Хусто Гонсалес - История христианства Tom I. От основания Церкви до эпохи Реформации. Страница 18

Этот невыразимый Бог раскрылся в Слове, или в Логосе, из Которого философы и пророки черпали все свои знания, и воплотился в Иисусе. В этом вопросе Климент следует по пути, начертанном до него Юстином. Основное различие заключается в том, что Юстин использовал учение о Логосе, чтобы показать язычникам истину христианства, а Климент с его помощью призывал христиан быть открытыми для принятия философских истин.

Как бы там ни было, роль Климента состоит не в том, как он понимал то или иное учение, а в том, что его взгляды и мысль отражали общую атмосферу в Александрии, во многом повлиявшую на развитие богословской мысли. Рассматривая ниже в этой главе взгляды Оригена, мы увидим, как в дальнейшем развивалась эта богословская традиция.

Тертуллиан во многом отличался от Климента. По всей видимости, он был родом из Карфагена, города на севере Африки. Большую часть жизни он провел именно там, но в христианство обратился в Риме примерно в сорокалетнем возрасте. Вернувшись в Карфаген, он написал несколько трактатов в защиту веры против язычников и в защиту ортодоксального христианства против различных ересей. Он был адвокатом, или судебным оратором, и все его литературное творчество несет на себе отпечаток юридического склада ума. В одной из предшествующих глав мы цитировали строки, в которых он протестует против "несправедливого закона" Траяна, согласно которому специально христиан разыскивать не следует, но когда они предстают перед властями, их надо наказывать. Читая этот отрывок, как будто слушаешь адвоката, выступающего в суде. В другой своей работе – "О душе" – Тертуллиан вызывает человеческую душу свидетелем в суд и, допросив ее, приходит к выводу, что "душа по своей природе – христианка" и упорствует она в отвержении христианства из-за своего уп-рямства и слепоты.

Наиболее ярко юридическая жилка Тертуллиана проявилась в трактате "Опровержение еретиков". На юридическом языке того времени термин prescriptio, фигурировавший в тексте сочинения, имел как минимум два значения. Он мог означать правовой аргумент, выдвигаемый до начала слушания дела, чтобы показать, что суд не может состояться. Если до начала заседания одна сторона могла доказать, что другая сторона не имеет права возбуждать дело, или что дело возбуждено неправильно, или что суд некомпетентен, судебное разбирательство отменялось. Но этот термин имел и другое значение, когда речь шла о "сроке давности". Если одна из сторон в течение определенного времени бесспорно владела какой-то собственностью или каким-то правом, это владение становилось законным, даже если другая сторона позднее предъявляла на него претензии.

Тертуллиан пользуется термином в обоих значениях, как если бы речь шла о судебном процессе между христианством и еретиками. Он не только стремится показать, что еретики заблуждаются, но и отрицает за ними право вступать в спор с церковью. В связи с этим он заявляет, что Писание принадлежит церкви. Церковь пользовалась Библией на протяжении нескольких поколений, и еретики не оспаривали ее право владеть Писанием. Если изначально церкви принадлежало не все Писание, теперь оно принадлежит ей полностью. Следовательно, у еретиков нет права на Библию. Они пришли слишком поздно и хотят пользоваться тем, что по закону принадлежит церкви.

Чтобы доказать принадлежность Писания церкви, достаточно напомнить, что есть церкви, члены которых читают и правильно истолковывают Писание со времен апостолов. В Риме, например, непрерывная череда апостолов связывает нынешнее время – конец II века – с апостолами Петром и Павлом. То же самое можно сказать о церкви в Антиохии и о некоторых других церквах. Все эти апостольские церкви проявляют согласие в использовании и истолковании Писания. Более того, уже в силу самого происхождения писаний апостолов они принадлежат апостольским церквам.

Коль скоро Писание принадлежит церкви, у еретиков нет права строить на нем свою аргументацию. Здесь Тертуллиан использует термин praescriptio в другом смысле. Поскольку еретики не имеют права на истолкование Писания, всякие споры с ними на эту тему бессмысленны. Правом истолкования Писания обладает только церковь, которой оно принадлежит по закону.

Подобная аргументация против еретиков неоднократно выдвигалась и в ходе последующей истории церкви в отношении разного рода инакомыслящих. Именно она легла в основу обвинений, выдвигавшихся католиками против протестантов в XVI веке. В случае же с Тертуллианом следует отметить, что его доводы преследовали цель показать не только формальную, но и богословскую преемственность поколений. А поскольку в эпоху Реформации споры велись прежде всего по богословским вопросам, эти аргументы не выглядели такими убедительными, как во времена Тертуллиана.

Но Тертуллиан как правовед и юрист идет еще дальше. Присущее ему правовое мышление подводит его к выводу, что, познав истину христианства, человек должен отказаться от дальнейших поисков истины. В глазах Тертуллиана у христианина, продолжающего искать истину, нет достаточной веры.

Надо искать, пока не найдешь, а когда найдешь, надо верить. А затем надо только держаться того, во что веришь. Кроме того, надо верить, что нет больше ничего, достойного веры или поисков {12}.

Это означает, что признания христианского учения вполне достаточно и что всякие поиски истины, выходящие за рамки доктрины, опасны. Тертуллиан, естественно, не возражает против более глубокого исследования христианского учения. Но все, что выходит за его рамки или поступает из других источников, надо отвергать. Это в особенности относится к языческой философии, являющей собой источник всякой ереси и не содержащей ничего, кроме пустых рассуждений.

Жалкий Аристотель, показавший им диалектику! Он показал им искусство строить, чтобы затем разрушать, искусство двусмысленных речей и необдуманных аргументов… которое отвергает все и ни к чему не относится {13}.

Короче, Тертуллиан осуждает любые умозрительные построения. Например, рассуждения о том, какие деяния Бог может совершить в Своем всемогуществе, – пустая трата времени и опасное занятие. Нам надо размышлять не о том, что Бог мог бы совершить, а о том, что Он фактически сделал. Именно этому учит церковь. Именно это мы находим в Писании. Все остальное – праздное и опасное любопытство.

Но это отнюдь не означает, что в спорах с оппонентами Тертуллиан не пользуется логикой. Его логика часто безупречна и неотразима, как, например, в "Опровержении". Но сила его аргументации заключается не столько в логике, сколько в риторике, нередко исполненной сарказма. В частности, обращаясь к Маркиону, он пишет, что Бог церкви сотворил весь мир со всеми его чудесами, тогда как бог Маркион не создал ни единого растения. Затем он спрашивает, что делал бог Маркиона до своего недавнего откровения? Неужели божественная любовь, о которой заявляет Маркион, проявилась лишь в последнюю минуту? Таким образом, благодаря редкому сочетанию в его работах язвительной иронии и безупречной логики Тертуллиан стал бичом для еретиков и защитником ортодоксального христианства.

Но вот, примерно в 207 году, этот стойкий противник ереси, этот неутомимый защитник авторитета церкви вступил в ряды монтанистов. Причины этого шага Тертуллиана остаются одной из многих загадок истории церкви, ибо в его собственных сочинениях и в других документах той эпохи очень мало прямых указаний на мотивы этого его шага. На вопрос, почему Тертуллиан стал монтанистом, нет однозначного ответа. Вместе с тем можно обратить внимание на близость характера и богословия Тертуллиана к монтанизму.

Монтанизм получил название по имени основателя движения Монтана, который до своего обращения в христианство в 155 году был языческим жрецом. Позднее он начал пророчествовать, заявляя, что в него вселился Святой Дух. Вслед за ним пророчествовать стали две женщины – Прискилла и Максимилла. Само по себе это не было чем-то новым: в то время, во-всяком случае – в некоторых церквах, женщинам разрешалось пророчествовать. Новым и внушавшим серьезные опасения стало то, что Монтан и его последователи заявляли, что их движение – начало новой эпохи. Первая новая эпоха началась с Иисуса Христа, а теперь с излиянием Духа начинается вторая. Новая эпоха предъявляет более строгие нравственные требования, как в свое время Нагорная проповедь требовала большего по сравнению с законом Ветхого Завета.

Церковь выступила против проповеди монтанистов, но не в ответ на их пророчества, а против утверждения, что с ними начинается последняя эпоха истории. Согласно Новому Завету, последние дни начались с пришествием и воскресением Иисуса и с излиянием Святого Духа в день Пятидесятницы. С годами забывалось, что последние дни уже наступили, и в XX веке многий считают это утверждение странным. Но во II веке церковь твердо верила, что последние дни уже начались с Иисусом Христом. Поэтому монтанисты, проповедовавшие, что конец начинается сейчас с излиянием Духа на Монтана и его последователей, принижали значение новозаветных событий и превращали Благую Весть лишь в дополнительный этап истории спасения. С такой постановкой вопроса монтанистами церковь согласиться не могла.