Елена Круглова - Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) Страница 10

Так в экстремальных условиях народ Божий и духовенство, как в первые века христианства, поставили над собой архиерея. Приехавший в это время на жительство в Ташкент ссыльный епископ Уфимский Андрей (в миру князь Ухтомский) незадолго до своего ареста и ссылки в Среднюю Азию был в Москве, и Патриарх Тихон, находившийся под домашним арестом, дал ему право избирать кандидатов для возведения в сан епископа и тайным образом рукополагать их. Епископ одобрил решение собора ташкентского духовенства и тайно постриг отца Валентина в монахи с именем Луки. Сначала он хотел дать ему имя целителя Пантелеимона, но, узнав немного о его жизни, решил, что ему более подходит имя евангелиста и апостола Луки, который, по преданию, был художником (иконописцем) и врачом.

Средний сын владыки Луки Алексей рассказывал: «Однажды ночью, когда я лежал в своей кровати (она находилась в кабинете отца), пришла София Сергеевна. Думая, что я сплю, она стала со слезами в голосе упрашивать отца не идти в монахи ради нас – детей. Но отец остался непреклонным». [1, с. 114.]

По апостольским правилам, «епископа да поставляют два или три епископа», а так как на то время, кроме владыки Андрея, в Ташкенте никого не было, то решено было для хиротонии отправить отца Валентина в город Пенджикент, недалеко от Самарканда, где отбывали ссылку два архиерея – епископ Волховский Даниил (Троицкий) и епископ Суздальский Василий (Зуммер). Сам святитель Лука так вспоминает об этом: «Преосвященный Андрей направил меня в таджикский город Пенджикент, отстоявший за 90 верст от Самарканда. В Пенджикенте жили два ссыльных епископа: Даниил Волховский и Василий Суздальский; епископ Андрей передал им через меня письмо с просьбой совершить надо мною архиерейскую хиротонию. Как я выше писал, я был два года и четыре месяца младшим священником ташкентского кафедрального собора, продолжая работать главным врачом и хирургом городской больницы. Мой отъезд в Самарканд должен был быть тайным, и потому я назначил на следующий день четыре операции, а сам вечером уехал на поезде в Самарканд в сопровождении одного иеромонаха, диакона и своего старшего сына – шестнадцатилетнего Михаила.

Утром приехали в Самарканд, но найти пароконного извозчика для дальнейшего пути в Пенджикент оказалось почти невозможным: ни один не соглашался ехать, потому что все боялись нападения басмачей. Наконец нашелся один смельчак, который решился нас везти. Мы долго ехали. На полдороге мы остановились в чайхане отдохнуть и покормить лошадей. Две последние ночи я не спал ни минуты и там, как только лег на деревянный помост, на котором пьют чай узбеки, в тот же миг точно в бездну провалился, заснул мертвым сном. Я спал только 3/4 часа, но сон укрепил меня, и я совершенно отдохнул. С Божией помощью мы доехали благополучно.

Преосвященные Даниил и Василий встретили нас с любовью. Прочитав письмо епископа Андрея Ухтомского, решили назначить на завтра литургию для совершения хиротонии и немедленно отслужить вечерню и утреню в маленькой церкви Святителя Николая Мирликийского, без звона и при запертых дверях. С епископами жил ссыльный московский священник, протоиерей Свенцицкий, известный церковный писатель, который тоже присутствовал при моем посвящении. На вечерне и литургии читали и пели мои спутники и протоиерей Свенцицкий.

Преосвященных Даниила и Василия смущало то обстоятельство, что я не был архимандритом, а только иеромонахом, и не было наречения меня в сан епископа. Однако недолго колебались, вспомнили ряд примеров посвящения во епископа иеромонахов и успокоились. На следующее утро все мы отправились в церковь. Заперли за собой дверь и не звонили, а сразу начали службу и в начале литургии совершили хиротонию.

При хиротонии посвящаемый склоняется над престолом, а архиерей держит над его головой раскрытое Евангелие. В этот важный момент хиротонии, когда читали совершительную молитву Таинства Священства, я пришел в такое глубокое волнение, что всем телом дрожал, и потом архиереи говорили, что подобного волнения не видели никогда. Из церкви Преосвященные Даниил и Василий и протоиерей Свенцицкий вернулись домой несколько раньше, чем я, и встретили меня архиерейским приветствием: «Тон деспотин ке архиереа имон». Архиереем я стал 18/31 мая 1923 года. В Ташкент мы вернулись на следующий день вполне благополучно.

Когда сообщили об этой хиротонии Святейшему Патриарху Тихону, то он, ни на минуту не задумываясь, утвердил и признал ее законной». [1, c. 36–38.]

Узнав о его хиротонии, владыка Герман (Ряшенцев), находящийся тогда в ссылке в Сибири, написал своим друзьям в Москве: «…Восхищаюсь тем путем, каким пришел к Господу епископ Лука. Такие… заставляют даже слепых выйти из равнодушия к тому, в чем жизнь, и свет, и истинная радость». [8, с. 567.]

Кафедральный собор в Ташкенте в то время был занят обновленцами. Когда они узнали, что владыка Лука собирается служить в соборе всеношную и литургию, то в страхе разбежались. В том году воскресный день совпадал с памятью святых равноапостольных Константина и Елены. Служил владыка только с одним оставшимся верным Патриарху Тихону священником. Служба прошла спокойно.

На первой службе епископа Луки в алтаре присутствовал Преосвященный Андрей Уфимский: он волновался, что служба пройдет с ошибками. Но, по милости Божией, ошибок не было.

В следующее воскресенье святитель отслужил всенощное бдение, вернулся домой и стал читать правило ко Святому Причащению.

И вдруг в одиннадцать часов вечера раздался стук в дверь. На пороге стояли люди в кожаных тужурках. Обыск завершился арестом. Восходя на Голгофу архиерейского служения, епископ Лука был готов пойти по многострадальному и скорбному пути исповедничества и мученичества. По нему уже шли многие – архиереи, священники, диаконы и миряне… Но за спиной у владыки была Богом врученная ему туркестанская паства, за которую болело сердце. Поэтому на случай внезапного ареста он подготовил завещание. Уважение и любовь народа к своему владыке были так велики, что на следующий день после ареста, в воскресенье, в городе и храмах распространялось перепечатанное на машинке его «Завещание». В этом небольшом по объему, но сильном по духу обращении архипастырь предостерегал верующих от соблазнов отступничества и расколов. Сборище живоцерковников для него – не Церковь, а «дикий вепрь», со всеми присущими этому зверю повадками.

Сохранился полный текст завещания владыки Луки: «К твердому и неуклонному исполнению завещаю вам: неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас.

Подчиняться силе, если будут отбирать от вас храмы и отдавать их в распоряжение дикого вепря, попущением Божиим вознесшегося на горнем месте соборного храма нашего. Внешностью богослужения не соблазняться и поругание богослужения, творимого вепрем, не считать богослужением. Идти в храмы, где служат достойные иереи, вепрю не подчинившиеся. Если и всеми храмами завладеет вепрь, считать себя отлученными Богом от храмов и ввергнутыми в голод слышания слова Божия. С вепрем и его прислужниками никакого общения не иметь и не унижаться до препирательства с ними.

Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак нимало не восставать и во всем ей смиренно повиноваться.

Властью преемства апостольского, данного мне Господом нашим Иисусом Христом, повелеваю всем чадам Туркестанской Церкви строго и неуклонно блюсти мое завещание. Отступающим от него и входящим с вепрем в молитвенное общение угрожаю гневом и осуждением Божиим. Смиренный Лука». [1, с. 119.]

На допросе в ГПУ епископ Лука говорил о живоцерковниках, что они Христову правду попирают, прислуживая советской власти, авторитетом Церкви Христовой освящают и покрывают все ее деяния.

К середине августа все храмы в городе перешли к живоцерковникам. Но храмы эти стояли пустыми. «Завещание» епископа Луки – несколько десятков перепечатанных на машинке листочков – оказали на прихожан значительно большее влияние, чем газетные заклинания партийных пропагандистов и живоцерковников. В ГПУ поняли: владыку Луку надо как можно скорее выслать за пределы Туркестана.

Архиепископ Лука вспоминал: «В 11 часов вечера – стук в наружную дверь, обыск и первый мой арест. Я простился с детьми и Софией Сергеевной и в первый раз вошел в «черный ворон», – как называли автомобиль ГПУ. Так положено было начало одиннадцати годам моих тюрем и ссылок. Четверо моих детей остались на попечении Софии Сергеевны. Ее и детей выгнали из моей квартиры главного врача и поселили в небольшой каморке, где они могли поместиться только потому, что дети сделали нары, и каморка стала двухэтажной. Однако Софию Сергеевну не выгнали со службы, она получала два червонца в месяц и на них кормилась с детьми». [1, с. 39.]

Епископа Луку посадили в подвал ГПУ. Первый допрос был совершенно нелепым: спрашивали о знакомстве с совершенно неведомыми людьми, о сообществе с оренбургскими казаками, о которых он, конечно, ничего не знал.