Священник Евгений Мерцалов - От Петрозаводска до Иерусалима и обратно. Путевые заметки и впечатления паломника Страница 16

Подошли затем к кафедре с ал-Кораном; осмотрели ее и колоссы-свечи около нее и мимо высокой четырехугольной открытой площадки, под которой два-три мусульманина расположились в молитвенных позах, пошли под хоры храма. Здесь нам показали одну из величайших святынь мусульман – камень из святилища Каабы, к которому мусульмане прикасаются с великим благоговением, а напротив на высоте аршин четырех от полу темный отпечаток кисти руки. Говорят, что Магомет II, по взятии Константинополя, ворвавшись со своими воинами в Софийский храм, переполненный христианами, по трупам убитых подъехал к этому месту и окровавленной рукой коснулся арки, давая тем знать, что отныне этот храм христианский делается священным местом мусульман. Отпечаток руки находится довольно высоко, а потому необходимо предположить, если верно предание, массу убитых христиан в храме, иначе, сидя на коне, Магомет не мог бы свободно коснуться рукой указанного места. Направляясь далее, мы заметили одного турка, который ходил по храму обутыми ногами, без бабуш, и указали на него сопровождавшему нас привратнику мусульманину. Тот объяснил через инока, что турок тот пришел в храм в галошах, которые и оставил в притворе; тоже самое могли бы сделать и мы, если бы пришли сюда также, как и он в галошах. Осмотрев еще несколько мозаических крестов, темным контуром просвечивавших тут и там на стенах, вышли мы из-под хор. Теперь проводник начинает усиленно нас торопить выходом, так как в храме скоро начнется общественная молитва, а между тем, как хотелось бы здесь быть еще и еще. И прежде чем совсем покинуть этот храм, мы остановились на минуту и прощальным взором окинули его внутренность. «Я знаю, – скажу словами проф. А. Лебедева, – все лучшие храмы русской церкви: Исаакия и Казанский в Петербурге, Софию (и Владимирский) в Киеве и, конечно, Успенский собор и храм Христа Спасителя в Москве. Но все они не могут произвести того впечатления, как св. София Константинопольская. Этот храм поистине – единственный в своем роде»[26]. Выходили мы из храма через притвор иными, южными дверями, а не теми, которыми входили. Пред Св. Софией, когда она была христианским храмом, красовался величественный памятник ее основателю. Этот памятник один из наших русских паломников, бывший в Константинополе в половине XIV века, так описывает: «тут (т. е. пред дверями св. Софии) стоит столп чуден вельми, толстотою и высотою и красотою издалеча смотря видети его, и на верху его сидит Юстиниан великий на коне, вельми чуден, аки жив, в доспесе одеян срацинском, грозно видети его, а в руце держит яблоко, а на яблоке крест, а на правую руку от себя простре буйно на полудни, на срацинскую землю к Иерусалиму»[27], «а сам хвалится на срацинские цари, а срацинские цари противу ему стоят, держа в руках своих дань», добавляет к этому другой русский паломник XV века. Понятно, со взятием Константинополя турками, не стало этого неприятного для них памятника. И выходя во двор св. Софии, приходилось нам наблюдать всюду одни лишь осязательные свидетельства владычества мусульман: с высоты минаретов неслись заунывные протяжные звуки муэдзинов, призывавших «правоверных» на молитву; у стены ограды левее назойливо глядела увенчанная полумесяцем усыпальница пашей и их семейств, а правее – в небольшом расстоянии – мраморный водоем, у которого два-три мусульманина совершали омовения перед входом в храм на молитву. Мы направились к усыпальнице, внутренность которой и осмотрели, насколько то было возможно, через окно. «Перед нами ряд оригинальной формы гробниц, лестницей уменьшающихся к краям от находящейся в посередине. В изголовьях их – белые митры или фески с аграфами и драгоценными камнями. Черные бархатные покровы, затканные жемчугом и серебром, ниспадают на пол, устланный коврами и циновками. Большая люстра из хрусталя спускается над всем этим в центре»[28]. Все вообще свидетельствовало здесь о заботливости и внимании к умершим со стороны остающихся в живых. – На площади, куда вышли мы через ворота ограды Св. Софии, давно, оказывается, ожидали нас наши извозчики и те немногие из паломников, которые не пожелали посетить Св. Софию. Теперь мы направились к Живоносному источнику за город и по пути очень скоро прибыли на совершенно безлюдную, плохо содержимую большую площадь древнего Ипподрома (Ат-Мейдан) – эту знаменитую арену борьбы партий «голубых» и «зеленых», в которой не стыдились принимать активное участие и византийские императоры. Налево взор наш невольно привлекала красивая мечеть Ахмета I, с шестью стройными минаретами, мраморной колоннадой и замечательными бронзовыми воротами. Небольшая каменная ограда, затканная сеткой решеток, отделяет ее от площади Ат-Мейдана. Говорят, султан Ахмет истощил все свои сокровища на построение этой мечети и до того увлекался и интересовался постройкой ее, что еженедельно, по пятницам приходил сюда пешком, работал вместе с мастерами, а вечером собственноручно выдавал рабочим их дневной заработок. И мечеть эта, нужно сознаться, по внешнему своему виду действительно является одной из лучших и великолепнее даже знаменитой Айя-Софии. Шесть минаретов ее едва было не послужили поводом к священной войне с оскорбленным шерифом города Мекки. Сама Кааба, это главное святилище мусульманства, в то время не имела более шести минаретов, а вдруг Ахмет I дерзнул сравнить с ней свое излюбленное детище. Только прибавкой седьмого минарета к святилищу Мекки султан-вольнодумец спас себя от отлучения[29]. Пр авее мечети Ахмета, посередине площади возвышаются три памятника, уцелевшие от хищничества крестоносцев и турок: – это египетский обелиск Тутмоса III, змеиная колонна и колонна Константина Порфирородного, жалкие остатки той роскоши, которой обставлена была площадь древнего Ипподрома. – Египетский обелиск представляет каменную четырехугольную плиту из цельного фивского гранита, покрытую иероглифами, сажен 6 или 8 вышины и аршин 3-х ширины, утвержденную на высоком мраморном пьедестале. Он вывезен Константином Великим из Илиополя, где составлял одно из украшений храма Солнца, и, если называется обелиском Феодосия, то потому, что император Феодосий Великий восстановил его после падения во время бывшего землетрясения. Пьедестал обелиска украшен барельефом, который изображает на троне императора Феодосия с супругой и детьми Аркадием и Гонорием. – Колонна Константина Порфирородного находится тут же неподалеку от обелиска, напротив его, и поражает своим крайне жалким видом. Карнизы колонны во многих местах пообвалились и вся верхняя часть ее ежеминутно грозит падением. Воздвигнутая в свое время из кирпича и камня затем, чтобы служить метой ристалищу (откуда начинался бег колесниц), она для прочности красоты окована была блестящей медью; но крестоносцы, приняв эту медь за золото, ободрали медную оболочку и предоставили, таким образом, колонну эту разрушительному действию воздушных стихий, вследствие чего она и пришла в ветхость. – Неприглядным выглядит из своей воронкообразной ямы также и двухсаженный обломок Змеиной колонны, который можно заметить, только подъехав ближе к яме. В жгут свитая бронзовая колонна эта, поразительно маленькая по сравнению со своими соседями, в свое время представляла трех исполинских змей, узлами переплетшихся между собой, головы которых с открытой пастью выдавались в стороны. Такой видел ее, например, наш русский паломник начала XV века: «три главы аспидовы медяны вместо одной главы, – описывает он эту колонну, – и в них запечатлен яд змеин, тот, кого охабит змия внутрь града, и тии прикасаютъся и исцеливают, аще ли вне града, то несть исцеления»)[30]. Такой, понятно, привезена была она и императором Константином Великим из Дельф, где поддерживала золотой треножник в храме Аполлона; но Магомет II ли из удальства, а может быть и один из его грубых преемников, поверив молве о сокровищах, скрытых внутри ее, обезобразил эту колонну, уничтожив всю ее верхнюю часть. – Осмотрев эти памятники и поднявшись с площади на гору («недалечь доброго перестрела», выразимся словами паломника XV века), мы снова остановились у высокой неправильной цилиндрической формы черной колонны с незаконченным верхом, пьедестал которой застроен какими-то зданиями. Это – колонна Константина, известная более под именем «погорелой колонны». Она первоначально украшала форум древнего Рима, откуда и была привезена сюда императором Константином Великим; составлена она из восьми кусков египетского порфира, скрепленных по швам медными обручами, и в свое время служила подножием увенчанной лучами фидиевой статуе Аполлона, с надписью: «Константину, сияющему, подобно солнцу». Землетрясение разрушило верх этой колонны, и император Мануил Комнин достроил ее плитами из камня. Этот же император, вероятно, и увенчал ее крестом, и она в глазах народа получила священное значение. По крайней мере, вот что писал о ней русский паломник XIV века: «Столп правоверного царя Константина от багряна камене сотворен; наверху его вделан крест; в то же столпе лежат («запечатлены») 12 кош укруг, секира Ноева»… «и камень, иж из него Моисей воду источи» (последнее добавляет паломник XV века)[31]. Само собою понятно, что с завоеванием Константинополя турками не стало и креста на этой колонне, и священное значение ее отошло в область преданий. – Напоив здесь у водоема лошадей, мы направились далее. Теперь очень скоро пришлось ехать окраинами города, глухими улицами и переулками. Дома здесь очень небольшие и деревянные, а улицы до того по местам узки, что просто недоумеваешь, как могут разъезжаться на них встречающиеся экипажи. Встреч, однако, у нас совсем не было, и мы благополучно достигли знаменитых старинных стен Византии, которые некогда тройной линией окружали ее, защищая с суши. Силиврийскими воротами выехали мы за город на шоссе, вдоль которого на далекое пространство раскинулось турецкое кладбище. Могучие стройные кипарисы, остроконечными вершинами своими вонзившиеся в небо, безмолвно осеняли покривившиеся тут и там от времени бесчисленные надгробные памятники, состоящие по большей части из стоймя поставленных мраморных плит или колонн, часто изукрашенных позолотой и увенчанных то чалмою или яблоком (могилы мужчин), то просто закругленных сверху (могилы женщин). Экипажи наши въехали в прохладную тень кипарисной рощи и узкой дорогой по еще более, чем в самом городе, отвратительной мостовой сравнительно скоро достигли греческого монастыря, где находится Живоносный источник «Балуклы». – Относительно этого Источника нужно сказать следующее. – Когда-то давно, в царствование императора Маркиана (в половине V века) воевода Лев Макелл, будущий император, прогуливаясь по Балуклийской роще в жаркий летний день, встретил слепца, который, изнемогая от жажды, попросил его дать ему воды. Напрасно сострадательный воевода всюду искал живительной влаги, чтобы спасти умирающего, воды нигде не оказывалось. Утомленный и удрученный неудачей, возвращается Лев к старцу, как вдруг слышит голос из чащи: «Царь Лев! Внутри рощи найдешь ты источник живой воды, которой напоишь изнемогающего от жажды и, помазав очи, возвратишь ему зрение. Над этим источником Я помогу тебе потом соорудить храм во имя Мое, в котором все благочестивые, с верой ко Мне притекающие, получат исполнение благих своих желаний и исцеление от трудов». Изумленный и обрадованный Лев исполнил небесное веление так, как ему было приказано: напоил и возвратил зрение слепому, а сделавшись императором, соорудил над источником благолепный храм во имя Пресвятыя Богородицы. Молва о чудесах источника быстро распространилась повсюду, и толпы народа стали стекаться сюда для получения исцелений. Впоследствии император Юстиниан, исцелившись от тяжкой болезни водой этого источника, вместо существовавшего тогда храма соорудил новый, более великолепный, и устроил при нем мужскую иноческую обитель. Спустя 227 лет храм этот был разрушен землетрясением и затем восстановлен царицей Ириной, супругой Льва Исаврянина. Снова разрушенный храм был восстановлен императором Василием Македонянином, который построил при нем также и Загородный дворец. При взятии Константинополя турки разрушили до основания и храм и бывшую при нем обитель, и источник завален был грудой камней; но благодатные исцеления при нем и после того продолжали совершаться. Спустя несколько лет турки дозволили построить над ним небольшую часовню; но в 1821 г., во время греческого восстания, часовня эта была уничтожена янычарами. В 1830 г. Патриарх Констанций исходатайствовал у султана дозволение на восстановление древней церкви, но построить новую по недостатку средств пришлось ему в более скромных размерах, – и построена была она, нужно заметить, преимущественно на обильные приношения русских; одна графиня Орлова-Чесменская пожертвовала на постройку ее до 50 000 пиастров. – Обильные исцеления Живоносный источник продолжает источать и в настоящее время, и ныне привлекает он к себе не одних только христиан, но и турков, и последние верят в его чудодейственную силу, а потому и они нередко массами с благоговением стекаются к нему для получения исцелений. Называется источник этот турецким именем «Балуклы», т. е. «источник рыб», вероятно, ввиду следующего легендарного сказания, сохраняющегося в народе. Когда после продолжительной осады Константинополь был взят турками, то об этом дано было знать благочестивому старцу, жившему при Живоносном источнике. – «Тогда поверю, что Константинополь взят, – сказал старец, – когда эти поджаренные мной рыбки оживут и очутятся в Живоносном источнике». И действительно, рыбки будто бы немедленно ожили и унеслись в живоносный ключ, где и до сих пор будто бы гуляют, нисколько не вырастая[32]. Около монастырских ворот, где в прохладной тени густых деревьев остановились наши экипажи, было немало богомольцев, разодетых по-праздничному. Одни выходили из монастыря и шли к прилегающему тенистому (христианскому) кладбищу, другие были уже там и гуляли или сидели живописными группами, а иные только входили в монастырь, направляясь к пещерному храму Живоносного источника, расположенному несколько правее (с западной стороны) соборной церкви, приветливо смотревшей на нас сквозь зеленые ветви стройных дерев. Мимо своеобразной сторожки, где важно восседала сытая внушительного вида феска, по небольшой площадке прошли мы к входу в пещеру; здесь купили у монаха-грека по свече (свечи очень оригинальны – конусообразные с очень длинными фитилями и чрезвычайно мягкие) и по лестнице в несколько ступеней спустились вниз. – Пещерный храм очень небольшой, но высокий и достаточно светлый. Сплошной высокий иконостас с поразительно низкими (в пояс человека) царскими вратами (как во Владимирском соборе в Киеве) не выделяется ни богатством украшений, ни изяществом резьбы. У западной стены тщательно отделанный мраморный водоем заключает в себе святыню храма – живоносную, чрезвычайно прозрачную ключевую воду. Не особенно широкий, поставленный перед ним продолговатый стол с двумя каменными чашами, наполненными водой, преграждает доступ к источнику; левее – несколько ступеней ведут к площадке, где в особом помещении желающие могут обдать себя живоносной влагой. При нашем входе у стола теснилось несколько паломников: одни благоговейно пили воду, другие омывали ею лицо и голову, а третьи наполняли святой водой принесенные сосуды; в то же время около иконостаса духовенство служило молебен на греческом языке. Помолившись, и мы подошли к источнику, испили на пользу телесную и душевную несколько поданной прохладной, чрезвычайно вкусной воды и попросили наполнить ей нарочито припасенные для того пузырьки. Перед уходом, в то время как спутники прикладывались к местным иконам, я с дозволения бывшего тут иеромонаха грека заходил в алтарь, где молитвенно и преклонил колена пред св. престолом. Алтарь очень узкий, темный и тесный; неширокий, продолговатый престол приставлен прямо к восточной стене: жертвенника нет, – его, вероятно, заменяет левая сторона продолговатого престола; на последнем рядом с св. Евангелием лежит и какая-то богослужебная книга (не служебник ли? – подумал я невольно). Солеи перед алтарем вовсе нет, а есть только небольшой амвон против царских врат. – Приложившись к иконе Божией Матери Живоносного Источника, мы направились в соборный храм. Не особенно высокий, но просторный храм этот производит самое отрадное, умиляющее впечатление и своей чистотой, порядком, и обилием света, и изяществом, и архитектурой. Мне в первый раз приходилось наблюдать здесь храм, построенный в виде древней базилики, а потому я и обратил особенное внимание на его устройство. – Двумя продольными рядами тонких, красивых колонн (7 или 8 в ряд) храм этот симметрически делится на три части или навса – средний широкий и два боковых (одинаковых) – несколько уже. Отделяя средний, широкий навс от боковых, колонны эти поддерживают в то же время и приподнятую аршина на два над боковыми навсами полуциркульную крышу среднего навса, выступы которой прорезаны множеством небольших (широких) окон. Свет, обильно падающий через эти окна, делает чрезвычайно светлым и без того очень светлый храм. Прибавьте к тому белоснежный мраморный иконостас прекрасной работы, образцовую чистоту и множество хрустальных с хрустальными же подвесками больших и малых люстр и лампад между ними, и вы поймете ту духовную, внутреннюю светлость и радость, какие после странствий по мусульманскому Стамбулу испытывали мы, находясь в этом прекрасном храме-базилике. Отсюда слишком странным и непонятным кажется мне печатный отзыв одного из просвещенных паломников относительно этого храма, что будто бы он – храм этот – «представляет верх безвкусия, свойственного выродившимся современным грекам, хотя строители его и не поскупились на мрамор для его украшения». Наоборот, храм этот построен с большим вкусом и привлекателен. – В алтаре его особенностей не наблюдалось; солея перед алтарем очень узкая – вершка в 2 или 1½, с небольшим амвоном против низеньких царских врат. По обе стороны колонн, отступая от алтаря аршина на два, идут, прерываясь только однажды для прохода в боковые навесы, сплошные сидения (стасидии) наподобие монашеских сидений наших монастырей. Ближе к алтарю около них, внутри среднего навса – возвышенные открытые места для клира, а у решетки, отделяющей места клириков от предстоящих в храме – богато украшенная кафедра Патриарха. С западной стороны к храму примыкает четырехугольный просторный нартекс или притвор; здесь в древние времена стояли оглашенные и кающиеся, а теперь здесь совершаются иногда некоторые краткие богослужения, равно как и требы для желающих; здесь помещается и свечной ящик. – Из нартекса западная дверь привела нас на небольшую открытую площадку – место упокоения «Вселенских» (К онстантинопольских) Патриархов. Несколько мраморных саркофагов с высеченными наверху их крестами и митрами отмечают находящиеся здесь могилы великих иерархов; за ними, почти тут же, под густой тенью невысоких деревьев, какими-то судьбами приютились две или три могилы мирян-христиан, именитых граждан г. Константинополя. – Осмотрев это кладбище, мы покинули св. обитель Живоносного источника и, достигнув византийских стен, вдоль их направили свой путь. Непрерывной лентой, то вползая на холмы, то спускаясь по уступам, упираясь в круглые, четырехгранные и восьмиугольные башни, протянулись эти стены, исчезая вдали. Сколько мощи в них, этих заброшенных, когда-то грозных твердынях Константинополя! Сколько видели и пережили они в свое время! Сколько раз об их неприступную толщу сокрушались копья и стрелы диких полчищ персов, скифов, арабов и турок![33] И теперь, несмотря на то, что время наложило на эти стены свою печать, продолжая губительную работу человеческого разрушения, они производят величественное впечатление своей грандиозностью. Есть даже что-то поэтическое в их разнообразных очертаниях: там они с важностью наклонились в одну сторону, здесь они смиренно уже склонились в другую, там висят они как бы на воздухе, готовые ежеминутно рухнуть, а здесь гордо они высятся во всем своем неприступном величии, хотя выросшее наверху их деревце предательски говорит о совершенно противном. – Вдоль стен на всем их протяжении идет глубокий, заброшенный канал, облицованный камнями (в него прежде впускалась вода из Мраморного моря); а левее продолжало тянуться бесконечное турецкое кладбище с осеняющим его тенистым лесом высоких и стройных кипарисов. Дорога – совсем не оживлена; не видно экипажей, изредка попадались небольшие группы греческих семей в праздничных одеждах; однажды встретилась карета, запряженная парой черных буйволов, и однажды два турка с осликами перегнали нас; один невысокий и коренастый преважно восседал на маленьком животном, ногами своими почти что касаясь земли, а другой, погонщик, вероятно, ускоренным шагом следовал за животным, постегивая его хлыстом. Но вот цепь кипарисов разорвалась, и на тенистой лужайке мы увидели две-три палатки с веселой компанией турецких солдат. Здесь, по словам проводника, находился когда-то греческий монастырь, иноки которого все без исключения были перерезаны злыми турками при взятии Константинополя. От монастыря теперь не осталось никакого следа, только небольшая часовня при пути напоминает о бывшем неподалеку месте славных греческих подвижников. Адрианопольскими воротами, которые очень близко отсюда, мы снова въехали в Стамбул, чтобы посетить мечеть Кахрие-джамиси, бывшую христианскую обитель во имя Христа Спасителя, которая и поныне славится своими прекрасно сохранившимися христианскими мозаиками. – Обитель Христа Спасителя Жизнодавца, известная больше под именем Загородной или Подгородной обители, возникла не позже конца IV века. Первоначально небольшая и незначительная, она возобновлена была и расширена императором Юстинианом Великим, а зять тирана Фоки, епарх Приск впоследствии обогатил и украсил ее. Разрушавшаяся затем от времени и восстанавливаемая, обитель эта окончательно была обновлена, обогащена и украшена внутри и извне в том виде, в каком теперь существует, знаменитым великим логофетом (канцлером) Федором Метохитом в 1321 году, при императоре Андронике Старшем. В 1453 году при взятии Константинополя она была разграблена турками, но пощажена от разорения, а через 40 лет после того великий визирь Али-паша обратил ее в мусульманскую мечеть[34]. Мечеть находится в одном из захолустных мест Стамбула неподалеку от Адрианопольских ворот, в глубоком овраге, куда доступ в экипажах совсем невозможен. Пешком спустились мы туда в предшествии инока. Хороший «бакшиш» (денежная подачка) очень скоро открыл нам двери, и мы вошли в притвор храма. Притворы древних христианских храмов, обращенных турками в мечети, оказывались для этих последних ненужными, а потому по большей части они и оставлялись турками в прежнем виде. То же наблюдается и здесь, в этом бывшем некогда христианским храме. При входе в притвор на нас милостиво взирал мозаичный образ Спасителя, отчетливо видимый среди ликов святых угодников и священных событий, тут и там мозаически же изображенных и расположенных по стенам и сводам; среди изображений мы ясно различили Рождество Спасителя, поклонение волхвов, бегство в Египет и др. По сторонам средней внутренней двери, ведущей в мечеть, ясно выделяются два большие мозаические изображения свв. апп. Петра и Павла, а над ней – коленопреклонённый Феодор Метохит в пурпуровой, украшенной золотом шапочке подает сидящему на престоле Христу Спасителю план какой-то церкви. – Не особенно большой величественный храм, чуждый всяких украшений, куда вошли мы из притвора, переполнен был солнечным светом, обильно падавшим из окон широкого купола. У западной стены, словно статуи, замерли в молитвенных позах три турчанки, из которых одна почему-то была с незакрытым лицом. Благодушный турок-привратник подвел нас сначала к правому, а затем левому восточным выступам стены и, открывая привешенные здесь деревянные щиты, произнес отрывисто ломаным языком «Христос», «Божа Мать», – и на выступах, действительно, оказались отчетливые мозаические изображения на правом – Спасителя, а на левом Божией Матери с ликами свв. ангелов над ними. Очевидно, эти священные, дорогие для христиан изображения, обыкновенно, во избежание соблазна мусульман бывают прикрыты щитами и только при посещении мечети христианами открываются на короткое время для их обозрения. Явление во всяком случае странное. – Южной дверью прошли мы затем в бывший придельный храм свв. равноапостольных Константина и Елены, где также осматривали сохранившиеся мозаики и фрески; заходили после того в небольшое помещение древней крещальни и прежде чем совсем выйти, еще раз задержались в притворе перед чудными мозаиками. Вот что пишет об их достоинстве осматривавший их проф. А. Лебедев. «Я знал, – пишет он, – блестящие снимки софийской мозаики, изданные Фосатти и сделанные этим художником при реставрации Софии в 40-х годах, не менее блестящие снимки солунской мозаики Тессьё и наконец поражающие своим изяществом снимки с катакомбных фресок Перре. Все эти снимки, как слишком красивые, мне казались подозрительными в отношении точности, – приукрашенными. То же чувство недоверия испытывал я, приступая к обзору мозаики мечети (Кахрие-джамиси). Я полагал найти вместо прославляемых за свою красоту мозаик что-нибудь тусклое, неясное, неопределенное, словом – слишком археологическое. Но меня постигло приятное разочарование… Если не все (мозаичные изображения), то многие из них, именно те, которые меньше пострадали от времени и неряшества турок, просто очаровывали взоры: лики и фигуры Богоматери, Предвечного Младенца, праведного Иосифа, волхвов, пастырей и различных аксессуарных персонажей – в различных художественных комбинациях – выступают перед зрителем в ярких, почти свежих цветах и являются исполненными жизненной правды. Каким образом эти мозаики так хорошо сохранились и каким образом посредством такого неблагодарного материала, как камешки, можно придать изображениям жизненность и движение, вообще художественную правдивость? Это не могло не поразить меня. И хотя неполное освещение (притвора) не дает в совершенстве уловить каждую деталь, но это не мешает зрелищу быть глубоко поучительным… Я вошел в мечеть сомневающимся, а вышел оттуда глубоко верующим. Никакие описания, никакие рисунки не убедили бы меня в том, в чем убедили в самое короткое время собственные глаза. Прекрасные мозаики, дошедшие до нас от древности, как я ясно (теперь) уверился, не суть плод фантазии археологов, нередко грешащих увлечениями в области своей специальности, а действительные, реальные факты»[35]. Адрианопольскими же воротами снова выехали мы за город и снова следуем вдоль византийских стен и мусульманского кладбища. Казавшиеся бесконечными стены, наконец, начинают сливаться с городскими постройками, и спустившись в глубину лощины, мы вступаем в часть Стамбула, населенную греками. Улицы здесь, однако, по обычаю, грязны и неприглядны, а мостовые с такими выбоинами, что приходилось ехать шагом. Высокие дома буквально лепились один к другому, сужая и без того узкие улицы своими однообразными выступами (балконами). Собаки, как полные хозяева, располагались тут и там по улицам, и экипажи иногда принуждены были сворачивать, чтобы не раздавить животных, не хотевших покидать своего ложа на какой-нибудь куче отбросов зелени и разной дряни. Скоро мы остановились у едва приметного переулка и через ворота тенистой аллеи направились к Влахернскому храму. – «Влахернский» храм Богоматери, называемый так по местности, в которой находится (Влахерны), воздвигнут «Августой» Пульхерией в 435 году, в начале царствования императора Маркиана. Император Юстининан пристроил к этому храму две арки, северную и южную, и храм получил крестообразную форму. В 1070 году храм сгорел до основания и был воздвигнут вновь, в лучшем и большем виде, императором Андроником Старшим. За 19 лет до падения Константинополя Влахернский храм снова сгорел и оставался в развалинах почти до наших дней. Развалины эти с уцелевшим в них чудодейственным источником первоначально (со дня взятия Константинополя) находились во владении какого-то турка-мусульманина, который брал хорошую плату с христиан, приходивших на святой источник; но в 70-х годах нынешнего (XIX) столетия цех константинопольских скорняков-христиан откупил Влахернский источник (агиазму) с руинами у турок и построил здесь часовню, а затем и небольшой благолепный храм. – В древние времена Влахернский храм пользовался особенным благоговейным вниманием христиан. В нем до последнего пожара хранились пояс и риза Богоматери (последняя, представляя из себя шерстяной головной покров, опускавшийся на плечи и покрывающий их, называлась также «омофором») и мощи свв. Потапия и Анастасия. Риза и пояс Богоматери, по словам русского паломника XIV века, лежали «во алтаре на престоле, в ковчеге запечатана, приковано железом, а ковчег сотворен от камене, хитро вельми». В этом храме св. Андрей, Христа ради юродивый, со своим учеником Епифанием в 911 году, во время осады Константинополя киевскими князьями Аскольдом и Диром (Олегом. – К.Б.), сподобился видеть за всенощным бдением Матерь Божию, стоящую на воздухе со множеством ангелов, пророков и апостолов, осеняющую христиан честным своим омофором. В этом же храме Пресвятая Богородица, в образе Царицы, окруженной множеством войска, соблаговолила нанять искусных мастеров для построения великой церкви в обители препод. Антония и Феодосия печерских в Киеве, по указанному Ею плану и снабдила мастеров небольшой иконой Успения Божией Матери, той самой, которая находится в настоящее время в Киево-Печерской Лавре[36]. Любуясь красивым цветником и тенистым садом, под развесистыми деревьями которого неподалеку сидело несколько духовных особ – греков, мы незаметно подошли к скромно приютившемуся за ним невысокому Влахернскому храму: купили в притворе по свече и северными (кажется, единственными) дверями вошли внутрь. Храм оказывается сравнительно небольшим, но производит впечатление удобного прибежища для молитвы. Южная стена его (ближе к алтарю) заключает в себе старинную арку, уцелевшую от древнего великолепного храма; здесь-то и находится мраморный круглый водоем с источником святой воды (агиасмой), где некогда христианнейшие императоры византийские перед своим вступлением на престол омывали свое тело при пении нарочито для этого торжественного случая составленной литии. Пр иложившись к иконе Влахернский Богоматери, а в иконостасе – к Покрову Ее, напомнившему нам о когда-то бывшем здесь чудесном видении, мы подошли к святому источнику, испили немного воды, предупредительно поданной нам греками, и тут же неподалёку прикладывались к частицам св. мощей. Стоявший при них грек священник неожиданно поразил нас неуклюжей выходкой. Заметив, что никто из подходящих к св. мощам не кладет на выставленную им тарелку денег, он решился напомнить, но сделал это так неумело и резко («Чего стоишь? Давай деньга!» – сказал он громким голосом одному из подходивших), что и те, которые первоначально располагали было дать что-нибудь, прошли теперь мимо (ничего не положив), возмутившись этим крайне неблаговидным поступком. – Узкой лестницей около южной стены поднялись мы затем на небольшую площадку с невысоким (вершков в шесть или десять) мраморным столбом, восседая на котором когда-то Царица Небесная в образе царицы земной, по преданию, наняла мастеров для построения Великой церкви нашей Киево-Печерской лавры. – При выходе из храма нас окружила толпа детей, очень прилично одетых, которые, приветливо улыбаясь, протягивали однако руки, рассчитывая, очевидно, на денежную подачку. Ни в приемах их, ни в костюмах их не проглядывало чего-либо нищенского, обездоленного, а потому и никто из нас не соблаговолил дать им какую-нибудь монету, хотя маленькие попрошайки и продолжали следовать за нами до самых ворот. – И снова мы едем по отвратительным грязноватым улицам Фанара, населенного греками. В один из просветов этих улиц на берегу Золотого Рога мы увидали чрезвычайно стройную темноватого цвета болгарскую церковь с колокольней (она из железа), построенную по образцу наших русских церквей. И как-то отрадно стало на душе; невольно обнажились наши головы, и мы в первый раз осенили себя крестным знамением на улицах Стамбула. Скоро затем и самые улицы неожиданно стали несколько лучше, и экипажи наши остановились у входа в монастырь св. Георгия – резиденцию Константинопольских Патриархов. – Монастырь св. Георгия, или Константинопольская Православная Патриархия, находится как раз посередине Фанара, христианского участка Стамбула. Прежде это был небольшой женский монастырь с церковью во имя Пресвятыя Богородицы «Всеблаженнейшей» и только с 1614 года, с выселением из него монахинь, он стал резиденцией Константинопольских Патриархов. Первоначально Константинопольские Патриархи жили при храме Св. Софии. С падением же Константинополя и обращением св. Софии в мечеть, Магомет II предоставил Патриарху Геннадию II жить при храме св. Апостолов, построенном Константином Великим, который по величине и красоте занимал первое место после храма Св. Софии. Однако после двухлетнего пребывания здесь, среди окружающего исключительно мусульманского населения, патриарх Геннадий, теснимый, вероятно, султаном, счел за лучшее добровольно перенести свою резиденциюв обитель Всеблаженнейшей, вокруг которой в значительном количестве жили христиане, причем проживавшие в обители монахини переселены были в близлежащий храм св. Иоанна Крестителя. В 1591 году при султане Мураде III обитель Всеблажен-ннейшей была отнята турками у христиан, и Патриарх Рафаил II вынужден был перенести свою резиденцию к церкви св. Дмитрия, что на Ксилопорте, а отсюда вскоре после того Патриарх Тимофей (1614–1621) перенес ее в Фанар на место нынешней Патриархии, где, как сказано, находилась тогда небольшая женская обитель. Тесную церковь обители Патриарх Тимофей расширил, переименовав в церковь св. Георгия. И приспособил к нуждам Патриархии; тогда же во дворе построены были и жилые помещения для архиереев, приезжающих в Константинополь как по своим делам, так и для присутствия в патриаршем Синоде (патриарший Синод Константинопольский состоит из 12 архиереев). В 1701 году, во время восстания против султана Мустафы II Патриархия была сожжена; но спустя 14 лет патриарх Иеремия III восстановил ее в том виде, в каком она существует и теперь. – С улицы в Патриархию ведут трое ворот, из которых средние (они внутри ограды) знаменованы, во время греческого восстания, в 1821 году мученической смертью блаженного Патриарха Григория V. Святитель повешен был на перекладине этих ворот в первый день Пасхи, 12 апреля. – Два дня, передают очевидцы, висело тело его, будучи предметом поругания низкой черни; на третий жиды сорвали с него одежды и, влача по улицам нагой труп, бросили наконец в море с грузом камней, но тело не опустилось ко дну; будучи затем принято на купеческое судно, оно доставлено было в Одессу, где и покоилось в греческой Свято-Троицкой церкви, пока не перевезено было в Грецию[37]. Около этих-то средних ворот вошли мы во двор и направились к храму – базилике во имя св. Георгия. Здесь с приветливой улыбкой встретил нас пономарь-грек, который любезно ввел в храм и руководил затем во все время при осмотре его достопримечательностей. – Патриарший храм обширнее и выше соборного храма Живоносного источника. Так, если не больше, изобилует светом; всюду – чистота и изящество, что невольно возбуждает светлое, благоговейно-жизнерадостное чувство в душе; такое же обилие переливавших всеми цветами радуги, хрустальных люстр, заменяющих наши тяжеловесные паникадила. Прекрасной работы резной иконостас с иконами старинного греческого письма сделан из черного дерева. Царских врат, к удивлению нашему, совсем не оказывалось на месте, – они были сняты; снята была и завеса. Я спросил пономаря о причине, и тот, улыбаясь, ответил лаконически: εορτη μεγαλη, т. е. «великий праздник». Как понимать эти слова: в то ли смысле, что в великий праздник Св. Троицы в патриаршей ц