Шалва Амонашвили - Как живете, дети? Страница 9

И чтобы воспитать из наших детей хороших Робинзонов Крузо, надо классную комнату превратить в никем еще не открытый океан, а парты — в необитаемые острова в этом океане. На каждого ребенка, сидящего за партой, надо смотреть как на будущего Робинзона: строго следить, чтобы он при решении задач, выполнении заданий, произнесении наизусть стихотворения надеялся только на свою память, а не на поддержку другого, тем более — на использование каких-нибудь официальных или неофициальных источников. Когда он будет в положении Робинзона Крузо, ему никто не сможет подсказать, посоветовать. Его может спасти только собственная голова.

Но что же получается? В действительности «ведь он не Робинзон какой-нибудь, и жить ему приходится среди людей, какой бы профессией он ни занимался»[3]. Это напоминание Надежды Константиновны Крупской должно заставить нас одуматься. Мы бьемся против зубрежки — это хорошо. Боремся против присвоения чужой работы, против шпаргалки — тоже отлично, а как же иначе! Знания, умения, навыки могут быть только личностными приобретениями, каждый должен владеть ими в той степени, в какой позволяют, с одной стороны, организованный и управляемый мною — учителем — педагогический процесс, а с другой — развивающиеся в этом процессе его индивидуальные способности и возможности. Так не бывает, чтобы люди одалживали друг другу знания, умения, навыки и, воспользовавшись ими, возвращали их владельцам, сердечно благодаря за помощь. Нет, знания нельзя ни одалживать, ни делить.

Но куда б ни шел ученый,Он не ведает преград:Недоступным и незримымОн сокровищем богат.

Знанье вор тайком не стащит,Не отнимет супостат.Глупым знанье бесполезно,Для разумных знанье — клад.

Эти стихи Давида Гурамишвили знают и мои дети. Все это предельно ясно. И потому можно в какой-то мере оправдать практику изолированной самостоятельности, когда, особенно при контрольных работах, даже малейшая попытка ребенка заглянуть в чужую тетрадь, спросить у соседа, списать дает педагогу право снизить отметку или вовсе не принять работу.

В прошлом, в начале своей педагогической деятельности, я был не прочь наказывать детей, пытавшихся «провести» меня. Помню глаза худенького мальчика: я отнял у него тетрадь из-за того, что он заглядывал в тетрадь товарища и сравнивал результаты своего решения арифметических примеров с результатами, которые получил тот. Но тот, которого я всегда хвалил как примерного ученика, закрывал промокашкой да еще ладонью свою тетрадь, не давал ему посмотреть. Значит, тот, худенький, мешал работать примерному ученику, значит, тот хочет провести меня, списать решение у другого. И я поспешил воздать ему должное: «Тебе же было сказано решать примеры самостоятельно!» Я отобрал у него тетрадь и велел сидеть смирно. А он посмотрел на меня глазами, полными гнева и ненависти, затем разрыдался так неудержимо, что контрольная сорвалась.

Вот как порой развиваются педагогические убеждения: я понял, да, я постиг суть моей ошибки, не только той, мгновенной, но и вообще методической. Глаза и рыдание ребенка мне говорили — доступно, убедительно, эмоционально: «Учитель, так нельзя себя вести, я не Робинзон какой-нибудь, а общественное существо! Дай мне быть всегда таким! И дай еще рядом со мной сидящему воспитывать в себе чувство солидарности, чуткость и заботливость, умение помогать!» И понимание изолированной самостоятельности потеряло для меня всякий смысл, точнее, стало антипедагогичным.

Если кто-то заглядывает в чужую тетрадь, значит, он нуждается в помощи, затрудняется, не так ли? Если кто-то ждет подсказки, значит, он что-то забыл или вовсе не знает, тоже верно? Все это я могу сразу заметить, я же вижу, кому что не удается, кому какая нужна помощь! Так что лучше: застать ребенка на месте нарушения правил формальной самостоятельности или же самому позаботиться организовать необходимую помощь?

Давно у меня нет двух мнений на этот счет. Сожалею только, что это ключевое понятие самостоятельной учебной работы не находит в курсах педагогики и методик нужного, современного психолого-дидактического освещения. Каких только я не нахожу раздаточных материалов для младших школьников по математике, по языку. Они предназначены для проведения контрольных работ с соблюдением всех формальных признаков (дети хитрые, они могут списать друг у друга, но мы тоже не без хитростей!): вот задания в четырех вариантах — сидящим за первой партой можно дать первый и второй варианты, а за второй партой — третий и четвертый варианты. Как же после этого они заглянут в чужую тетрадь! Все у педагога как на ладони!

И мне становится обидно за детей, которым мы не доверяем и которым, вместо того чтобы протянуть руку помощи, устраиваем ловушки. Мне обидно и за очень многих учителей, педагогическое чутье, мастерство и творчество которых порой оказываются в паутине отживших инструкций о том, как строго следует проводить контрольные, опрос и проверку знаний и умений детей. Мне нужны не такие раздаточные материалы, а такие, которые помогли бы организовать совместную работу двух, трех детей, еще такие, которые учили бы моих ребятишек, как помогать друг другу, как делиться друг с другом своими знаниями и опытом, как проявлять чуткость и доброжелательность к другим и, наконец, как быть действительно самостоятельными не как Робинзон Крузо, а как Человек среди людей.

Сегодня на уроке математики я предложил детям:

— Задания эти, как видите, сложные. Некоторым, может быть, понадобится помощь! При затруднениях можете обращаться за помощью к Майе, Виктору, Илико, Наю, Вове, Гии, Нике, Эке... И ко мне тоже. Однако надо быть осторожными, чтобы не мешать другим...

А к Бондо, Елене, Вахтангу, Элле, Марике я подсадил Тенго, Нию, Дато, Ираклия, Георгия, поручив им помогать рядом сидящим, терпеливо объяснять им, давать советы, решать свои задачи вполголоса, чтобы те могли наблюдать, как нужно рассуждать, действовать.

Что, это не похоже на самостоятельную, более того на контрольную, работу?

А на уроке родного языка Нато держала в руке бумажку с записанными на ней словами, которые она забывала в длинном стихотворении Важа Пшавела. При чтении его наизусть она время от времени одним глазом подглядывала в свою «шпаргалку», но на это никто не обращал внимания, зато все мы затаив дыхание, слушали, как эмоционально, выразительно и с чувством она его читает. И мы аплодировали ей.

Здесь тоже, стало быть, нарушены требования самостоятельности?

Но почему?

В первом случае я предотвратил возможность заглядывания в тетрадь товарища с целью слепого списывания и, таким образом присвоения чужого труда. Во втором же случае я исключил подсказку, вывел ребенка из неловкого положения, когда забываешь какое-то одно слово и вместе с ним целые части стихотворения, но достаточно вспомнить его, достаточно, чтобы кто-то подсказал его вполголоса, и все пойдет как по маслу. А то стоишь как самый последний глупец, а учитель наглухо перекрывает все дверцы памяти и ассоциации своими: «Ну, давай!.. Что с тобой!.. Не знаешь? Надо было хорошо выучить стихотворение, а то стыдно... А вы не подсказывайте, пусть сам!.. Не вспомнил?.. Ну что же, давайте поможем!..»

Но разве это помощь? «Поможем!» — скажет учитель с интонацией, значащей: «Мне тебя жаль!» И встанет еще товарищ, одноклассник, чтобы «помочь» ему.

А в действительности ему нет никакого дела до помощи, ему важнее показать учителю, что он сам все прекрасно знает. Им управляет не желание выручить товарища (в таком случае он принялся бы помогать ему подсказкой, пусть даже с риском навлечь на себя гнев педагога!), а желание выделиться на фоне других.

Вот от каких недоразумений я хочу уберечь детей, разрешая им помогать друг другу, пользоваться (нет, не шпаргалкой) вспомогательными записями. Но я делаю все это еще и потому, что дети таким образом могут научиться самостоятельности в сотрудничестве и совместной деятельности, опирающейся на два начала: на начала нравственности и общего развития.

Самостоятельность — это особый вид деятельности. Значит, она должна иметь и свои мотивы. Но можно ли согласиться с тем, когда, допустим, Майя постоянно демонстрирует свое умение работать самостоятельно, старается выделиться среди всех остальных: посмотрите, какая я хорошая, делаю все сама! У рядом сидящей Лелы затруднение. «Не смотри в мою тетрадь!» — и Майя садится спиной к подружке. Она упорно молчит, когда Лела отвечает на мои вопросы и иногда спотыкается. Она знает все, ей ничего не стоит напомнить Леле начало стишка, натолкнуть на ход решения задачи, на мысль для объяснения какого-либо явления. Но нет — губы сжаты, зубы стиснуты. Или же она упорно, безжалостно дробит мысли Лелы тем, что поднимает руку, нетерпеливо машет ею и взывает ко мне: «Шалва учитель, Шалва учитель! Я скажу, я знаю, я!..»