Том Райт - Что на самом деле сказал апостол Павел Страница 11

Но стоит только восстановить исторический контекст Павлова благовестил, обнаруживается нечто такое, к чему абстрактные рассуждения традиционной истории религий нас явно не подготовили. По мере того, как мы нащупываем иудейские корни Павлова «благовестил», становится все очевидней, что оно метит в культ императора и, несомненно, в «религиозное» и «светское» идолопоклонство во всех его формах. Ибо иудейский монотеизм признает только одну форму правления — «не царь, но Бог». Для историка идей или лексиколога важно происхождение понятия, для нас же — его направленность. Безраздельное владычество Бога Израилева бросало прямой вызов необузданным претензиям «кесаря» (Вавилона, Персии, Сирии, Египта и т. п.). Если ГОСПОДЬ — царь, значит, кесарь — самозванец. В этом и состояла «добрая весть», которую нес «благовестник» Исайи.

Но здесь мы должны вернуться к нашему основному вопросу. Что подразумевал под «Евангелием» Павел? Как ему удалось создать эту взрывоопасную смесь идей, ожиданий и противоречий?

Четыре части благовестил об Иисусе

Итак, Исайя обещал, что Бог Израилев воцарится не только над своим народом, но над всей землей. Павел, по сути, говорил о том же — о Боге Израилевом, едином истинном Боге, которому придут поклониться все народы. Именно эта мысль выражена во фрагменте, без которого, как, скорее всего, считал сам Павел, не понять ни его наиболее значительных посланий (недаром этот фрагмент открывает одно из них), ни его представлений о Боге, благовестии, Иисусе и призвании:

Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем, Который родился от семени Давидова по плоти, и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем, через Которого мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы…

Итак, Евангелие Бога о Его Сыне. Слово о Боге — едином истинном Боге, говорившем устами пророков, — запечатленное в благой вести об Иисусе. История — правдивая история — о жизни, смерти и воскресении Человека, в котором живой Бог победил мир. Эта история настолько захватила Павла, что теперь он считает своим долгом рассказать о ней всем народам. Таково, в общих чертах, «Евангелие» апостола Павла.

Итак, это никоим образом не перечень правил спасения. Проповедь благой вести, несомненно, может быть спасительной, о чем сам Павел говорит чуть дальше. Но смысл самого «Евангелия» состоял, прежде всего, в том, чтобы возвестить о новом царе — Иисусе. Недаром, говоря и о «благовествовании», и о «проповеди Иисуса», Павел употребляет один и тот же глагол — kerussein, означающий «провозглашать, быть глашатаем» (см., например, 1 Кор 1:23; 15:12; 2 Кор 1:19; 4:5; 11:4; Гал 2:2; 1 Фес 2:9). Когда глашатай называет имя нового царя, он не говорит: «Если хотите попробовать себя в роли подданных императора, могу порекомендовать вам, к примеру, Нерона». Напротив, он возвещает непреложный факт: «Отныне нашим императором стал Нерон». Провозгласить значит призвать к послушанию, в случае Павла — к «послушанию веры».

Но к «вере» мы еще вернемся. Пока же гораздо важнее понять, о каких событиях хотел возвестить миру «глашатай Царя». Павел был убежден, что всю правду о Боге и человеке вобрала, вместила в себя история об Иисусе из Назарета. Она и стала для него «Евангелием», той самой «Благой вестью», которую предстояло принести всем народам. И далее я попытаюсь шаг за шагом приблизиться к тому, что сам Павел считал сердцевиной своего благовестил. По сути, вся его проповедь сводилась к следующему: коль скоро распятый на кресте Иисус из Назарета был воскрешен Богом из мертвых, значит, он и есть обещанный Израилю Мессия, поставленный владычествовать над миром. Или, более сжато, Иисус, распятый и воскресший Мессия, есть Господь вселенной.

Стоит ли говорить, что в центре всего богословия апостола Павла возвышается крест (и все же не перестаешь удивляться тому, как упрямо не только популяризаторы, но и вполне серьезные ученые время от времени отказываются признавать этот факт). Для каждого, кто пытается вникнуть в Павловы тексты, труднее всего смириться с тем, что всякий раз, когда Павел говорит о кресте (а это происходит, без преувеличения, десятки раз, практически на каждой странице), он имеет в виду нечто совсем иное. Как Бог исполнил данное Аврааму обетование? На кресте. Что плохого в том, что «несмысленные» язычники лопают идоложертвенное мясо? Они тем самым могут оскорбить своих братьев, «за которых Христос умер». Что происходит в крещении? Смерть со Христом. Как Бог победил силы зла? Торжеством креста. Что стало наивысшим откровением Божьей любви, а значит, Его нерушимой верности своему народу и всему сотворенному Им миру? Смерть Иисуса. Что примирило «иудеев» и «эллинов»? Крест. Почему христиане более не «подзаконны»? Потому что они «умерли для закона телом Христовым». Как Бог справился с, казалось бы, всемогущими силами греха и смерти? Он пригвоздил грех ко кресту и упразднил власть смерти. И так далее, и тому подобное. Однако постоянное повторение одних и тех же прописных истин может настолько притупить нашу чуткость, что мы рискуем не услышать, что на самом деле говорил апостол Павел и (что не менее важно) как реагировали его современники. Современный западный «постхристианин» все чаще относится к распятию, как к разновидности бижутерии, и зачастую ни сном, ни духом не ведает, что изящная штучка, которую он носит на шее, — дальний предок виселицы, электрического стула, «испанского сапога» и дыбы. А если быть более точным, при том, что распятие сочетало в себе свойства всех четырех, оно не шло с ними ни в какое сравнение: это была настолько ужасная казнь, что в приличном римском обществе боялись выговорить само слово. Так что, когда Павел его произносил, особенно в потоке рассуждений о спасении, любви, благодати и свободе, его слушатели, да и он сам чувствовали себя так, как будто им дали пощечину. Об этом хорошо бы напоминать себе всякий раз, когда мы читаем у Павла о смерти Иисуса, а особенно — о способе Его смерти.

Если задуматься, это и впрямь была пощечина, причем весьма заслуженная. Бог перевернул с ног на голову все ценности мира сего. Он сделал невозможное, позор обратил во славу, а славу — в поругание. «Немудрое» превзошло мудрых, «немощное» пересилило силу. Крест для Павла — символ и, одновременно, орудие победы единого истинного Бога, Создателя мира над ненасытными силами, посягнувшими на Божью власть над творением. Вот почему он — в центре Павлова «Евангелия». У Исайи глашатай «благовествует радость». По мере того, как он все более убежденно говорит о победе Бога Израилева над идолами Вавилона, в его пророчествах появляется странная фигура — страждущий и превознесенный Раб ГОСПОДЕНЬ. А с другой стороны, современники Павла понимали «благую весть» прежде всего как известие о том, что царь или император одержал важную победу, благодаря которой, возможно, и взошел на престол. Воспитанный на ветхозаветных пророчествах Павел нес языческому миру весть о новом царе, новом императоре, новом Владыке.

В этой связи мне кажется целесообразным отдать первенство, — конечно, среди равных, но все же первенство, — тем фрагментам, в которых Павел говорит о распятии Иисуса как о полной и окончательной победе над «начальствами и властями». Это отнюдь не умаляет ценности других его высказываний о смысле креста. Весть о «распятом Мессии» — ключ ко всему, поскольку она означает, что время властей века сего истекло; знай они, что происходит, они «не распяли бы Господа славы» (1 Кор 1:18–2:8). Вопреки расхожим и поверхностным представлениям, Иисус на кресте подчинил себе «начальства и власти» и «восторжествовал над ними Собою» (Кол 2:14–15). Своей смертью Он освободил «иудеев» и «эллинов» от «вещественных начал мира сего» (Гал 4:1–11). И что важнее всего, послушанием «до смерти» Иисус победил грех и смерть, дабы воцарились благодать и праведность (Рим 5:12–22). «Евангелие» и в самом деле возвещало о победе царя.

Но каким образом ужасная смерть Иисуса могла стать победой над властями, грехом и даже смертью? Для Павла здесь все предельно ясно: исполнилось данное Богом обетование о том, что в Аврааме и семени его упразднится зло. Собственно ради этого и был заключен завет. Поэтому в пространной тираде, помещенной в начале Послания к Римлянам, Павел, говоря о верности Бога завету (или, иначе говоря, о Его праведности), сначала упоминает об исполнении данных Аврааму обетовании (3:21–4:25), затем — о «снятии» Адамова греха (5:12–21) и, наконец, об освобождении всей твари (8:17–25). Тот же ход мыслей можно обнаружить и в других текстах. Например, в Послании к Галатам от рассуждений о завете с Авраамом и исполнении его во Христе Павел приходит к идее «новой твари» (Гал 6:15). Аналогично, во Втором послании к Коринфянам «новый завет» (глава 3) также «обновляет тварь» (глава 5). И везде осуществление завета оказывается неразрывно связано со смертью Иисуса — наивысшей точкой, в которой Бог «осудил смерть» (Рим 3:24–26; 8:3) и явил свою непостижимую любовь во всей ее славе (Рим 5:6–11; 8:31–39).