Галина Иванченко - Забота о себе. История и современность Страница 9

Поиски идеального возлюбленного/возлюбленной являются нормативно одобряемыми в нашей культуре. В мужском варианте это скорее именно поиск, в женском – ожидание «прекрасного принца». Когда иронично, когда всерьез эта ситуация бесконечно обыгрывается в сюжетах массовой культуры. В.Ф. Петренко, изучавший в 1970-е годы женские стереотипы на выборке студенток филологического факультета МГУ, отмечает, что «основной запрос девушек-филологинь к идеальному мужчине, будущему мужу или возлюбленному, сводился к тому, чтобы “он меня понимал”. Фактически под этим запросом стоит следующее: чтобы он, идеальный, мудрый, сильный, помог ей найти саму себя, выбрать тот личностный путь становления или выбрать ту модель женского поведения, которую она сама еще не знает. Чтобы среди возможных альтернатив он помог ей найти истинный путь, дао. Это запрос Галатеи к своему Пигмалиону»59.

Здесь мы видим не столько поиск идеала, сколько поиск «зеркала», благодаря которому можно четче разглядеть будущее, идеальное Я.

Само соответствие идеалу – вовсе не гарантия психического и социального благополучия. Так, фемининные женщины и маскулинные мужчины хуже справляются с деятельностью, не предусмотренной стереотипами традиционной полоролевой дифференциации. У фемининных женщин типичной личностной чертой являются тревожность и пониженная самооценка. Мальчики-подростки, чье поведение и внешность соответствуют маскулинным стереотипам, в юности чувствуют себя увереннее менее маскулинизированных сверстников, но после 30 лет они оказываются менее способными к лидерству, менее уверенными в себе, более тревожными60.

Однако, при всей спорности идеалов, те, чья индивидуальность не укладывалась в прокрустово ложе гендерных стереотипов, всегда испытывали давление общества вплоть до безжалостной травли. В феминистской литературе столько сказано о репрессивной функции идеала женщины, что интересней остановиться на функциях идеала мужчины в современном обществе.

В работе А.Б. Холмогоровой и Н.Г. Гаранян61 с психотерапевтической точки зрения рассматриваются следствия попыток «быть идеальным мужчиной» в России. Одна из ведущих установок – «настоящему мужчине никогда не должно быть по-настоящему трудно». Поэтому мужчина – если, конечно, он настоящий мужчина, – не может расплакаться, или испугаться, или пожаловаться кому-то, или обратиться за помощью.

Менее травматичны для мужского самолюбия трудности физического характера – головные и сердечные боли, одышка, бессонница и прибавка в весе. Обследование, как правило, не выявляет каких-либо заболеваний; особо «продвинутые» врачи направляют пациента к психотерапевту. А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян подчеркивают, что пациенты обычно не признают у себя трудностей психологического характера – ведь они люди сильные; их огорчают в жизни только загадочные сердечные боли да вероломство деловых партнеров. Наш современник, пишут авторы, хотя и переполнен зачастую чувствами тревоги, тоски, отчаяния и безнадежности, во многом утратил способность к пониманию своего внутреннего состояния и его регуляции. Традиционные маскулинные установки и стереотипы, в плену которых оказываются все новые и новые мужчины, поддерживаются женщинами – так, специально проводимое в психотерапевтических группах описание женщинами психологического портрета «идеального мужчины» выявляет образ «мужчины-стены» – надежной опоры во всех жизненных трудностях.

Итак, отвергая и не воспринимая адекватно свою эмоциональную жизнь, «настоящий мужчина», во-первых, переживает психологический стресс на телесном уровне (вегетативные сдвиги, мышечные зажимы и сопровождающие их боли, дрожь, аритмия…). Во-вторых, чисто эмоциональные причины могут стоять и за таким распространенным недугом среди мужчин, как алкоголизм – «симптоматическое пьянство», помогающее снять накопившееся эмоциональное напряжение. В-третьих, в семьях, где не принято выражать свои чувства, где ценятся сдержанность и сила, возникает дефицит любви и понимания, к которому особенно чувствительны дети. Типичная проблема в семьях бизнесменов – детское домашнее воровство, отмечают А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян. У психотерапевтов в ходу метафора, что дети таким образом «воруют» любовь. С другой стороны, это форма протеста против отчужденного, рационального мира взрослых. «Мои сыновья должны быть такими же сильными, как я, иначе они мне не нужны», – говорит «настоящий мужчина», обратившийся в семейную консультацию по поводу воровства своего ребенка.

Неумение выражать и осознавать свои чувства приводит к трудностям установления теплых доверительных контактов и получения социальной поддержки. Открытое, безбоязненное выражение чувств служит основой подлинных и искренних отношений и призывом о помощи для окружающих, а любые барьеры и защиты рано или поздно приводят к одиночеству или даже к такой глубокой изоляции, выразительный пример которой – у двадцативосьмилетнего юноши – приводит Рональд Лэйнг62:

Джеймс, например, чувствовал, что «другие люди обеспечивают меня моим существованием». Находясь в одиночестве, он ощущал себя пустым и никем. «Я не могу почувствовать себя реальным, если рядом никого нет…» Тем не менее, с другими людьми ему было нелегко, поскольку с другими, как и наедине с собой, он чувствовал себя «в опасности».

Таким образом, принудительно он был вынужден искать компанию, однако в присутствии кого-то другого никогда не позволял себе «быть самим собой». Он избегал страха социальности тем, что никогда реально не был с другими. Он никогда до конца не говорил, что он имеет в виду, и никогда до конца не имел в виду того, что говорил. Роль, которую он играл, никогда не была им самим. Он старался смеяться, когда думал, что шутка не смешна, выглядеть скучным, когда ему было весело. Он заводил дружбу с людьми, которые на самом деле ему не нравились; и был скорее холоден с теми, кого он «действительно» хотел бы иметь среди своих друзей. Следовательно, никто не мог до конца его узнать или понять. Он мог с небезопасностью быть самим собой лишь в изоляции, хотя и терзаясь ощущением пустоты и нереальности. С другими он разыгрывал искусную игру притворства и двусмысленности. Его социальное Я ощущалось как ложное и бесполезное. Наиболее страстным его желанием было дождаться «момента признания», однако если такой шанс выпадал и он случайно «выдавал себя», то его охватывало смятение и захлестывала паника.

Репрессивность мужского идеала – отнюдь не только российское явление. Так, в рамках европейской культуры смущение, печаль, страх, депрессия рассматриваются как «немужские», и проявляющие подобные эмоции мужчины оцениваются более негативно в сравнении с женщинами63; мальчики воспринимаются как непопулярные, если они легко начинают плакать, проигрывают, словом, ведут себя как «неженки»64.

Может быть, мы более толерантны и снисходительны, когда речь идет не о других людях, а о нашем Я? Увы, это отнюдь не так. Норвежский психотерапевт Ф. Скэрдеруд говорит о том, что слишком высокие идеалы современного человека, как правило, приводят к переживанию чувства стыда: «Мы изо всех сил тянемся к идеалу подлинного и, вместе с тем, свободного и независимого человека. Однако поскольку ранняя самостоятельность, возможно, никогда не соответствовала сущности человека как стадного животного, вместо достижения нашего идеала мы испытываем экзистенциальное чувство заброшенности и беспомощности. <…> Чем выше идеал «Я», чем больше наше стремление к совершенству, тем выше риск реакции стыда… Классическая нарциссистская самозащита заключается в том, что человек пытается подавить стыд с помощью самоуверенности и казаться независимым и неуязвимым»65.

Итак, мечты о соответствии идеалу и в варианте, направленном на себя, и в варианте ожидания от других, нарушают естественность и доверительность, самую основу человеческих взаимоотношений. Во многом это связано с неспособностью понимать других, сочувствовать им; и с неспособностью распознавать свои чувства и принимать их во внимание.

Не стоит считать распознавание своих чувств стандартной рациональной процедурой. Наши чувства могут испугать и ужаснуть нас, в особенности тех, кто отрицает в себе негативные черты и качества. Чувства могут оказаться мучительными до непереносимости. Изоляция несомненно имеет свои плюсы (так, В. Набоков в одном из последних интервью формулировал: «Изоляция означает свободу и открытия»66). Но болезненность переживания одиночества заставляет делать все, чтобы избежать этих чувств. Известный психотерапевт Кларк Мустакас замечает, что «усилия, направленные на преодоление или избежание ощущения экзистенциального одиночества, могут привести лишь к самоотчуждению. Когда человек отступает от фундаментальных жизненных истин, когда ему удается избежать ужасного субъективного переживания одиночества и отвергнуть его, он закрывает для себя один из самых важных путей, ведущих к личностному росту»67.