Бегство из пламени огня - Алден Томпсон Страница 15

Если просто дать нескольким свидетелям рассказать о том, что они увидели, то они будут единодушны в описании важнейших событий, но при этом разойдутся в деталях. Один из моих студентов как–то проиллюстрировал этот эффект на ярком примере из собственной жизни, показав, как это бывает в действительности. «В этом нет ничего удивительного, — заявил он, когда мы дошли до параллельных отрывков. — Несколько лет назад в наш дом проник грабитель. В наших показаниях по поводу его внешности был такой разнобой, что полиция не могла понять, кого им искать». Произошел грабеж — это очевидно, а вот насчет деталей — никакой ясности. В повседневной жизни мы сталкиваемся с подобными «разночтениями» постоянно и привыкли ничему не удивляться. Кто в здравом уме станет утверждать, что ограбления не было только потому, что свидетели не могут сойтись в его деталях? Уж в том, что их ограбили, семья уверена на сто процентов.

Однако по какой–то непонятной причине, когда дело доходит до Библии, те, кто считает, что нужно всеми силами отстаивать ее непогрешимость, ставят и себя, и саму Библию в затруднительное положение. Согласно этой концепции непогрешимости («если в Писании есть хоть одна неточность, значит, оно никуда не годится все целиком») ограбления как такового не было, если свидетели хоть сколько–нибудь расходятся в описании случившегося. Если слишком строго подходить к фактам, можно поставить под сомнение саму суть той вести, которую до нас пытаются донести.

Г. Е. Лессинг (1729–1781), известный немецкий философ и литературный критик, проводя параллель между евангелистами и прочими древними историками, отмечал: «Если мы склонны относиться к Титу Ливию, Дионисию, Полибию и Тациту с таким почтением и великодушием, что легко прощаем им всякого рода неточности и ошибки, то почему мы так строги к Матфею, Марку, Луке и Иоанну?»[56].

Несколько лет назад я взялся составлять полную хронологию жизни Иисуса Христа на основе четырех Евангелий. Вскоре у меня опустились руки, я пришел в отчаяние, осознав, что у меня ничего не выйдет. В евангельских рассказах оказалось слишком много различий. При этом я нахожусь под большим впечатлением от того, как К. С. Льюис описывает сущность новозаветной вести. Вот его впечатляющие, но простые слова о сути евангельского повествования:

Первые христиане обращались под влиянием только одного исторического факта — Воскресения и одного только догмата — Исупления, который действовал на то чувство греха, которое было у них, греха не против какого–нибудь причудливого закона выдвинутого ради новинки каким–нибудь «великим человеком», а против старого, общеизвестного и всеобщего закона нравственности, которому их учили матери и няни. Евангельские повествования появились поздно и были написаны не для того, чтобы обращать людей в христианство, а для того, чтобы наставлять уверовавших[57].

Ни Льюис, ни Елена Уайт не считали нужным добиваться полного соответствия между Евангелиями. Как есть, так есть. Некоторые подробности могут служить просто фоном, на котором разворачиваются очень важные для авторского замысла события. Вот почему в Библии ничего не нужно менять. Ведь то самое слово, которое мы прежде считали малозначимым, однажды может оказаться весьма существенным.

Возьмем в качестве примера разночтение в порядке, в котором перечислены искушения Иисуса Христа в пустыне у Матфея и Луки. У Матфея рассказ о сатанинских искушениях заканчивается сценой на вершине горы, а у Луки — на крыле храма. Джордж Райс утверждает, что Матфей и Лука ставили перед собой разные задачи, потому и порядок искушений у них разный[58]. По словам Райса,

«искушения у Матфея достигают кульминации в вопросе о том, кто будет править этим миром. Кому царствовать — вот что главное! А вот Луку прежде всего заботит проблема избавления от сатанинской власти, поэтому у него рассказ об искушении заканчивается победой Иисуса над сатаной на крыле храма»[59].

Видите, какое богатство мы рискуем потерять, если поставим перед собой задачу выстроить безупречную евангельскую хронологию? Елена Уайт помогла мне избавиться от подобных мыслей, чему я несказанно рад. Вместо лозунга «все или ничего» она предлагает нам сосредоточиться на концепции воплощения — на Библии, которая таинственным образом совмещает в себе Божественное и человеческое, и говорит нам, что богодухновенны не слова, а человек, который их записывает. И что самое главное, она говорит нам, что «Библия была дана для практических целей»4.

2. Разночтения в богословии и различия в опыте, описанные в библейских книгах.

Вопрос: Откуда взялся такой контраст между ветхозаветным и новозаветным Богом? Между нежным Иисусом и жестоким Богом Синая, Ахана и Озы? Почему народ Божий в Библии столь по–разному воспринимает мир и Бога — от миролюбивого образа Бога в 22–м псалме до мстительного в 136–м?

«Классические» цитаты:

«Книги Библии, написанные в разные эпохи людьми, которые резко отличались друг от друга своим положением, занятиями, умственными и духовными дарованиями, весьма несхожи и по стилю, и по тематике. Разные люди, написавшие эти книги, по–разному выражают свои мысли; мы часто находим, что одна и та же истина более выпукло раскрыта одним писателем, нежели другим. Так как не один человек, а целый ряд людей освещают в Библии тот или иной вопрос, рассматривая его со всех точек зрения, то несерьезному, поверхностному и предубежденному читателю может показаться, что эта книга полна противоречий и разногласий, в то время как проницательный, вдумчивый и благочестивый исследователь увидит в ней безусловную гармонию»

(Великая борьба, с. vi).

«Библия написана людьми по вдохновению Святого Духа. Это не означает, что она отражает способ мышления и выражения мысли, присущий Богу. Стиль ее написания характерен для человека. Бог не представлен как писатель. Люди часто говорят, что те или иные выражения не могут быть Божьими. Но Бог и не дает возможности судить о Себе в словах, в логике, в риторике, изложенных в Библии»

(Избранные вести, т. 1, с. 21).

В данном случае я под одним заголовком объединил две проблемы. Одна связана с тем, как по–разному библейские авторы описывают Бога, вторая — с многообразием человеческих переживаний, присущих Божьим