Герой: эволюция, или Как мы стали теми, кто мы есть - Чайлд Ли Страница 7

А затем произошло нечто совсем странное, еще более непонятное, чем возникновение речи и фантазии. Фактически это событие почти невозможно объяснить, поскольку оно было абсолютно иррациональным. Неандертальцам такое бы и в голову не пришло. Женщина, стоявшая на 248-м месте перед моей прабабкой, внезапно решила заняться земледелием! Что положило начало куче самых разных проблем. Пришлось изобрести понятие права владения землей. Кочевой образ жизни оказался заброшен. Мы начали питаться тем, что выращивали, и порой еды оказывалось в избытке, а порой вовсе не хватало.

Это не принесло нам ничего хорошего. Археологические исследования показывают, что, занявшись земледелием, люди стали меньше, слабее, болезненнее. Еще одна из книг, валявшихся у нас в спальне, когда нашему браку было уже за сорок, называлась «Путем зерна». Ее автор Джеймс К. Скотт[23] оспаривает необоснованное, поверхностное суждение — и я задним числом признаю себя виновным в том, что разделял его, — что земледелие было чем-то прогрессивным, естественным и неизбежным. Скотт утверждает, что это не так. Он недоумевает, зачем нам понадобилось бросать относительно приятный образ жизни — поиск трюфелей, охоту на оленей, неторопливое рассказывание историй — ради изматывающей работы, болезней и скудного питания. Впрочем, в конечном счете он оправдывает ту женщину, что стояла на 248-м месте перед моей прабабкой. Как выясняется, на самом деле вовсе не она начала возделывать землю. По крайней мере, не добровольно. Ее ошибкой было то, что она не взбунтовалась, когда ее заставили этим заниматься.

Анализируя источники, Скотт говорит, что на протяжении 500 поколений после ледникового периода охотники и собиратели эпохи мезолита жили простой, стабильной, незамысловатой, достаточно комфортной жизнью, в которой не последнюю роль играло сотрудничество, взаимопомощь и неформальное общение на равных. Однако в то же самое время в мозгу людей понемногу формировались понятия об иерархии и элитаризме. Находились те, кто стремился к власти и контролю. Эти идеи зрели на протяжении долгого времени, пока, наконец, в результате маловероятного сочетания различных причин не наступил подходящий момент. Людям внушили идею заняться натуральным земледелием, поставив себя в зависимость от погоды и непредсказуемых зерновых культур. По сути, а порой и в буквальном смысле, они стали рабами. Тех, кто колебался, не желая принять новый порядок, вынудили силой. В качестве основной культуры представители новоявленной элиты избрали пшеницу, поскольку она имела большую питательную ценность и к тому же ее было просто собирать, а следовательно и учитывать, чтобы облагать налогом. Один мешок тебе — один мне, или какая там норма у них была принята в то время. (Возможно, как раз после этого боссы отходили в сторонку, чтобы расслабиться и покурить опиум? Археологи говорят, что его начали употреблять именно в то время и в тех местах.) Начались рейды по выбиванию налогов из простого населения, наказания за недовес и просрочку уплаты.

Судя по всему, новый порядок навязывался людям очень агрессивно. Недавние исследования на Средиземноморском побережье показывают, что возможным фактором был рост численности населения. Встречи с другими кочующими племенами становились все более частыми и, вероятно, все менее приятными, возможно, даже враждебными. Людям внушили, что им следует, даже вопреки своим личным интересам, держаться ближе друг к другу, желательно в каком-нибудь защищенном месте, чтобы можно было организовать отпор внешнему врагу. Если это действительно так, то именно этот момент — пять тысяч лет назад — и знаменует рождение фашизма. (От лат. fascis — «пучок отдельных прутьев, туго связанных вместе».)

И наверняка какую-то роль в этой агрессивной сделке должны были играть истории. Любая история придумывается затем, чтобы манипулировать слушателем. До этого времени личность манипулятора не имела большого значения. Это был самый обыкновенный человек, обладавший достаточным талантом и энергией, и у него не было никакой специальной цели помимо того, чтобы подбодрить людей и вселить в них уверенность, что в любом случае делалось ради помощи всему сообществу в целом. Но теперь времена изменились, появились зачатки государства и правительства. Появилась элита и иерархическая структура, охватившая все нижестоящие слои общества. Появились власть и контроль. Наступил неолит — новый каменный век, и с ним пришло новое общественное устройство. Возможно, это происходило слишком давно и было слишком незначительно и примитивно, чтобы называть эти вещи именами, взятыми из более поздних периодов, но любое авторитарное или тоталитарное правительство всегда стремится контролировать истории. Начиная с этого момента стало иметь большое значение, кто именно осуществляет манипуляцию. Начиная с этого момента появился истеблишмент, обладающий властью одобрять и запрещать, вначале совсем незаметно, затем посредством убеждения, а потом и прибегая к грубой силе. Начиная с этого момента (позволю себе на минутку забежать вперед) появились герои официальные и герои народные.

Первые истории, которые известны нам…

Первые истории, которые известны нам более или менее детально, были рассказаны приблизительно в то время, когда жила женщина, стоявшая на 138-м месте перед моей прабабкой. Это были знаменитые древнегреческие мифы, в первую очередь Гомеровы «Илиада» и «Одиссея» — соответственно, самый древний и следующий по старшинству из сохранившихся до наших дней памятников западной литературы. Гомер (кем бы он ни был или сколько бы людей ни скрывалось под этим именем) под словом «герой» подразумевал воина, который жил и умирал, преследуя благородную цель, — в первую очередь того, кто сражался в Троянской войне. Впрочем, Рут, моя дочь-лингвист, считает, что последнее условие накладывает на этот термин необоснованные ограничения. По ее утверждению, слово «герой» несомненно происходит от греческого heros, означавшего «защитник» или «покровитель» и восходившего к тому же протоиндоевропейскому корню, что и латинский глагол servare — «служить», «охранять».

Что же именно защищали и охраняли гомеровские герои? Очевидно, не наши современные представления о вежливости и доброжелательности. Ахилл, главный из персонажей «Илиады», был откровенным психопатом, подверженным приступам человекоубийственной ярости. Едва ли его можно назвать образцом греческого гражданина. Троянский сын царя Гектор, самый могучий из бойцов троянского войска — иными словами, главный враг — играет в «Илиаде» роль звезды второй величины. Гомер описывает его как человека храброго, отважного, благородного, благовоспитанного, миролюбивого, рассудительного; он хороший сын, муж и отец, практически без единого темного пятна в своем характере. Абсолютно никаких сомнительных наклонностей. То есть, говоря без прикрас, возвращаясь к вопросу о манипуляции, нам предлагается взглянуть на кровавую распрю между двумя национальными государствами как на необходимое и благородное деяние. «Dulce et decorum est pro patria mori», — если допустить здесь двойную цитату из будущего[24].

«Одиссея» является продолжением «Илиады», где — даю краткий пересказ — рассказывается о греческом воине по имени Одиссей, который десять лет сражался, а потом еще десять лет добирался обратно домой. По пути ему пришлось перенести множество испытаний и невзгод. Ставки были высоки: дома его дожидалась жена Пенелопа вместе с их сыном Телемахом, причем ее осаждала толпа буйных и распущенных женихов. Более чем кто-либо другой, Одиссей воплощал в себе сложившийся за многие годы общепринятый образ «героя» — того, кто страдает, кто переносит тяготы, кто выживает в длительном и сложном путешествии, полном трудностей и опасностей, которые он преодолевает, не запятнав чести и доброго имени. Несомненно, именно так инстинктивно понимали это слово знатоки классических наук XIX века. Любой образованный человек согласился бы с таким толкованием, возможно, лишь слегка споткнувшись на сопутствующих понятиях «защитника», «покровителя» и «охранника», которые, впрочем, вполне согласовывались с нормами конца XIX века касательно noblesse oblige[25] и представлениями об общем благе. Хотя в действительности Одиссеем двигали исключительно гордыня, высокомерие и самонадеянность, в XIX веке предпочитали видеть в его страданиях элементы альтруизма. Таким образом, скажем, к концу 1880-х годов (когда было впервые отмечено употребление слова «одиссея» как нарицательного в значении «длительные блуждания или путешествие, отмеченное множеством испытаний») слово «герой» фактически означало того, кто страдает, переносит тяготы и выживает в длительном и сложном путешествии, полном трудностей и опасностей, ради некой благой цели, которая, впрочем, остается расплывчатой и неопределенной.