Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд Страница 8

«Mehr Hof, als Freiung» («Больше ухаживаний, чем сватовства»), – сказал венский остроумец по поводу нескольких красивых девушек, за которыми долго ухаживали, но которые не нашли себе мужей. «Hof» и «Freiung» – это еще и две примыкающие друг к другу площади в центре Вены.

«Здесь правит не мерзкий Макбет, здесь правит Банко» (банковские деньги; речь о Гамбурге. – Авт.); см. «Из мемуаров господина фон Шнабелевопского», гл. 3[46].

Там, где имя собственное нельзя употребить (точнее говоря, где им нельзя злоупотребить), двусмысленность может порождаться посредством уже известных нам малых изменений.

«Почему французы отвергли оперу о Лоэнгрине?» – спрашивали в былые времена. Ответ гласил: «Из-за Эльзы» (Elsa’s – Elsaß, Эльзас).

Б) Двусмысленность вследствие буквального и метафорического значения слов. Это один из наиболее обильных источников для развития техники остроумия. Приведу лишь несколько примеров.

Один коллега-врач, известный острослов, сказал как-то драматургу Артуру Шницлеру (тот и сам, между прочим, доктор медицины): «Не удивлен, что вы стали известным писателем. Ведь у вашего отца уже было зеркало для современников». Отец драматурга, знаменитый врач Шницлер, владел ларингоскопом[47]. Если вспомнить слова Гамлета, цель драмы, а также поэта, ее создающего, «как прежде, так и теперь была и есть – держать как бы зеркало перед природой, являть добродетели ее же черты, спеси – ее же облик, а всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток»[48].

В) Собственно двусмысленность или игра слов; это, так сказать, идеальный случай многократного употребления. Над словом не производят никаких насильственных манипуляций. Оно не расчленяется на составляющие слоги; нет нужды подвергать его каким-либо изменениям; не нужно смешивать область, к которой оно принадлежит (допустим, область имен собственных), с какой-либо другой областью. В таком виде, в каком находится и стоит в общей организации фразы, оно может выражать двоякий смысл при стечении некоторых обстоятельств.

В нашем распоряжении имеется множество примеров.

Одним из первых шагов Наполеона III после прихода к власти стал захват имущества Орлеанского дома. Удачная игра слов создала тогда фразу: «C’est lе premier vol de l’aigle» («Первый полет орла». – Ред.). Слово «Vol» означает полет, а также грабеж. (См. Fischer 1889.)

Людовик XV захотел испытать остроумие одного из своих придворных, о таланте которого ему рассказывали. При первом удобном случае он велел кавалеру подшутить над ним самим – чтобы король стал «сюжетом» шутки. Придворный остроумно ответил: «Le roi n’est pas sujet» (Король – не подданый». – Ред.). «Sujet» означает «сюжет» и «подданный». (Там же.)

Врач, отходя от постели больной дамы, говорит, качает головой и говорит ее супругу: «Не нравится мне ее вид». «А мне она уже давно не нравится», – поспешно соглашается муж.

Врач имеет в виду, разумеется, состояние здоровья больной женщины, но выражает свое опасение за больную такими словами, что муж нашел в них выражение супружеских отношений.

Гейне сказал об одной сатирической комедии: «Эта сатира не была бы такой едкой, имей поэт больше еды». Данная шутка – пример, скорее, метафорической и обыденной двусмысленности, чем образчик чистой игры слов. Но чего мы добьемся, проводя строгое разграничение?

Иной хороший пример приводят классики (Хейманс и Липпс), причем в форме, затрудняющей понимание игры слов[49]. Правильное изложение и формулировку этого анекдота я нашел недавно в одном сборнике, малополезном в прочих отношениях[50].

«Сафир[51] встретился однажды с Ротшильдом. Когда они немного поболтали друг с другом, Сафир сказал: «Послушайте, Ротшильд, моя касса истощилась. Не могли бы вы одолжить мне 100 дукатов?». «Пожалуй, – ответил Ротшильд, – это для меня пустяки. Но только при условии, что вы сострите». «Для меня это тоже пустяки», – возразил Сафир. «Хорошо, тогда приходите завтра ко мне в контору». Сафир явился точно в назначенное время. «Ах, – сказал Ротшильд, увидев вошедшего Сафира, – вы пришли за (kommen um) своими 100 дукатами?» «Нет, – возразил Сафир. – Это вы потеряли (kommen um) свои 100 дукатов, так как мне до конца дней своих не придет в голову возвратить их вам».

«Что представляют собой – или выставляют – (vorstellen) эти статуи?» – спросил приезжий у жителя Берлина при виде ряда памятников на площади. «Что, спрашиваете? – ответил тот. – Либо правую, либо левую ногу».

Гейне в «Путешествии по Гарцу» («Путевые картины»): «К тому же в данный момент не все студенческие имена сохранились в моей памяти, а среди профессоров есть еще и вовсе не имеющие имени».

Мы приобретем, быть может, навык в диагностике различий, если прибавим сюда другую общеизвестную шутку по поводу профессуры: «Разница между ординарным и экстраординарным профессором заключается в том, что ординарные не совершили ничего экстраординарного, а экстраординарные не совершили ничего ординарного». Это, конечно, игра двумя значениями слов «ординарный» и «экстраординарный»: штатный и внештатный, с одной стороны, и способный или выдающийся – с другой стороны. Но сходство этой шутки с другими известными нам примерами напоминает о том, что здесь гораздо больше бросается в глаза не двусмысленность, а многократное употребление. В этом предложении не слышно ничего другого, кроме повторяющегося слова «ординарный», то в исходной форме, то негативно изменяемого. Еще тут, опять-таки, прибегают к уловке, когда понятие определяется при помощи самого себя (ср. пример с Eifersucht выше и т. д.); два соотносимых понятия определяются, хотя бы и негативно, одно через другое, что ведет к тонкому разграничению. Наконец можно отметить и признаки «унификации», создания более тесной внутренней связи между элементами выражения, чем можно было бы ожидать от их природы.

Гейне в «Путешествии по Гарцу»: «Шефер поклонился мне вполне по-товарищески, ибо он тоже писатель и не раз упоминал обо мне в своих полугодичных писаниях[52]; равным образом он часто вызывал меня, а когда не заставал дома, то всегда весьма любезно писал вызов мелом на дверях моей комнаты».

Д. Шпицер в своем сочинении «Венские гуляки» предлагает лаконичное биографическое описание, вполне к тому же шутливое, социального типажа, что расцвел во времена после Франко-прусской войны: «Железный лоб – железная касса – железная корона». (Последняя – это орден, награждение которым переводило его кавалера в дворянское сословие.) Вот превосходный образчик унификации – все как будто изготовлено из железа! Различные, но не сильно противоположные друг другу значения определения «железный» делают допустимыми эти «многократные употребления».

Другая игра слов может облегчить нам переход к новому разряду техники двусмысленности. Упомянутый выше врач-острослов в ходе дела Дрейфуса[53] отпустил следующую шутку: «Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность».

Слово «невинность», на двусмысленности которого