Барт Эрман - Утерянное Евангелие от Иуды. Новый взгляд на предателя и преданного Страница 11

И когда его прибивают к кресту, у Луки он также не молчит. Вместо этого он молится за тех, кто все это устроил: «Отец, прости их, ибо они не знают, что делают» (23:34). Вися на кресте, Иисус ведет беседу со своим соседом. Один из преступников решил посмеяться над ним: «Разве ты не Христос? Спаси себя и нас». Однако другой преступник упрекнул его, сказав, что они-то заслужили приговор, в то время как Иисус «не сделал ничего дурного». Затем он попросил: «Иисус, помни меня, когда войдешь в свое Царство». Иисус ответил ему спокойно и убедительно, сказав то, что тот больше всего желал услышать: «Истинно говорю тебе, сегодня ты будешь вместе со мной в раю» (23:43). В этом рассказе Иисус спокоен и контролирует ситуацию. Он знает, что с ним происходит и почему. И он знает, что из этого выйдет: он проснется в раю, и этот разбойник вместе с ним.

В конце он не издает «крик отчаяния» («Почему ты меня оставил?»), а — и это наиболее красноречиво — выдыхает последнюю молитву: «Отец, в руки твои я передаю мой дух» (23:46). Иисус Марка чувствовал себя отверженным даже самим Богом, а Иисус Луки — нет. Здесь Иисус чувствует присутствие Бога и уверенность в том, что он со своим отцом, который теперь примет его душу. Здесь, в Евангелии от Луки, Иисус полностью отвечает за свою смерть.

Такое же смещение акцентов можно увидеть и в более раннем описании Иисуса, прямо перед тем, как он был предан и арестован. В Евангелии от Марка говорится, что Иисус «начал ужасаться и тосковать» (Марк 14:33). Лука ничего такого не упоминает. У Марка Иисус говорит своим ученикам, что его «душа смертельно скорбит» (Марк 14:34). Ничего такого в Евангелии от Луки нет. У Марка он отходит, надает на землю и молится (14:35); в Луке он просто встает на колени (Лука 22:41). У Марка Иисус трижды умоляет Господа пронести мимо него эту чашу (то есть избавить от страданий); в Луке он просит об этом только один раз, предварив эту просьбу словами «если тебе угодно». Результат этих изменений ясен: снова Иисус показан не тоскующим из-за надвигающейся участи, но спокойным и контролирующим ситуацию. И это причина для другого интересного отличия в Евангелии Луки, на этот раз в рассказе о предательстве, который следует за этим. Многие читатели не замечают этого различия, потому что оно почти неуловимо. У Марка Иуда предает Иисуса при помощи поцелуя — возможно, как исполнение сказанного в Притчах 21:6. Из рассказа Луки невозможно понять, имел ли место вообще поцелуй. Здесь, в отличие от того, что написано у Марка, Иуда поднимается к Иисусу с толпой, «чтобы поцеловать его», однако Иисус, очевидно, останавливает его: «Иисус сказал ему: „Иуда, ты предаешь Сына Человеческого поцелуем?“» (22:48). Тут же завязалась небольшая потасовка, что упомянуто и у Марка. В обоих рассказах один из последователей Иисуса выхватывает меч и ударяет раба первосвященника и отсекает ему правое ухо. Это вызывает упреки Иисуса в обоих рассказах, однако у Луки Иисус сделал куда больше: он коснулся раба и тут же исцелил его.

Иисус Луки контролировал ситуацию и тогда, когда его предавали. Он взял все в свои руки, не дал Иуде поцеловать себя и взял на себя ответственность за то, что его пытались защитить мечом.

Иисус Луки как бы в ореховой скорлупе: спокойный и невозмутимый, встречающий свою судьбу в полной уверенности, что Бог рядом и заботится о нем.

Заключение: Иуда в ранних Евангелиях

Я хотел показать в этих кратких заметках об описании Иуды в трех самых ранних Евангелиях, что литературные и теологические идеи автора влияли на то, как он излагает историю Иуды и его предательства. Из того, что мы рассмотрели, можно сделать Два заключения — одно литературное и одно историческое.

Литературное состоит в том, что то, что происходит с Иисусом, происходит и с Иудой. В каждом из Евангелий они описывается по-разному, и мы окажем автору медвежью услугу, притворившись, что он говорит то же самое, что и другие авторы. Если Матфей хочет сказать нам, что Иуда совершил предательство из-за жадности, а Лука настаивает на том, что его заставил дьявол, неправильно считать, что оба автора хотели сказать одно и то же. Если мы решили считать так, то это значит, что мы взяли слова Матфея, скомбинировали это со словами Луки и создали мета-Евангелие (для количества мы можем привлечь туда Марка и Иоанна) — Евангелие, которого нет в Новом Завете, но которое есть только у нас в голове, так как мы создали его взамен новозаветных. На мой взгляд, взгляд историка и литературоведа, это не лучший способ обращаться с ранними рассказами о жизни Иисуса (или Иуды).

Историческое заключение состоит в том, что у нас есть разные рассказы, написанные разными авторами в разное время для разных аудиторий и с разными целями. Учитывая различия в этих рассказах, мы, очевидно, захотим еще раз их рассмотреть, чтобы понять, возможно ли сделать исторические выводы о том, что действительно произошло. В некоторых случаях различия в рассказах делают их совершенно несопоставимыми. Мы увидим это в следующей главе, когда будем рассматривать рассказ о смерти Иуды в книге Деяния апостолов, который в нескольких местах поражает сходством с изложенным в Евангелии от Матфея (только в этих двух книгах Нового Завета упоминается смерть Иуды), однако в других отличается от него. Рассказы, в которых содержатся несоответствия, не могут считаться исторически точными. Может ли один быть точнее другого? Как мы об этом узнаем? Что мы можем с уверенностью сказать о жизни Иуды — что он сделал и почему он это сделал, — основываясь на немногих дошедших до нас источниках? Этими вопросами мы зададимся в конце книги, когда рассмотрим, как Иуда был описан в других источниках, сначала в сохранившихся христианских источниках, таких как Деяния апостолов и Евангелие от Иоанна, а также в нескольких апокрифах (в следующей главе), а затем и в недавно открытом Евангелии от Иуды, книге, написанной с другими целями и с совершенно другим изображением человека, предавшего Христа.

Глава третья

Иуда в поздних евангельских традициях

Ранние христиане жили в устной культуре. Очень трудно представить достоверные диаграммы, которые бы отражали демографическое положение в древности, однако по самым оптимистическим подсчетам в первые века христианской веры в Римской империи лишь 10 процентов населения было грамотным. Это означает, что девять человек из десяти не умели читать, не говоря уже о том, чтобы писать. Тех, кто умел писать — я имею в виду создавать связный кусок текста, — было и того меньше. Подавляющее большинство людей, живших в эпоху Иисуса и несколькими веками позже, даже под страхом смерти не могли бы написать ни одного предложения.

К счастью для них, их жизнь от этого не зависела. В устной культуре можно жить и радоваться, не читая газет, служебных записок, научных трудов, правительственных отчетов, официальных документов и какой бы то ни было литературы. Когда возникала необходимость в документах — например, составить брачный контракт, заключить сделку по продаже дома или сделать учет налоговых сборов, — всегда были писцы, которые могли за плату сделать все, что нужно. А если бы вы хотели окунуться в литературу — насладиться, к примеру, сочинениями Гомера или Платона, ознакомиться с пьесой или повестью, или изучить религиозные сочинения, — вам могли прочитать это вслух. Таким образом, самым распространенным способом «почитать» книгу в древности было попросить кого-нибудь (из немногочисленных грамотных людей) почитать вам, а также, может быть, группе ваших друзей или родных. Вы можете подумать, что в устной культуре, где так много зависит от передачи информации из уст в уста, люди заботились о точной передаче всего, связанного с важнейшими фигурами и событиями, что выслушанный и пересказанный рассказы будут в точности соответствовать друг другу и что рассказчики будут очень стараться ни в коем случае ничего не изменять. Однако на деле оказывается, что это совсем не так.

Культурные антропологи, изучающие современные общества, основанные на устной культуре, показали, что ситуация имеет место ровно обратная. В устной культуре вообще нет такого понятия, как дословная передача. Здесь принято, что способ передачи рассказа зависит от конкретной аудитории слушателей, от конкретного контекста, в котором рассказ рассказывается, и от причин, побудивших его рассказать. Истории привязываются ко времени и к обстоятельствам, в которых они рассказываются.[19]

Совершенно очевидно, что такая же ситуация наблюдалась и в древних устных культурах. Свидетельство тому — как бы иронично это ни звучало — те же письменные источники. То небольшое количество древних повествований об исторических событиях, которые имеются в нашем распоряжении, основаны, разумеется, на рассказах, которые авторы услышали. И у нас есть даже несколько случаев, когда одна и та же история была записана различными авторами. Почти во всех случаях эти истории различаются.