Александра Никифорова - Живое предание XX века. О святых и подвижниках нашего времени Страница 10

Тем временем готовилось открытие Лавры, первый лаврский наместник, отец Гурий[43], жил при Ильинском храме. За всеми хлопотами он позабыл, что у него нет антиминса. И вот подходит время первой литургии: а как служить-то? Об этом он и не подумал. Вот как об этом пишет протодиакон Сергий Боскин: «У тогдашнего настоятеля обители архимандрита Гурия было много хлопот: устанавливали колокола, приводили в надлежащий вид Успенский собор. Из окон сосульки, слой пыли на всем. Ни подсвечника, ни аналоя. Пустота, холод и запустение. Отцом Гурием овладело новое беспокойство – нет антиминса. Тут раздается стук: „К вам пришли".

Это был Тихон Тихонович Пелих, который вручил ему лаврский антиминс, тот самый, который хранился у нас в саду, в целости и сохранности. На антиминсе, раскрытом отцом Гурием, было написано: „Антиминс с престола Успения Божией Матери Успенского собора Троице-Сергиевой Лавры". Так преподобный Серафим позаботился о святыне Лавры преподобного Сергия».

Праздник сияющий

Вообще воспоминания о военных годах для меня самые тяжелые: очень хотелось есть, мы голодали, ели все, даже угли из печки доставали и ели. Для того чтобы нас прокормить, мама ходила по ближайшим селам и меняла вещи на продукты (после ссылки она была «лишенкой»[44] – без карточек и возможности устроиться на работу, а отец в годы войны служил в стройбате под Москвой). Все, что у нас было, она выменивала на муку и картофель. Это был ее подвиг. И вот мебели никакой, все продано, сосед сколотил стол, спали на топчанах. И при этом, вы знаете, открытие Лавры, а потом начало папиного священнического служения настолько захватили нас, детей, что мы жили в постоянной радости, не было обиды на эти условия жизни.

Весь Великий пост мама с верующими женщинами целыми днями отмывала Лавру. Появились первые монахи, они были больные, изможденные, старенькие, почти все из лагерей. Первая Пасха в Лавре – это было удивительно. Нас, конечно, мама не взяла на ночную службу (мне было восемь лет, брату – шесть), но мы стояли у открытой форточки и ждали звона. И честно вам говорю: мы плакали, мы так ощущали этот праздник. А утром мы отправились к поздней литургии. Даже в военные годы мама всегда старалась испечь маленький куличик и покрасить несколько яичек. Красила мама их всегда красной тушью, они получались такие торжественные. Так что Пасха у нас даже в самые голодные годы была праздником сияющим. И вот эта радость осталась благодаря маме на всю жизнь.

«Наш папа теперь не совсем наш – он священник»

Послевоенный год для Тихона Тихоновича стал во многом определяющим. Он много читал духовной литературы и обдумывал свою дальнейшую жизнь, хотя мысли о принятии сана ему приходили давно, и на это было благословение его духовника. 1 августа 1946 года, в день памяти преподобного Серафима Саровского, отец был посвящен в диаконы, а 26 августа 1947 года, в день своего ангела, в Малом соборе Донского монастыря рукоположен во иерея. На всю жизнь мне запомнился этот день, как весь такой светящийся, лучезарный отец в белом облачении дает крест после литургии.

Екатерина Тихоновна у мольберта

Хиротония отца произошла «на гробнице»[45]Патриарха Тихона, в их общий день ангела и день рождения папы. Удивительно все это… После службы очень долго незнакомые люди подходили к нему, брали благословение, и он неспешно осенял каждого. У меня было такое нетерпение: когда же, наконец, можно будет приблизиться к папе? И вот мы его дождались, идем вдоль монастырской стены – и такая радость необыкновенная внутри! Наш папа теперь не совсем наш – он священник!

Первые годы отец Тихон служил в сельских храмах Подмосковья. Домой приезжал редко, только затем, чтобы позаниматься пением и разобраться в церковном уставе, в котором мама его превзошла. Я очень хорошо помню эти вечера, когда они сидели, иногда при свечах, и мама напевала гласы. Мои родители жили строго по церковному уставу: приближается праздник – они заранее к нему готовятся, службу изучают. И часто мы, дети, засыпали и просыпались под их пение. Жили мы все в одной комнате, и первым словом моего младшего братца было «Аллилуйя».

Навсегда в проповедях отца Тихона сохранилось влияние его биологического образования: «Учение о том, как войти в Царство Небесное, и составляет сущность христианской религии. Наша религия учит, что люди потому страдают, что они являются изгнанниками Рая на земле. Но для того, чтоб снова вернуться в Царство Небесное, для этого надо снова родиться в Жизнь, которой мы лишились. Но как родиться?.. Сами себя родить мы не можем – вот простая истина, которая проповедуется в Евангелии Господа нашего Иисуса Христа… Для того, чтобы минерал – представитель мира неорганического, мог сделаться участником жизни органического царства, для этого необходимо, чтобы само растение своей таинственной жизнью всосало в себя минеральные соли и затем вознесло бы их, облагороженных и преображенных, в жизнь более высокую.

Только когда живое вещество нисходит в неорганический мир, только тогда его атомы приобретают новую структуру жизни – только тогда камень делается растением. Вне этого предварительного соприкосновения с жизнью минеральные атомы остаются навсегда в области неорганического мира… В неясном, но тождественном явлении духовного мира, согласно слову Божию, существует такая же непроходимая пропасть. Переход от животного мира к духовному никак иначе невозможен, как только с помощью Сшедшего с Небес Иисуса Христа.

Никакие органические изменения, никакие перемены окружающей среды, никакая умственная работа, никакие нравственные усилия, никакое развитие характера, никакое преуспеяние образованности не в силах одарить ни единую человеческую личность свойствами духовной жизни. Духовный мир отделен и огражден от мира нижестоящего законом: „.если кто не родится свыше. если что не родится от воды и Духа – не может внити в Царствие Божие". – Никто! И так как никто с небес не сходил, как только Сшедший с Небес Иисус Христос[46], то мы говорим, что Он единственный способен вознести нас с Собою в Новую Жизнь.»

В 1950 году отца Тихона перевели в Сергиев Посад. В тот год в Россию вернулся из Болгарии необыкновенный священник – отец Всеволод Шпиллер[47]. За месяц-два до этого папу вызвал митрополит Николай (Ярушевич)[48] и предупредил, что переводит его в Ильинский храм в помощники отцу Всеволоду и для создания благоприятной атмосферы. Они близко сошлись и очень друг друга полюбили, а я стала духовной дочерью отца Всеволода. Когда его в 1951 году перевели в Москву, он несколько раз приглашал папу туда, но тот не хотел – боялся столичного шума во всех смыслах. Тогда отец Всеволод ходатайствовал перед Святейшим Патриархом Алексием I, чтобы отца Тихона назначили настоятелем Ильинского храма. И так папа стал настоятелем Ильинского храма и духовником семинарии и академии в Загорске.

В доме отца Тихона собирались многие из духовенства и мирских, самых разных людей. Приходили и ранним утром, и днем, и даже ночью. Отец Тихон никому не отказывал. Бывало, он еще не вернулся из храма, а в садике, в беседке и в доме его уже ждут люди. К отцу Тихону ехали со всех концов земли Русской, ему писали письма. В его помяннике напротив имен можно прочесть в скобках: «с Урала», «из Сибири», «Пятигорские», «из Киева», «из Печор», «из Крыма», «из Владивостока».

В своем дневнике он тогда писал: «26 августа 1975 года. <…> Быть священником было моей мечтой с детства. Как много несет ответственности священник за свои пастырские обязанности. Я теперь только, в конце жизни, осознал значение пастырского служения и надеюсь на молитвы Святой Церкви, в которой сознательно всю жизнь состою как верное чадо церковное. Я люблю Святую Церковь и молю об одном: до последнего вздоха быть чадом ее и трудиться, трудиться на пользу Церкви».

Наверное, нужно отнести к особенностям характера отца то, что он всегда жил Церковью. Круг церковных праздников был кругом его жизни, а иначе он просто не мог и не умел. Каждый праздник, особенно двунадесятый, он переживал, как космическое событие, происходящее здесь и сейчас, и основательно готовился к нему: прочитывал службу наступающего праздника, выделяя особо какую-то стихиру или прокимен, близкий его сердцу, пропевал его и часто размышлял вслух о таинственном смысле празднуемого события. Трудно словами передать его состояние. Приближается, скажем, праздник Богоявления, и отец уже весь в ожидании освященной водной стихии. Он радостно переживает и «трепет Предтечи», и явление благодати Божией, «спасительной всем человеком». И мы, дети, тоже с нетерпением ждем этого события, когда вся вода (а значит, и снег тоже) будут «дрожать» от благодати. Или приближается Страстная неделя – дни великой скорби. Мы чувствуем, что отец всем своим существом погружен в эту скорбь: он – там, в Гефсиманском саду, на Голгофе. И, глядя на него, понимаешь, что значит «да молчит всякая плоть человеча… и ничтоже земное в себе да помышляет.» Но вот настает Великая Суббота, и папу трудно узнать!