Ирина Млодик - Карточный дом Страница 9

Совращаемый родителем или близким родственником ребенок вынужден как-то обходиться с тем, что сексуальный интерес взрослых к нему вызывает одновременно как возбуждение, радость: ты нужен, привлекателен и тебя замечает такой важный человек, так и отвращение, испуг, стыд, ужас, вину. Ему трудно разобраться со всем этим валом чувств, и он отрезает что-то из этого спектра. Если девочка отрезает привлекательность, то в подростковом возрасте, когда ей все равно захочется быть соблазнительной, у нее могут начать всплывать эти диссоциированные когда-то чувства. Ей захочется соблазнять, и она вынуждена будет отталкивать, она будет испытывать возбуждение и чудовищный стыд, отвращение как к себе, так и к «виновнику» ее чувств. Обе эти части будут сильны, часто неуправляемы. Справляться с ними будет все сложнее.

Некоторые справляются с противоречивыми и разнонаправленными чувствами, подавляя отвращение с помощью наркотиков или алкоголя и оставляя себе возбуждение и желание нравиться. Кто-то отказывается от телесности, набирая вес, уходя от любых отношений в одиночество, религию или работу. Но в те моменты, когда желание близости еще будет приходить, реакции и поведение таких женщин могут быть очень противоречивыми, неадекватным как для них самих, так и для окружающих. Это приносит много стыда и страданий. Сложно чувствовать себя «не такой, как все», трудно поверить, что кто-то близкий будет выдерживать такие состояния долго. И каждое последующее расставание, действительно, воспринимается как все более тяжелый удар.

Такая женщина, если не получит профессиональную помощь, будет бороться с противоречивостью своих желаний путем попытки их отщепить, чтобы стать как бы непротиворечивой и как бы цельной. Иначе ей не справиться с сильнейшим страхом, что противоречия захватят ее и приведут к полному распаду личности.

Она будет стараться считать себя, например, совершенно асексуальной, высокодуховной, отказавшейся от близких отношений, и любые признаки того, что это не совсем так, будут ее сильно пугать. Безусловно, до каких-то пределов вполне можно выстроить свою жизнь, избегая встречи с противоречиями. Только качество этой жизни будет ниже, чем у людей, не переживших в детстве столь сложный опыт, или тех, кто с ним справился, проработал, смог интегрировать себя.

Противоречивость самих родительских фигур, взрослых реакций, культурно-политического контекста, того, что происходит в мире (одно сталинское «все лучшее детям» и распределение их по детдомам, потому что родители сидят в лагерях, чего стоит), конечно, создают условия к формированию раздробленности и противоречивости внутри, с которой потом так непросто разбираться, интегрировать, обретать целостность.

Стремление разрушать близкие отношения окружающих

Еще до моего прихода в психологию я пересекалась с людьми, которые как будто совершенно не переносили, когда другим людям хорошо вместе. Если они видели, как кто-то начинает дружить на работе, они затевали интригу, если у кого-то завязывались романтические отношения, то пускали сплетню, способную легко разрушить только назревающее чувство. Даже в садике обязательно находилась «подружка», пытавшаяся разрушить крепкую дружбу двух других девочек. Основной темой дружбы таких детей всегда было «дружить против». Любой третий, пытавшийся вклиниться в отношения, моментально исключался.

Да и сейчас многие клиенты рассказывают, что невозможно приезжать к кому-то из родственников в гости, потому что основной темой разговоров будет «как все не так у твоего брата» или мужа, ребенка, других родственников, соседей, постоянное обсуждение чужих промахов, ошибок и проблем. С ними невозможно поговорить о собственных отношениях, событиях, чувствах друг к другу, «о нас», зато в обсуждении других будет проявляться много эмоций, вовлеченности и энергии.

Подсознательное, а иногда и осознанное желание разбивать все крепкие союзы (между братьями-сестрами, ребенком и отцом, ребенком и бабушкой), то есть атаковать чужую связь, делается, полагаю, также из желания обрести безопасность, защититься. Часто за этим стоит высокая тревога, колоссальная неуверенность в себе, труднопереносимый страх покидания и огромное желание контроля.

Если в пограничной семье ребенок был частым свидетелем выступления «единым фронтом» против какого-то члена семьи (пьющего родителя, агрессивного отца, девиантного брата) и чувствовал единство с теми, на чью сторону он становился, то у него закрепился позитивный эффект от присоединения к группе «хороших», борющихся за «правое дело», и возникал колоссальный страх оказаться вот таким изгоем, как тот самый, «плохой» член семьи. Вся семья взращивала свою «хорошесть» за счет помещения собственной «тени» в выбранного другого. Это было очень привлекательно — всегда быть со стороны «хороших» и «правых». Но не давало никаких гарантий, что в какой-то момент ребенок внезапно не окажется по другую сторону баррикад.

Поэтому для «пограничника» чужой союз — это всегда угроза оказаться в одиночестве, вне совместности, а там всего один шаг до изгнания. А вот свой союз, союз «хороших» в борьбе с «плохими» или в якобы заботливом обсуждении их проблем — это хоть какая-то гарантия безопасности.

Чем более дисфункциональная семья, тем более она закрыта, — во-первых, чтобы не «выносить сор из избы», во-вторых, чтобы ничто не нарушало внутрисемейных игр, в-третьих, чтобы не появлялись другие люди, чьи реакции и намерения невозможно будет проконтролировать.

Один из самых дисфункциональных типов семьи, наблюдаемых мной, это союз мать — ребенок, в котором никогда не было (за исключением самого акта создания) и даже не планируется третий. Отец ребенку и муж матери не предусмотрен по причине невозможности такой маме выстроить отношения с этим важным третьим. Он был практически сразу бессознательно или осознанно изгнан, чтобы ничто не угрожало вечному слиянию матери и ребенка.

Третий для «пограничника» всегда угроза, потому что союз, который может появиться, может отвлекать внимание Другого от тебя. А пережить такое покидание или отвержение часто не под силу. Причем «третьим» может оказаться любой объект привязанности Другого: друг, любимая работа, увлечение. Все, что может вызывать у него сильные положительные эмоции, рискует рождать серьезное недовольство «пограничника» и яркое желание разрушить связь с нравящимся объектом, основанное на неосознанном страхе потери.

У вас, конечно, было значительно больше шансов сформировать более адекватные модели и реакции, если вы росли у пары родителей, которые не пытались друг друга изгнать. В таком случае вы, как минимум, видели модель совместности, где есть границы, где всем есть место, роль: двоим взрослым, детям, друзьям семьи, другим родственникам. И никто не чувствует угрозы, потому что нет практики слияния или поиска, обнаружения и изгнания «плохого» члена семьи.

К сожалению, представители старшего поколения, если кто-то из них имеет пограничную структуру, иногда активно вклиниваются в процесс жизни пары. Вместо того чтобы помочь молодым создать крепкий союз, поддерживая их в момент кризисов и размолвок, они атакуют их связь, разрушая создаваемые отношения, зато сохраняя и укрепляя слияние с собственным, уже выросшим, ребенком. Помогая разрушаться молодой семье, они возвращают утраченный контроль, тревога значительно снижается, страх остаться «не у дел» тоже становится переносимым. Нужность и значительность такой «мудрой», «пожившей» мамы значительно возрастает, потому что молодой матери, оставшись одной, очень трудно справляться с жизнью, и тем более растить детей.

Такая бабушка постепенно начинает занимать место третьего в этой распавшейся семье. Но если ее пограничность обширна и сформирована, то она не остановится на достигнутом и очень быстро начнет снова выдавливать третьего, чаще всего им оказывается мать ребенка. Поскольку ей, бабушке, для собственного спокойствия нужно создать крепкий союз, то сделать это можно только с тем, кто наиболее управляем и зависим. Маленький внук или внучка на эту роль подходит значительно лучше, чем более взрослая, уже менее управляемая дочь. Детям, выросшим под крылом у такой мамы, трудно ей противоречить, и часто молодые мамы вынуждены соглашаться с тем, что их ребенка будет растить бабушка.

Внуки начинают расти в псевдореальности, в которой уже непонятно, кто является родителем, а кто бабушкой. Непонятно, чьих правил слушаться, кто главный, кто принимает решения, на кого больше нужно опираться и ориентироваться. Отодвинутая и отодвинувшаяся от воспитания детей мама обретает все большую неуверенность как мать. И в тот трагический момент, когда бабушка вынуждена самоустраниться по причине болезни или смерти, мать ребенка остается совершенно без опоры. «Сильная» мать ее покидает, ей нужно не только как-то справляться с этой потерей, но и внезапно начать учиться быть матерью детям, которых она, по сути, не растила.