Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Виктор Эмиль Франкл Страница 8

Я вполне мог принять этот кусок мрамора за знак свыше, потому что уже задолго до этого в глубине души знал, что останусь. Я лишь спроецировал это решение на предмет, который его выразил. Точно так же он служил бы самовыражению, если бы в нем увидели карбонат кальция – и только. Хотя в этом случае я говорил бы скорее о проекции экзистенциального вакуума…

Человеку не избежать необходимости принимать решения. Реальность неизбежно заставляет определяться. Человек постоянно делает выбор, порой невольно, неосознанно или против воли. Через эти решения он определяет себя. Постоянно, непрерывно он создает и формирует себя. Сказав Agere sequitur esse[58], Фома Аквинский был прав лишь наполовину: человек не только ведет себя в соответствии с тем, что он собой представляет, – он также становится тем, что он есть, в зависимости от того, как себя ведет. Человек не вещь среди других: вещи определяют друг друга, а человек в конечном счете определяет себя сам. То, чем он становится, используя свои возможности и окружение, он делает самостоятельно. В живых лабораториях концлагерей можно было видеть, что одни вели себя как свиньи, тогда как другие были подобны святым. Оба эти потенциала заключены в человеке. Какой из них реализовать, зависит от его решения, а не от условий. Пришло время включить это свойство бытия в определение человека. Наше поколение узнало человека таким, каков он есть: и тем, кто создал газовые камеры Освенцима, и тем, кто входил в эти газовые камеры, не склонив головы, с молитвой «Отче наш» или «Шма Исраэль» на устах.

III. По ту сторону самоактуализации и самовыражения

[59]

Согласно Мак-Грегору[60], «все поведение человека направлено на удовлетворение потребностей»[61]. Мурелиус отождествляет удовлетворение потребностей с ослаблением напряжения[62]. Таким образом, когда Никербокер говорит, что «существование можно рассматривать как постоянную борьбу за удовлетворение потребностей, снижение напряжения, поддержание равновесия»[63], мы можем сделать вывод, что и удовлетворение потребностей, и ослабление напряжения способствуют поддержанию равновесия, или гомеостаза. Этот вывод подтверждает Шарлотта Бюлер[64]: «От самых ранних формулировок принципа удовольствия, данных Фрейдом, до самой последней, современной версии принципа снятия напряжения и принципа гомеостаза (например, представленной в модели Рапопорта[65]) неизменная конечная цель всей деятельности человека понимается как восстановление равновесия»[66].

Однако Гордон Олпорт возражает против такого взгляда на человека: «Мотивация рассматривается как состояние напряжения, которое заставляет нас стремиться к равновесию, покою, адаптации, удовлетворению или гомеостазу. С этой точки зрения личность есть не что иное, как наши привычные способы снижения напряжения. Эта формулировка не отражает природу личных устремлений, для которых характерно сопротивление равновесию: напряжение скорее поддерживается, чем редуцируется»[67]. Мне кажется, что критицизм Маслоу[68] направлен в ту же сторону, когда он говорит: «Гомеостаз, равновесие, адаптация, самосохранение, защита и приспособление – это негативные понятия, которые должны быть дополнены позитивными»[69].

Однако, на мой взгляд, подобная критика не заходит достаточно далеко. Она даже не затрагивает сути или, лучше сказать, заметных недостатков точки зрения на человека как создания, для которого реальность служит просто средством для «удовлетворения потребностей, ослабления напряжения и/или поддержания равновесия». В этом контексте человек рассматривается с точки зрения, которую я называю монадологической[70], и игнорируется его связь с миром, в котором он существует.

При монадологическом взгляде не остается места реальному столкновению и взаимодействию между человеком, с одной стороны, и миром со всеми его объектами – с другой. Объекты этого мира больше не воспринимаются в их объективной сущности, а расцениваются лишь как более или менее полезные инструменты для поддержания гомеостаза. Не остается места таким понятиям, как приверженность делу ради дела или отношения с партнером ради него самого. Вместо этого дела и партнеры низводятся до уровня простых средств, которые используются для достижения цели – восстановления определенных состояний в психической системе субъекта. Как средства они не имеют для субъекта ценности сами по себе, а лишь должны быть ему выгодными для использования.

Это напоминает хорошо известный феномен, наблюдаемый при сексуальном неврозе. Мы часто слышим, как пациенты говорят о «мастурбации на женском теле», подразумевая, что иногда они «используют» своих партнерш просто для снятия сексуального напряжения. Как мы видим, это полностью соответствует тому взгляду на человека, который выше назван «монадологическим». Однако не будем забывать, что здесь мы имеем дело с невротическим, а значит, патологическим случаем. В нормальном отношении к миру человек никогда не отталкивается прежде всего от того, что окружающие – это лишь средства для достижения целей.

Скорее, такая модель поведения свойственна животным, помещенным в искусственные условия. Я имею в виду эксперименты по самостимуляции, которые описали Олдс и Милнер, Брэди[71] и Вернер. Они вживляли в мозг крыс электроды, которые были локализованы в определенных нервных центрах гипоталамуса и обонятельного мозга. Электрический разряд вызывал реакцию, которая явно свидетельствовала о получении удовольствия. Когда же крысам позволили самостоятельно нажимать на рычаг, который замыкал цепь, они вскоре стали делать это непрерывно. Но больше это исследование впечатляет меня тем, что ради электростимуляции животные стали полностью игнорировать еду и реальных сексуальных партнеров. Таким образом, экспериментаторы показали: когда объекты мира человека воспринимаются только как средства для удовлетворения потребностей, ими можно пренебречь или даже вовсе отказаться от них. Человек больше не должен обращать на них внимания – достаточно просто замкнуть электрическую цепь.

Как обоснованно отмечает Юнг, все сказанное справедливо только для экспериментов с подопытными животными, которые находятся в особой искусственной, а не естественной среде. Это доказывает, что даже животное обычно не заинтересовано или, по крайней мере, не в первую очередь заинтересовано в восстановлении психического состояния, вызывающего удовлетворение, – что уж говорить о людях. Согласно концепциям логотерапии, человек не в первую очередь заинтересован в своем психическом состоянии, скорее он ориентирован вовне, на мир потенциальных смыслов и ценностей, которые, так сказать, ждут, чтобы человек их актуализировал и исполнил. В логотерапии мы говорим о воле к смыслу[72], противопоставляя ее принципу удовольствия (который можно назвать и волей к удовольствию) и воле к власти.

Как принято считать, принцип удовольствия предполагает избегание неудовольствия. Таким образом, он почти совпадает с принципом снижения напряжения. Однако мы должны спросить себя: действительно ли существует в человеке что-то подобное воле к удовольствию в качестве первичной тенденции? По моему мнению и по некоторым наблюдениям Канта и Макса Шелера[73], первоочередное удовольствие, как правило, не цель, а следствие, своего рода побочный эффект выполнения задачи. Другими словами, удовольствие возникнет автоматически, как только человек осуществит смысл или реализует ценность. Более того, если человек поставит себе целью наслаждение, ничего не выйдет, поскольку он упустит то, к чему стремился. В этом легко убедиться на примере невроза, при котором пациенты не получают сексуального удовольствия именно потому, что пытаются достичь только его. Чем больше мужчина стремится продемонстрировать потенцию, а женщина – способность испытывать оргазм, тем реже им это удается. Осмелюсь предположить, что немало случаев сексуальных неврозов связаны именно с установками.

Здесь можно провести аналогию и с некоторыми другими проявлениями человеческой натуры, например с тем, что указано в заглавии знаменитого бестселлера Peace of mind («Душевный покой»)[74]. Мы можем пойти еще дальше, утверждая, что скрытое противоречие есть и в «погоне за счастьем»: чем больше мы к нему стремимся, тем меньше его ощущаем. Спокойствие разума тоже должно довольствоваться участью побочного эффекта, поскольку в качестве намерения оно разрушительно. Возьмем для примера то особое состояние душевного покоя, которое ассоциируется с чистой совестью. Человек, стремящийся к состоянию, в котором он сможет с полным правом сказать «Моя совесть чиста», представлял бы собой пример фарисейства. По-настоящему чистая совесть не у того, кто хочет ее заполучить, а у того, кто действует ради какого-то дела, другого человека или Бога. Вот тогда и возникает это ощущение, неожиданно, как случайный побочный эффект, и исчезает оно в тот момент, когда его пытаются вызвать намеренно. (Представим себе человека, который до фанатичности одержим заботой