Том Райт - Иисус. Надежда постмодернистского мира Страница 16

Предварительно остановимся на трех важных моментах. Едва ли к го–то из иудеев в первом веке мог бы подумать, что роль Мессии будет хоть в каком–то смысле божественной. Ни слова Петра «Ты Христос», ни вопрос Каиафы «Ты ли Христос?» не были продиктованы богословскими размышлениями о Троице. Также и выражения «сын Божий» и «сын человеческий», которые в определенного кругах иудеев, возможно, ассоциировались с Мессией, никоим образом не относились к божеству. Вопросы о том, считал ли себя Мессией Иисус или был ли он им в действительности, нельзя отождествлять с вопросами, являлся ли он воплощением израилевого Бога или считал ли себя таковым. Но не будем забегать вперед.

Во–вторых, пришло время положить конец молчанию, под маской благоразумия скрывающему лишь робость. Ведь именно она до сих пор мешает исследователям признать в Иисусе (выражаясь современным языком) серьезного, вдумчивого богослова. В последнее время мы убедились в том, что не только Павел, Иоанн и автор Послания к Евреям, но и Матфей, Марк и Лука были высоко одаренными и творчески мыслящими богословами. Почему же нас вынуждают видеть в Иисусе ограниченного, примитивно мыслящего человека, отказывая ему в способности продумывать свои действия–качестве, которым, без сомнения, обладали многие его современники и последователи?

В–третьих, наше желание понять, как воспринимал Иисус свое призвание, не означает попытку изучить особенности его психики. Получение четкой информации о психологическом состоянии кого–то из наших соотечественников, готового отвечать на вопросы на понятном нам языке, уже является достаточно сложной задачей. Предположить возможность достижения тех же результатов с человеком, принадлежавшим другой эпохе и культуре, — все равно что с завязанными глазами искать в темной комнате черную кошку, которой там, вероятнее всего, нет. Однако, с исторической точки зрения, мы имеем возможность исследовать осознание человеком своего призвания. Мы можем проделать это в отношении Павла, Иоанна Крестителя или даже императора Августа. Тем более это возможно в случае со столь самовлюбленным человеком, как Цицерон. В одной из недавно изданных книг подобная попытка была предпринята в отношении таинственного «Учителя праведности, оставившего след в содержании свитков Мертвого моря. Мы можем исследовать их слова и поступки, а также с большой долей вероятности догадываться об их целях и желаниях. Тем самым мы не подвергаем этих людей психоанализу. Мы лишь выполняем обычную работу историков.

Итак, каким же представляли себе Мессию иудеи, жившие в период второго Храма? Прежде всего, следует отметить отсутствие в первом веке единого и общепринятого понятия Мессии. Идея самого царства гораздо шире мессианской. Необходимо принимать во внимание реальные обстоятельства жизни Израиля, а также ожидания царей, будь то династия Хасмонеев или Иродов. Надежды и чаяния правителей никогда не существовали сами по себе, но являлись точным отражением надежд и чаяний всего народа на освобождение, на окончание изгнания, на победу над злом и возвращение Яхве на Сион. Грядущий Царь должен был совершить два главных подвига, о чем свидетельствуют многочисленные литературные источники, а также история жизни и деятельности израильских царей. Прежде всего он должен был построить или восстановить Храм. И кроме того, ему предстояло вступить в решающую схватку с врагом. Первым деянием Давида после показания его на царство стала битва с Голиафом, а последним — проектирование Храма. Иуда Маккавей нанес поражение сирийцам и очистил Храм. Ирод одержал победу над парфянами и восстановил Храм. Бар–Кохба, последний из претендентов на роль Мессии, мечтал о победе над римлянами и повторном восстановлении Храма. Таким образом каждый из них стремился добиться исполнения пророческих обещаний, данных Израилю, и даровать миру божественную справедливость. Для ответа на вопрос «Считал ли себя Мессией Иисус?» необходимо убедиться в его намерении выполнить эти две задачи.

Едва ли последователи человека, воображавшего себя Царем, но окончившего жизнь на кресте, согласились бы признать в нем истинного Мессию. Иисус не восстановил Храм. Он не только не разгромил римлян, но и cам погиб от их рук, подобно предводителям всех подавленных ими восстаний. Израиль так и не избавился от своих врагов, и миром по–прежнему правило язычество. Однако вера в Иисуса как в истинного Мессию глубоко и неискоренимо укрепилась в сознании ранних христиан, чему имеются исторические доказательства. Уже во времена Павла слово «Christos» неразрывно связывалось с именем Иисуса в нескольких различных сочетаниях. Ранние христиане продолжали пользоваться этим словом с его царственным звучанием, даже когда это было сопряжено с неудобствами и опасностью. Неизбежно возникает вопрос: «Почему?»

Едва ли можно удовольствоваться ответом: «Все дело в воскресении». Даже такое чудо не заставило бы иудеев, живших в эпоху второго Храма, поверить, будто воскресший и есть Мессия, раз они не допускали даже мысли об этом при его жизни. Если бы один из братьев–мучеников, о которых сказано в 2 Макк. 7, воскрес через три дня после перенесенных им ужасных пыток и смерти, люди сказали бы, вероятно, что в мире творятся странные вещи. Однако никому не пришло бы в голову назвать его Мессией. Потому нам следует помнить, что Иисус был распят как претендент на царский титул, о чем гласила и надпись на кресте. Воскресение окончательно доказало пораженным ученикам, что Иисус действительно Мессия, хотя его распятие, казалось бы, опровергло подобные предположения. Все это вынуждает нас вернуться к вопросу: что именно в служении Иисуса свидетельствует о его притязаниях на роль Мессии?

Иисус и мессианство

Самым очевидным свидетельством является поведение Иисуса в Храме. Я уже указывал, что его следует трактовать нс как попытку реформ, а как символ предстоящего суда. Кто же властен вынести приговор Храму? Царь, действующий по воле Бомжей. Так называемый «торжественный въезд» в Иерусалим и поведение Иисуса в Храме вполне соответствовали представлениям народа о царе. Ближайшей аналогией в истории Израиля можно считать въезд в Иерусалим Иуды Маккавея (2 Макк. 10, 7), которого встречали с пальмовыми ветвями после победы над язычниками и возобновления жертвоприношений в святилище. Благодаря этим событиям, Маккавеи основали династию, правившую Израилем в течение целого столетия. В поведении Иисуса четко прослеживаются те же притязания на царство.

Символизм сам по себе красноречив, однако нельзя полагаться только на него. Есть большое преимущество в том, чтобы рассматривать поступки, и только потом — их словесное объяснение. Действия Иисуса в роли Мессии сопровождаются несколькими высказываниями, содержащими в себе «царственный» подтекст и пояснявшими, порой завуалировано, значение происходивших событий. У нас есть возможность исследовать всего три такие «загадки» (Мк. 11, 27 — 12, 12; 12, 35–37).

Прежде всего встает вопрос о власти. Какой властью Иисус творил все это? Какое право он имел уподобляться Мессии, и кто дал ему это право? Встречный вопрос об Иоанне Крестителе, обращенный Иисусом к своим собеседникам, нельзя рассматривать как искусного попытку отвлечь от себя внимание. В нем скрыт ответ на их вопрос. В Евангелиях от Матфея, Марка и Луки Иисус неоднократно называет Иоанна последним из великих пророков, Илией, которому надлежало прийти. Но если Иоанн и есть Илия, то сам Иисус должен быть, по меньшей мере, Мессией. Более того, именно в момент крещения Иисус был помазан Духом на повое служение, иными словами, стал помазанником Божбим — Мессией.

Справедливость такого толкования подтверждает следующая за этим более пространная притча. История о злых виноградарях повествует о целой череде отвергнутых пророков и, наконец, об отвергнутом Сыне. Подобно многим другим, эта притча рассказывает историю Израиля, оканчивающиеся сценой суда. Однако помимо всего прочего, это еще и история самого Иисуса. Виноградари, отвергнувшие сына, навлекли на себя остекление. То же самое Иисус предсказал, а теперь и продемонстрировал, в отношении города и Храма, пренебрегших его словами. Итак, в этой притче Иисус еще подробнее поясняет свои действия.

Притча завершается загадочным замечанием о сыне и камне. «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главного угла» (Мк. 12, 10). Это цитата из Псалма 117, псалма паломников, воспевающих строительство Храма и возобновление в нем богослужений и жертвоприношений. Иисус заявил таким образом о своем намерении построить эсхатологический Храм. Кроме того, видение Даниила (Дан. 2) о камне, который, оторвавшись от горы, разбил истукана и сам превратился в царство, заполнившее всю землю, часто истолковывалось в мессианском свете. Также немало из тех, кто читал Книгу пророка Даниила в первом веке, обнаруживали у него своеобразную игру слов: «камень» («eben») и «сын» («ben») созвучны в иврите. Кульминацией истории о виноградарях является убийство ими сына. Однако именно он и есть тот самый мессианский «кaмень», который отвергли строители. Впоследствии же он лег в основание всего строения. Господству его противников (а также их Храму) пришел конец, но его Царство пребывает вовек. Это загадочное высказывание дает дополнительное, более глубокое пояснение действий Иисуса в Храме.