Зигмунд Фрейд - Моисей и монотеизм Страница 9

Следует предположить, что изрядное число этих сторонников Моисея миновала катастрофа, постигшая его самого и основанную им религию. В ходе последующих поколений их число увеличилось, и они слились с людьми, среди которых жили, но оставались верными своему господину, сохраняли память о нем и несли с собой предание о его учениях. Во время объединения со сторонниками Яхве они составили влиятельное меньшинство, стоящее в культурном отношении выше остальных.

Я выдвигаю в качестве предварительной гипотезы то, что между падением Моисея и становлением новой религии в Кадесе прошло два поколения, а может быть, даже и столетие. Я не вижу возможности определить, встретились ли нео-египтяне (как я предпочитаю их называть здесь) – то есть те, кто вернулся из Египта – со своими племенными сородичами после того, как последние уже приняли религию Яхве или до этого. Вторая возможность кажется более вероятной. Но в конечном итоге никакой разницы нет. То, что произошло в Кадесе, было компромиссом, в котором очевидную роль сыграли племена Моисея.

Здесь мы снова можем привести свидетельство, предоставляемое обрядом обрезания, которое неоднократно приходило нам на помощь, подобно, так сказать, главному ископаемому. Этот обычай стад обязательным также в религии Яхве, и так как он неразрывно связан с Египтом, то его принятие могло быть лишь уступкой приверженцам Моисея, которые – или левиты среди них – не желали отказываться от знака своей святости [с.162]. Эту часть своей прежней религии они хотели сохранить настолько, что в обмен на это были готовы принять новое божество и то, что жрецы Мадиамской земли о нем говорили. Возможно они могли добиться и других уступок. Мы уже упоминали, что еврейский ритуал предписывал определенные ограничения в отношении использования имени Господа. Вместо «Яхве» следовало употреблять слов Adonai [Господь]. Заманчиво внести такое предписание в наш контекст, но это лишь предположение, не имеющее никаких других оснований. Запрет произносить имя бога как известно, является табу первобытного века. Мы не знаем, почему оно было воскрешено именно в еврейском законе; вполне, возможно, что на это повлияла новая причина. Нет необходимости полагать, что запрет выполнялся последовательно; в сложных именах собственных имя Бога Яхве могло использоваться свободно (например, Jachanan, Jehu, Joshua [Джошуа]). Однако с этим именем были связаны особые обстоятельства. Как нам известно, критический анализ Библии предполагает, что первые шесть книг Ветхого Завета имеют два документальных источника[64]. Они разделяются как J и Е, потому что в одном из них имя Господа звучит как «Jahve» [Яхве], а в другом – «Е1оhim» [Элогим]: действительно, «Элогим»; а не «Adonai». Но следует иметь в виду замечание одного из наших специалистов: «различные имена являются явным указанием на существование двух изначально различных богов»[65].

Мы привели сохранение обряда обрезания в качестве доказательства того, что учреждение религии в Кадесе было определенным компромиссом. Мы можем увидеть его сущность в согласующихся повествованиях J и Е, которые относительно этого вопроса используют общий источник (документированное или устное предание). Его основной целью была демонстрация величия и силы нового бога Яхве. Приверженцы Моисея придавали такое больше значение пережитому во время исхода из Египта, поэтому акт освобождения должен был быть представлен как событие, которым они обязаны Яхве, и это событие было приукрашено преувеличениями, которые доказывали ужасающее величие вулканического бога – такими как дым [облачный столп], который ночью превращался в столп огненный, и шторм, который оголил на время дно моря, а вернувшаяся обратно вода потопила преследователей[66].

Это повествование сблизило времена Исхода и учреждения новой религии и отвергло продолжительный интервал между ними. Также и передача законов была представлена как произошедшая не в Кадесе, а у подножия Горы Господней и сопровождаемая вулканическим извержением. Этот рассказ, однако, допускает серьезную несправедливость но отношению к человеку Моисею: именно он, а не вулканический бог освободил народ из египетского плена. Поэтому ему причиталась компенсация, она состояла в том, что человек Моисей был перенесен в Кадес или Синай-Хореб и поставлен на место мадианитянских священников. Позднее мы увидим, что это решение удовлетворяло и другой настоятельной и неотложной необходимости. Таким образом, так сказать, было достигнуто взаимное соглашение: Яхве, жившему на горе в Мадиамской земле, было позволено распространиться до Египта, а в обмен на это существование и деятельность Моисея былы распространены до Кадеса и до земель восточнее Иордании. Таким образом, он слился с фигурой позднейшего основателя религии, с зятем мадианитянина Иофора [с.169], и дал ему свое имя, Моисей. Однако о личности этого второго Моисея мы ничего сказать не можем – он был совершенно затенен первым, египетским Моисеем – если, конечно, не будем поднимать противоречий в библейском описании характера Моисея. Он часто изображается деспотичным; вспыльчивым и даже жестоким, однако он также описывается как самый мягкий и терпеливейшии из людей[67].

Эти последние качества, очевидно плохо подходили бы египетскому Моисею, которому приходилось иметь дело со своим пародом в очень значительных и сложных обстоятельствах; они могут относиться к характеру другого Моисея, мадиамитянина. Я полагаю, что мы вправе разделить эти две фигуры и предположить, что египетский Моисей никогда не был в Кадесе и никогда не слышал имени Яхве, и что мадиамитянский Моисей никогда не был в Египте и ничего не знал об Атоне. Чтобы слить вместе две эти фигуры, преданию или легенде пришлось перенести египетского Моисея в Мадиамские земли, и мы видели, что этому существует не одно объяснение.

6

И снова я готов к обвинению в том, что представляю свою реконструкцию ранней истории народа Израиля с излишней и неоправданной уверенностью. Я не буду слишком сильно задет такой критикой, так как она находит отражение и в моей собственной оценке. Я и сам знаю, что мое построение имеет слабые места, но оно также имеет и сильные стороны, В целом преобладает впечатление, что продолжать работу в выбранном направлении стоит.

Доступное нам библейское предание содержит важные и действительно неоценимые исторические данные, которые, однако были искажены сильным влиянием предвзятых домыслов и приукрашены результатами поэтического вымысла. До сих пор в ходе наших попыток мы смогли выявить одно из таких искажающих намерений [с.175]. Это открытие указывает нам дальнейший путь. Мы должны раскрыть другие такие же тенденциозные домыслы. Если мы найдем способ распознавания искажений, обусловленных подобными намерениями, то выявим лежащие за ними новые фрагменты истины.

Прежде всего, прислушаемся к тому, что может рассказать нам критический анализ Библии об истории происхождения первых шести книг Ветхого Завета, пяти книг Моисея и Книги Иисуса, которые и составляют предмет нашего интереса[68]. Самым ранним документальным источником считается J (Яхвистский писатель), который совсем недавно был идентифицирован как священник Эбиатар, современник Царя Давида[69]. Немного позднее – насколько точно, неизвестно – мы находим так называемого элогимского писателя [Е] из Северного Царства[70]. После падения Северного Царства в 722 г. до н.э. некий еврейский священник сложил части J и Е и сделал свои собственные добавления. Эта его компиляция обозначается как JE. В VII в. до н.э. к ней была добавлена пятая книга, Второзаконие. Предполагается, что она была найдена уже завершенной в Храме. В период после разрушения Храма (586 г. до н.э.), во время и после вавилонского пленения была выполнена переработка, известная как «Священнический кодекс»; в V в. до н.э. работа подверглась окончательному пересмотру и с тех пор по существу не изменялась[71].

Скорее всего, история царя Давида и его времен является работой современника. Это подлинное историческое повествование, созданное за пять столетий до Геродота, «отца истории». Это достижение легче понять, если, придерживаясь нашей гипотезы, мы вспомним о египетском влиянии[72].

Даже возникает подозрение, что израильтяне самого раннего периода, то есть писцы Моисея – могли принимать некоторое участие в составлении первого алфавита[73]. У нас, конечно же, нет возможности узнать, в какой мере сообщения о прежних временах опираются на ранние записи или устное предание, и сколько времени в каждом отдельном случае проходило между событием и записью о нем. Однако же текст, в том виде, в котором он доступен нам сегодня, может достаточно рассказать о своих собственных изменениях. В нем оставили след две взаимно противоположные обработки. С одной стороны, текст подвергся редакции, которая фальсифицировала его согласно своим скрытым целям, исказила и расширила его и даже изменила его смысл на противоположный; с другой стороны – его внимательно контролировало набожное священничество, которое стремилось сохранить все как есть, независимо от того, был ли текст последовательным или противоречивым. Так, почти повсюду появились заметные пробелы, беспорядочные повторения и явные противоречия – признаки, указывающие на то, чего текст не должен был донести до нас. По своему значению искажение текста напоминает убийство: трудность заключается не в самом действии, а в том, чтобы избавиться от его следов. Мы вполне можем придать слову Entstellung [искажение] двойной смысл, который оно подразумевает, но на который в наше время не обращают внимания. Оно означает не только «изменение внешнего вида чего-нибудь», но также и помещение чего-то в другое место, перемещение»[74]. Соответственно, во многих случаях искажения текста мы можем, тем не менее, рассчитывать отыскать то, что было изъято и намеренно скрыто, хоть в измененном виде и в отрыве от контекста, где-то в другом месте. Только не всегда будет легко это найти.