Ирвинг Финкель - Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата Страница 12

Если считать, что тексты на табличках должны ответить нам на вопрос, насколько близки и понятны нам их авторы, то следует также признать, что этот ответ всегда будет оставаться неполным. Для начала, далеко не всякий вообще имел голос. Далее, очень большой процент наших табличек составляют официальные тексты, заполненные стандартными оборотами, подчиняющиеся традиции, а часто и политической тенденции. Ассирийские военные походы, например, представлены на величественных глиняных призмах как последовательность непрерывных побед, всегда с огромной добычей и минимальными потерями среди ассирийских солдат; эти отчеты историкам надо читать с тем же вниманием к тому, что скрыто между строк, что и донесения журналистов нашего времени.

Самыми информативными поэтому являются документы, относящиеся к каждодневной жизни людей, неформальные, подверженные эмоциям и отражающие человеческое общение, в противоположность документам официального характера. В этом отношении наибольшего внимания заслуживают две категории табличек: частные письма и поговорки.

Частные письма дошли до нас в очень большом количестве – по той причине, что они писались на маленьких табличках, помещающихся на ладони; такие таблички реже разбиваются и лучше сохранились, чем большие официальные таблички. При чтении этих писем, например тех, которыми обменивались купцы, негодующие друг на друга за задержки в поставках или в оплате товара, нам иногда кажется, что мы подглядываем в замочную скважину [17]. Вкрадчивость (я так беспокоюсь о тебе!) чередуется в них с иронией (разве ты не брат мне?), сдобренной то лестью, то угрозами, и при этом бесконечными утверждениями, что письмо уже послано и застряло где– то на почте – я уже послал тебе мою табличку!

Письма представляют нам красочную картину каждодневной жизни обычных людей, с их беспокойством о «деньгах» и закладных, заботами о ведении дел, о болезнях или об отсутствии сына-наследника. Читая эти письма как бы из-за плеча их отправителя, мы иногда можем вдруг ощутить его близким нам человеком, а его адресата – порой озабоченного, а порой и коварного, – нашим давним знакомым.

Как происходил обмен клинописными письмами? Это было довольно громоздкое дело, в те времена все делалось медленно. Письмо, адресованное коллеге (или недругу), обычно посылалось в другой город – в своем городе проще было зайти к нему и поговорить лично. Письмо надо было продиктовать квалифицированному писарю и переправить затем из города А в город Б, где собственный писарь получателя прочтет ему письмо вслух. Это ясно видно из стандартной формулы, которой начинается почти любое письмо: «Такому-то скажи: так говорит такой-то…». Более того, аккадское слово unedukku, обозначающее «письмо», позаимствовано из шумерского u-ne-dug, означающего «скажи ему!». Поскольку даже сегодня редко кто способен гладко продиктовать письмо, мы можем представить себе тогдашнего купца, говорящего своему писарю примерно следующее: «Скажи этому обманщику…, нет, подожди минуту, Да благословит тебя Бог Солнца, и т. д. – ха, лучше бы выругать его хорошенько! и т. д. и т.п, да, ну вот теперь к делу: Когда я увидел твою табличку…» Писарь, терпеливо и привычно сидящий на своем табурете, кратко отмечает себе в черновике существенные пункты послания по мере их появления, а затем изготавливает чистовик на другой, аккуратно выглядящей табличке. Затем он положит ее подсохнуть на наружную стену дома, после чего она окажется в «сумке для писем» почтового гонца.

Отправителю письма известны все обстоятельства – нам, как правило, они не известны. Отправитель, скорее всего, получил на него ответ – мы, опять же, как правило, его не получили.

Нам, читающим чужие письма, надо обращать внимание на все мыслимые детали: правописание, грамматику, идиомы, использование знаков, почерк. Выжимать губку не означает добывать голые факты – очень важное значение имеют все наши более или менее обоснованные дальнейшие умозаключения: что привело к написанию этого письма, какую информацию оно может нам добавить о торговле, социальных условиях, преступлениях, безнравственных поступках, не говоря уже о личности самого пишущего? Такие умозаключения делаются исходя из совокупности известных нам других документов того же времени, с помощью некоторой толики нашего здравого смысла.

Кроме того, большую пользу приносит принцип Шерлока Холмса, изложенный, как нам рассказывается, в журнале «Книга жизни»:

«По одной капле воды, – писал автор, – человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал».

По моему опыту, этот «принцип Ниагары» имеет большое значение для ассириолога-практика. Хорошим примером может служить вавилонская хирургия. В тогдашних медицинских текстах упоминания о каких-либо хирургических операциях – большая редкость. Известно, что катаракту удаляли ножичком; в другом тексте говорится о чем-то вроде межреберного иссечения для удаления инфекции из грудной полости. Вавилонская медицина, однако, не выдерживает сравнения с уровнем развития медицины далекого затерянного в песках Египта, о котором свидетельствует «хирургический папирус» Эдвина Смита, описывающий на удивление развитые методы обработки травм и ранений. Это отставание кажется странным. Могучая ассирийская армия постоянно была в походах. В одном ассирийском политическом трактате можно прочесть предостережение, подчеркивающее реальность боевых ранений, с кратким замечанием о мерах первой помощи, возможно даже самопомощи: Если твой враг ударил тебя – пусть не будет меда, масла, имбиря или кедровой смолы для наложения на твои раны! [18]

За многие века должны были накопиться основательные медицинские знания, и унаследованные от предыдущих поколений, и приобретенные на практике в походных условиях: как остановить кровь, как извлечь стрелу, как зашить рану, как срочно ампутировать конечность раскаленным варом. Важно было также уметь в конкретном случае принять решение, стоит ли бороться за жизнь раненого воина; все это само собой разумеется. Однако ни в одном из известных нам медицинских текстов ни о чем таком нет даже намеков. Мы должны либо предположить, что все медицинские сведения в армии передавались только устно, от знатоков к новичкам, либо допустить, что мы по каким-то причинам пока не обнаружили ни одного подобного текста. Я думаю, что скорее верно второе предположение.

Возвращаясь к принципу Ниагары, заметим, что некий писец на высокой должности в ассирийской столице Ашшуре однажды составил каталог медицинских текстов, имеющихся в библиотеке. Там есть раздел, содержащий манящие своей недоговоренностью заголовки (по первым строчкам текстов):

Если кто-то, мечом или камнем из пращи…

Если кто-то… перед кораблем.

Эти утерянные таблички говорили, конечно, не о болезнях и не о дьявольских кознях, но именно о ранениях – полученных в сражении, на производстве или от разъяренного быка. По их первым строчкам можно представить себе, что когда-то и в Месопотамии пользовались руководствами по исцелению ран, как ими пользовались в Египте. В один прекрасный день я найду эти таблички!

Богатейшим источником бытовых сведений являются таблички с поговорками и поучениями; среди них есть даже таблички, датируемые третьим тысячелетием до Р. Х. В школах писцов они всегда были основным учебным материалом. Шумеры использовали этот материал интригующим образом – так, чтобы юный ученик сгорал от нетерпения узнать, что там будет дальше:

В те дни, далекие дни,

В те ночи, давние ночи,

В те годы, далекие годы,

В те дни мудрец хитроумный, красноречивый, живший в Стране,

Шуруппак, мудрец хитроумный, красноречивый, живший в Стране,

Шуруппак давал советы своему сыну,

Шуруппак, сын Убар-Туту, давал советы своему сыну Зиусудре:

«Сын мой, совет я тебе дам – совету моему внемли!

Зиусудра, слово я тебе скажу – ухо наставь!

Советом моим не пренебрегай!

Слово, сказанное мною, не отвергай!

Драгоценны советы старца – шею свою к ним склони!»

Этот муж из Шуруппака был правителем города, последним скрывшегося в водах Потопа; он обращается к своему сыну Зиусудре, как мы увидим ниже – шумерскому аналогу библейского Ноя, построившему спасительный ковчег и обретшему для самого себя вечную жизнь [19]. Дальше в тексте идут наставления, не имеющие никакого отношения к ковчегам или кораблестроению; они представляют собой правила поведения, характерные для сельскохозяйственного общества, род моральных предписаний, которые Бендт Альстер, переведший их на английский, называет «скромным эгоизмом»: не делай другим того, что может спровоцировать их ответные действия против тебя. Этот текст пользовался огромным уважением; его самые ранние версии восходят к середине третьего тысячелетия до Р. Х., а в первом тысячелетии в Ассирии и в Вавилоне он все еще переписывался и читался благодаря аккадскому переводу, который нам тоже весьма пригодится.