Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон Страница 14

которой Иисус остается верен иудейскому регламенту, тогда как западные христиане, принявшие этот ритуал, воспротивились устройству пира накануне того дня, когда господь был предан, или же они следовали в данном случае обычаю, принятому в культе Адониса или Аттиса, где первоначальный жертвенный пир, хотя он, возможно, и не был забыт, отошел на второй план, уступив главную роль «трапезе любви», устраиваемой после возвещения, что «бог воскрес».

Спор по самому характеру своему не мог быть разрешен при помощи логических доводов. На Востоке всегда совершали священную трапезу во время пасхи, и этот обычай подкреплялся евангельским текстом, предписывавшим повторять ее «в воспоминание» о господе, вечерявшем в вечер пасхи. В пользу Запада говорило четвертое евангелие, утверждавшее, что Иисус действительно умер во время пасхи, заменив собой раз навсегда еврейскую жертву; а так как в этом евангелии нет речи о хлебе и вине, а лишь вообще о трапезе, которая в изложении синоптиков только предшествует собственно ритуалу и в которой единственным символическим актом была подача «куска хлеба» предателю, то сторонники ев. от Иоанна имели законное основание совершать традиционную евхаристию таким способом, какой больше всего соответствовал их чувствам или их дохристианским обычаям.

В утвердившейся впоследствии церкви с ее ежедневным совершением «мессы», превратившей ежегодную жертву в еженедельную и ежедневную, вся эта теория, в конце концов, выдохлась; но из всего этого спора становится ясным, что жертва была древнейшим элементом культа, возникшим до создания мифической биографии Иисуса. В языческих культах символическое вкушение хлеба и вина под видом «плоти и крови» представляет собой смягченную форму более грубой практики первобытного жертвоприношения; точно так же обстояло дело у христистов: хлеб был смягченным символом более древнего жертвоприношения, как облатка в ритуале римской церкви стала смягченным символом хлеба в мистической вечере.

Когда христианство начало серьезно соперничать с язычеством, одним из обычных обвинений, которое бросали ему его римские противники, заключалось в том, что христиане, якобы, имеют обыкновение вкушать плоть настоящего младенца в своих мистериях. Нет серьезного основания верить, что такие ужасы действительно совершались у них, хотя язык ритуала говорит о доисторической практике человеческих жертвоприношений и ритуального людоедства, что действительно имело место у древних семитов, у мексиканцев дохристианского периода и, как говорят, у друидов около начала христианской эры.

Однако, можно допустить, что в некоторых христианских общинах существовал обычай поедать испеченную из теста фигурку младенца, как это практиковалось в мистериях Диониса. Сопоставление легенды об Аврааме и Исааке с другими данными из Пятикнижия и других источников делает для нас ясным, что принесение в жертву детей практиковалось в отдаленную пору у евреев и финикиян и что принесение в жертву ягненка или козленка заменило человеческое жертвоприношение, для которого оно же, может быть, и послужило прототипом[7].

Когда стали допускать замену настоящего агнца изображением из теста, в проведении мистического принципа могли сделать дальнейший шаг, введя изготовленное из теста изображение младенца, который был символически представлен в агнце. Под покровом тайны, которая была типична для ранних христиан, как и для язычников, посвященных в элевзинские и другие таинства, такие изменения обряда могли продолжаться до бесконечности. Только тогда, когда выросла церковная организация, усвоившая дух и масштаб системы самой империи, и когда скомпилированные евангелия стали общепризнанным кодексом церкви, таинства приняли характер языческого таинства хлеба и вина.

Второй первичный христианский обряд, крещение, даже сами евангелия представляют, как дохристианский. Антииудейский Иоанн Креститель мог быть исторической еврейской фигурой, хотя его связь с Христом — миф, разные стадии развития которого можно проследить в евангелиях. Надо полагать, что этот миф сложился в то время, когда еврейские христисты, столкнувшись с оппозицией обрезанию со стороны Павла и язычников, решили заменить его крещением (тоже уже популярным среди евреев) и, таким образом, спасти первенствующее положение евреев. Но крещение было также распространенным обычаем среди язычников, так же, как и употребление святой воды, усвоенное впоследствии христианской церковью.

С этими христианскими обрядами, как известно, первоначально соединялась твердая вера в близкий конец света; это понятие проходит через все книги нового завета; оба таинства рассматривались, таким образом, как и подобные им языческие мистерии, как путь к будущей жизни — все равно, понимали ли ее как появление на земле чудесного Нового Иерусалима, или как преображенное существование материального небесного царства в небесах.

Для эпохи Павла близящаяся катастрофа была предметом крайних забот, и вся христианская пропаганда призывала проникнуться страхом перед ее пришествием. Однако, нет основания верить, что у христиан в Иерусалиме «все было общее», как уверяют «Деян. Ап.»; другие места в тех же деяниях как раз опровергают это заявление. Такие коммуны действительно возникали в древности; существует подобное же предание, что за несколько столетий до того Пифагор в Италии одной только речью обратил множество слушателей, решившихся жить коммуной.

Но рассказ в Деяниях, особенно в части, относящейся к Анании и Сапфире[8], был придуман, по-видимому, в интересах некоторых христианских коммун, возникших после описываемого периода: их вождям нужно было иметь для утверждения своих идеалов пример апостолов и вместе с тем узду для удержания в повиновении примкнувших к ним. В посланиях Павла обращенные язычники настолько далеки от признания общности имущества, что они не гнушаются разрешать свои имущественные тяжбы в языческом суде.

Применение знака креста, как признака принадлежности к общине и символа спасения, принадлежит, вероятно, к самым ранним стадиям культа; по крайней мере, этот знак фигурирует, как отметка на лбу религиозных энтузиастов в еврействе, уже в книге прор. Иезекииля (IX, 4 Мас. ); а в Апокалипсисе (VII, 2,3). «печать бога живаго» понималась, очевидно, в том же смысле, как и знак, о котором говорится в книге пророка. Названная там еврейская буква тау, как известно, изображалась в разные времена в виде различных форм креста; полагают, что древнейшей была египетская форма crux ansata

  — иероглиф, означавший бессмертную жизнь.

Таким образом, историческая форма распятия определилась не тем, что таков был способ обычной казни на кресте (руки были подняты кверху, а не распростерты), но тем, что такова была ранее существовавшая символика. В египетском ритуале Озириса распятые руки на кресте были в отдаленной древности образом мистического возрождения, а на некоторых амулетах stauros, или крестное дерево, Озириса изображено с человеческими руками.

6. Возникновение языческого христизма.

Расхождение между еврейскими и языческими христианами было необходимым условием для широкого распространения культа. Хотя дорогу пропаганде христизма проложил еврейский прозелитизм, но только очень немногие язычники соглашались признать претензии евреев на обладание