах показал, как обычная перебранка переросла в драку, когда «этот» (кивок в сторону подсудимого) вытащил нож. Все могло кончиться смертоубийством, но, к счастью нож у него удалось выбить. Да, и при этом он порезался, размахивая смертельным оружием, а, может, это я его, защищаясь, в порядке самообороны.

– А зубки-то выбитые так и не вставил, – злорадно выкрикнул Миша, за что немедленно получил устное внушение от судьи. Кажется, эта фраза стала его единственным утешением.

Вторым свидетелем выступал тот самый Мишин «кореш», с которым они вместе отстаивали честь города в баталии с ростовскими шулерами. Он, кажется, ни разу на Мишу не взглянул, краснел, бледнел и заикался, но выдавил из себя главное – Миша первым достал нож и, вообще, вел себя агрессивно.

Поскольку гражданин Байкис был полностью изобличен, вина его со всей очевидностью доказана, а смягчающих обстоятельств у него не нашлось, только отягчающие, то получил он свои законные пять лет в колонии общего режима.

Анна не сомневалась, что прокуратура очень гордилась тем, как ловко удалось избежать политического процесса, а с ним и огласки, переквалифицировав дело гражданина Байкиса в уголовное.

По счастью, колония, в которую угодил Миша, располагалась всего километрах в ста от их города. Когда она, наконец, получила от него первое письмо, тут же засобиралась везти ему продуктовую посылку. Доброхоты отговаривали, утверждая, что поскольку формально «она ему никто», посылку все равно не примут, она все-таки поехала.

Опасения скептиков были напрасными, ибо начальство колонии оказалось на диво либеральным. У нее и посылку приняли, и свидание разрешили. Анна только охала и ахала, глядя на исхудавшего Мишу и на его волосы, едва начавшие отрастать на бритой голове. Но не утративший оптимизма друг отчасти утешил ее рассказами о своей жизни среди уголовников, успевших оценить его остроумие и веселый нрав, так что он чувствовал себя с ними вовсе не парией, а вполне на равных. Оказывается, рассказывал он, вся блатная феня уголовников выросла из еврейского жаргона и даже из иврита, к примеру: «на халяву» или «воровская малина». Так что срок заключения он, Миша, проведет «с пользой, обогатив своей словарный запас знаниями из святого языка».

Спустя месяц она вновь отправилась его навестить, везя с собой две тяжеленные сумки с продуктами. И убедилась, что за прошедший месяц Миша еще более освоился и стал в колонии чуть ли не своим.

***

Потом ее неожиданно вызвали в местный ОВИР и сообщили, что разрешение на выезд в Израиль получено и ей предоставляется месяц, чтобы покинуть Родину. «А не то…» – добавил беседовавший с ней офицер, чье звание по погонам Анна была неспособна определить.

– А что мне надо делать?

– Рекомендую съездить в посольство Нидерландов в Москве и получить там визу в этот ваш ИзраИль. А дожидаться ответа по почте, так за месяц не успеете. Об остальном пусть вас проинформируют ваши дружки, мадам…

Первым делом Анна отправилась на очередное свидание к Мише. Тот поначалу нахмурился, узнав об ее срочном отбытии в страну обетованную. Ему-то предстоит еще «трубить» в колонии. Но быстро взял себя в руки и, поздравив Анну со свершением мечты, произнес обязательную фразу «Бэшана абаа бэЕрушалаим».

Подумал и трезво уточнил:

– Положим, не в будущем году. Но года через два уж я последую твоему примеру. Вот как все удачно складывается! Ты к тому времени наберешься опыта и станешь моим гидом по Израилю.

Миша дал ей адрес своих приятелей в Москве, где она могла бы остановиться «на время осады голландского посольства». Они расцеловались на прощание, и она уехала, понимая, что, скорее всего, уже никогда с ним не увидится.

Сами сборы не заняли много времени. Она быстро побросала мало-мальски приличные вещи в единственный чемодан, главное место в котором занимал толстый альбом с выцветшими от времени фотографиями молодых