Священник Евгений Мерцалов - От Петрозаводска до Иерусалима и обратно. Путевые заметки и впечатления паломника Страница 13

Константинополь и его предместья

6 июня. С восходом солнца почти все пассажиры были на палубе. Слова: «Босфор», «мы перед Константинополем» производили какое-то магическое действие. Мне, например, припомнилась при этом прекрасная премия «Нивы»: «Босфор при лунном освещении», и под влиянием ее воображение рисовало виды один заманчивее другого. Осматриваюсь, однако, при дневном свете, и окружающая местность оказывается пока далеко не такою. Правда, высокие берега пролива, покрытые по местам густою растительностью, красивы; заманчиво смотрит справа и слева несколько построек восточного типа; невдалеке впереди видны грозные турецкие форты; но все это не таково в общем, чтобы производить чарующее впечатление. Но вот пароход снялся с якоря и быстро направился вперед. Местность очень скоро положительно изменяется; теперь все, – и причудливые очертания берегов, и растительность, и архитектура строений, – приковывает наше внимание, вызывает восторг и удивление. «Случалось ли вам, – спрашивает по этому поводу один путешественник, – видеть те хорошо устроенные панорамы, где от одного вращения руки плавно и быстро сменяются виды один лучше другого?!» И теперь вот совершается нечто подобное в действительности: «во всю ширь далекого горизонта, справа и слева бегут перед вами поразительные прекрасные картины. Бесконечное полотно этих картин как бы скатывается за далеко оставшимися позади вас холмами, и перо только в силах написать имя, название, но не воплотить прелести и красоты, которые оно обозначает»[12]. Начинается это с Буюк-Дере с его чудными зданиями и зеленью парков. «На живописных скатах холмов, сплошь застроенных роскошными домами всевозможной архитектуры, среди изящных групп стройных кипарисов, пышной зелени чинар и маститых платанов высятся здания различных консульств и в том числе летняя резиденция русского посольства»[13]; из прохладной тени парков среди развесистых деревьев живописно высматривают террасы и площадки. Пароход замедляет ход, чтобы передать корреспонденцию подплывшему чиновнику посольства, и снова перед нами мелькает вереница изящных строений и зданий; попадаются теперь и мечети, построенные на удачно выбранных возвышенностях. Постепенно разрастающиеся красивые предместья начинают сливаться с самым городом. Вот на самом берегу Босфора один дворец Султана, не высокий, но легкий по стилю и изящный, вот другой беломраморный, а вот и живописная чарующая панорама всего Константинополя. Константинополь!… Смотрю я на раскинувшееся огромным амфитеатром, облегающее нас с севера, запада и юга живописное сборище «дворцов, мечетей, прихотливых куп зелени, перемешанных с группами домов, киосков, беломраморных колонн восточной архитектуры бок о бок с европейскими зданиями»[14], – на Стамбул с его «царственными мечетями» и Айя Софией, увенчанной вместо креста полумесяцем, на Галату с ее возвышающейся над зданиями одинокой башней, жалким остатком твердыни бывшего когда-то здесь знаменитого поселения генуэзцев, на Золотой Рог, усеянный всевозможного рода кораблями, и мысль невольно бежит в глубь истории, переносится к давно минувшим событиям этого привлекательного, чарующего на вид города, «города древнего, нового, великого, гадкого, священного, богомерзкого, много интриговавшего прежде, не перестающего быть предметом интриг и по сию пору», как выразился о нем один из наших отечественных историков[15]. – Когда-то незначительный и малоизвестный в течение целой тысячи лет, греческий городок этот – Византия[16] со времени Константина Великого, с перенесением сюда столицы из языческого Рима, вдруг становится центром всемирно-исторической жизни народов. Город быстро растет, укрепляется и украшается всевозможными зданиями, дворцами и монументами. Христианские императоры византийские не щадят ничего, – ни сил, ни средств, ни искусства, чтобы сделать этот город священным городом для всех христиан, вторым, христианским Римом, – новым Иерусалимом. Появляются один за другим благолепные и величественные храмы христианские; строятся мужские и женские монастыри, воздвигают наконец восьмое чудо света – юстинианов грандиозный и великолепный храм Св. Софии, Премудрости Божией. Отовсюду сюда свозятся дорогие для чувства христиан священные предметы: часть древа Креста Господня и другие орудия страданий и смерти Спасителя мира, Его нешвенный хитон, риза и пояс Богоматери, нетленные тела свв. апостолов, мучеников и угодников Христовых, и все это обильно размещается по храмам и монастырям. И Византия, город св. Константина, дает ход и направление не внешней только политики, но и церковной жизни религиозной; здесь своею проповедью жгут сердца заблуждающихся христиан знаменитые отцы церкви Григорий Богослов и Иоанн Златоуст; здесь собираются соборы вселенские. Но вот значение и влияние Византии начинают сокращаться. С востока и юга ее теснят и отнимают области одну за другой магометане; с севера дикие готы и россы, наводняя страну, нередко подступают к самым стенам; а запад, в лице римского епископа, совсем порывает с ней всякую (внутреннюю и внешнюю) связь и зависимость. Правда, сильные россы делаются скоро христианами и получают христианство из Византии, и для них Византия делается уже Царьградом – священным, дорогим городом христианским. Но дни Византии, переставшей дорожить православием веры Христовой, были сочтены; беззакония ее превзошли меру долготерпения Божия, и она в 1453 году падает под ударами турок-магометан. И что сталось тогда с этим священным городом христиан? Озлобленные турки-фанатики осквернили, сожгли, разрушили храмы и монастыри христианские, превратив лучшие из них в свои святилища; понастроили мечетей, и «царица» городов христианских стала столицею богоненавистного мусульманства… И снова смотрю я на высящиеся тут и там, царящие мусульманские мечети, и скорбное чувство овладевает мною. «Это ли наследие Великого Константина, водрузившего крест при вратах в Европу?» – припоминаются мне скорбные слова знаменитого путешественника А.С. Норова. – Вот как христианская Европа платит памяти Константина за пролитый на нее свет христианства!» В самом деле, более четырехсот лет прошло со дня падения Византии; турецкое могущество ослабело, турецкие падишахи со дня на день ждут своей участи подобно византийским императорам позднейшей эпохи, и однако полумесяц гордо, вызывающе высится над когда-то священным местом христиан. Доколе, господи?…Взор падает на Галату. Три небольших, но благолепных купола Афонских подворий, увенчанные крестами и высящиеся над прибрежными зданиями этой части мусульманского города, проливают некоторую отраду. Недавно купола эти высятся над окружающими их строениями, недавно видимо для всех заблестел здесь Крест Христов. Без сомнения, и немало трудов, усилий и затрат стоило монастырям этих подворий, чтобы над их храмами так открыто засияло победное знамя Христа, чтобы пробита была брешь в мусульманской нетерпимости. Пароход, между тем, при помощи двух небольших греческих буксиров успел прицепиться к якорной бочке неподалеку от Галатского берега против афонских подворий; матросы «взяли практику» (т. е. получено было в агентстве позволение на высадку и выгрузку), и десятка два лодочников в фесках, мирно пред тем покачивавшихся на почтительном от нас расстоянии, как стая хищных птиц, налетели и набросились на пароход. Крича, толкаясь и перегоняя друг друга, по трапам и канатам быстро взбирались они на палубу, обступали тут и там столпившихся и видимо оробевших паломников и, что-то говоря скороговоркой на непонятном языке, одних брали за рукав, других за одежду, очевидно, предлагая свои услуги по перевозке на берег; многие из них не раз порывались было спуститься и в помещение 2-го класса, но прислуга воинственно, геройски защищала входные двери. Среди этой сутолоки, непонятного гвалта и бесцеремонности фесок невольно чувствовалась какая то бесприютность, сиротство, заброшенность. Поэтому, как обрадовались все, когда около парохода среди других лодок заметили лодку с тремя подворскими иноками, русскими по происхождению. Выждав время, избегая толкотни, спокойно взошли они на пароход и участливо, приветливо обратились к паломникам, приглашая их пожаловать на то или другое подворье. Повеяло чем-то родным или знакомым; лица паломников прояснились; доверчиво как к самым близким родным наперерыв стали обращаться они к прибывшим с своими недоумениями и расспросами. – «Россия» по расписанию должна была стоять здесь более двух суток. За это время свободно можно было посетить св. места Константинополя и осмотреть самый город; а потому и желающих отправиться на подворья нашлось порядочное число. – Поручив свой багаж надзору служителя при каютах, немедленно с сопровождении добродушнейшего, приветливейшего и скромнейшего о. Никиты спустился я вместе с другими в лодку от Пантелеймонова подворья. Здесь о. Никита взял у нас паспорта, показал их бывшему около парохода турецкому чиновнику, а затем и совсем оставил их в таможне на берегу. Толпой, не отставая друг от друга, очень скоро, узкими грязноватыми улицами, постоянно почти наталкиваясь на собак, пришли мы на подворье, где руководимые радушно встретившими нас иноками и разместились немедленно по номерам. Было 7 часов утра; на подворье только что начиналась литургия, а потому все поторопились подняться на вышку, где помещался храм. Небольшой и невысокий, но благолепный подворский храм был уже полон молящихся. Войдя туда, можно было совсем забыть, что находишься вдали от России, находишься в Константинополе, городе мусульманском: все здесь напоминало дорогое нашему сердцу, родное, православно-русское. По случаю праздника Св. Троицы храм был убран зеленью; чтение богослужебных часов слышалось по-славянски и притом правильным русским акцентом; присутствовали здесь подворские иноки, паломники русские и несколько южных славян в их национальных костюмах. В небольшом алтаре меня приветливо, как давнего знакомого, встретили готовившиеся к совершению литургии иеромонахи. Литургия совершена была торжественно (служили 4 иеромонаха) при задушевном, умилительном пении и чтении иноков. – Заметил некоторые особенности, которые невольно бросились в глаза. Так, священнослужащие во время литургии клали свои служебники прямо на престол, а во время Херувимской песни, приложившись ко святому престолу, они кланялись, между прочим, и предстоящим людям; «Верую» читали, а не пели (как в Киево-Печерской лавре); некоторые возгласы после «Херувимской», несмотря на служение с о. иеродиаконом, произносили со-служащие иеромонахи по указанию о. предстоятеля, а не один предстоятель (например «И даждь нам едиными усты» произносил второй из сослужащих, а «Яко твое есть царство» – третий); коленопреклоненные молитвы во время вечерни читали первую и третью о. предстоятель, а вторую – старший из сослужащих. – Отстояв затем молебен, я заявил было о. заведующему о своем желании служить завтра (в Духов день) литургию; но тот осторожно заметил, что на это нужно испросить предварительно благословение у Патриарха (Константинопольского), что без его благословения он позволить мне, к сожалению, не может, так как бывали случаи, что из-за подобного дозволения (без патриаршего благословения) возникали нежелательные и большие неприятности для подворской братии. Патриаршую церковь предполагалось обозревать сегодня же до обеда, а потому, чтобы не беспокоить подворскую братию, я решился лично испросить у Его Блаженства нужное дозволение. – Из храма вышел затем на площадку, откуда открывается один из прелестных видов на окружающую местность и залюбовался им. Внизу предо мною – «мощная ширь Босфора и шумный рейд, загроможденный судами, быстро мелькающие точки – пароходы; оттуда доносился гомон кипучей жизни, учащенные свистки пароходов. Прямо с азиатского берега смотрит Скутари, зарисованный смутными очертаниями столпившихся домов на отлогих скатах. Едва белеет как будто выдвинувшаяся из глубины зеркальных вод поэтическая башня Леандра, у подножия которой