Алексей Журавский - Очерки христиано-мусульманских отношений. Хрестоматия для теологического, религиоведческого и других гуманитарных направлений и специальностей высших учебных заведений Страница 2

Если, характеризуя природу власти улемов, воспользоваться терминологией Макса Вебера, то для нее было характерно сочетание трех типов «господств» (в нашем случае, может быть, лучше сказать старшинств). Рационального, основанного на вере в легальность и законность этого старшинства; традиционного, основанного на вере в то, что именно улемы являются гарантами преемственности традиции, ее связи с первоначальной общиной пророка; харизматического, основанного на вере в незаурядные личные качества – героизм, образцовость личности, ученость.

В статье «Существует ли в исламе понятие служения?» ставится проблема перевода двух важнейших коранических терминов – sadjada (поклоняться) и ‘abada (служить/поклоняться) в сравнении с переводами аналогичных ветхозаветных понятий – shahā (поклоняться) и ‘avad (служить).

Если читать Коран в переводах, не только русских, но и западных, и мусульманских на европейские языки, то, за редкими исключениями, ничего не узнаешь о служении. Это слово в большинстве переводов почти не встречается. Получается, что в Коране Богу поклоняются, а не служат.

Однако зацикленность переводчиков на «поклоняться» очень часто искажает коранические смыслы. Исследователи XIX века, недостаточно учитывая родственный идейный и языковой контекст трех теистических традиций, невольно создали особый «переводческий язык» Корана.

В исламе служение как послушание Богу, и в этом смысле поклонение Ему, реализуется прежде всего через соблюдение пяти столпов ислама: свидетельства, молитвы, милостыни, поста и паломничества. Во многом «пять столпов» обеспечивают единство мусульманской уммы (общины) как в историческом, так и географическом измерениях.

Коран, как и Ветхий Завет, не различает строго понятия поклонения и служения, как не различает установления ритуального и морального порядков. Строго говоря, понятие ‘ibäda или ‘ubüdiyya невозможно перевести одним словом. Это – единство поклонения, преданности, повиновения, служения. Исполняющий волю Бога обретает почетный статус ‘abdu’lläh – раба, слуги Божьего, служение которого состоит во всецелом послушании Его воле.

Основная цель статьи «משֶֹׁה, Μωυσῆς, مُوسَى: образ пророка Моисея в трех теистических традициях» показать, как образ Моисея в Коране и мусульманском предании соотносится с его трактовками в иудейской и христианской традициях. Большинство расхождений в этих трактовках, которые мы отмечаем при сравнении коранического текста с библейским повествованием, снимаются при обращении к «неканоническим» иудейским и христианским текстам.

В иудаизме Моисей – великий учитель еврейского народа, основоположник иудаизма, сплотивший израильские племена в единый народ, пророк, жрец, вождь-освободитель, законодатель, которому Бог дал Тору.

В Новом Завете очевидный параллелизм между Моисеем и Иисусом в равной степени призван утвердить преемственность и проявить различия между двумя Заветами. Это преемственность, если воспользоваться формулировками «Послания к евреям», между «возвещавшим на земле» и Тем, «Который с небес» (Евр 12:26). В Новом Завете жизнь Моисея прообразует служение Иисуса.

В Коране же подобную типологическую задачу образ Моисея выполняет в отношении Мухаммада. Призвание Мухаммада реализуется в Моисеевой пророческой парадигме: Моисей – предшественник, прототип и провозвестник пророческой миссии Мухаммада.

Что же прежде всего утверждают все три традиции? Исключительный статус Моисея в его отношениях с Богом.

Во Второзаконии о всей значимости Моисея сказано одним стихом: «И не было более у Израиля такого пророка, как Моисей, которого Господь знал лицем к лицу» (Втор 34:10).

Боговидец – самый частотный эпитет Моисея в христианских текстах. Согласно тропарю Моисей сподобился видеть славу Божию. А Сам Христос свидетельствует: «Надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом» (Лк 24:44).

На основании коранического айата: «Бог говорил с Моисеем, как говорят» (Коран 4:164) мусульманская традиция нарекла Моисея «собеседником Бога» (kalīmu allāh).

Поразительное – не только тематическое, но и композиционное – сходство между назидательными притчами мидрашей, житийными повествованиями, сложившимися в христианской монашеской среде протовизантийского периода, и историями, которые мы находим в Коране, в мусульманских комментариях к Корану и «Сказаниях о пророках», лишь свидетельствует о едином идейном депозитарии трех теистических традиций. Это депозитарий многовекового духовного опыта культур Ближнего Востока.

В статье «Магомет-кардинал: к истории одного образа Мухаммада в средневековой Европе» анализируются мусульманский рассказ о монахе Бахире, прозревшем в отроке Мухаммаде будущего пророка, и шампанская баллада о Магомете-кардинале. Эти два текста разделяют пять веков. Тем не менее второй был бы невозможен без первого. В статье предпринята попытка проследить, как отрок Мухаммад из мусульманской легенды о монахе-провидце превратился на «латинском Западе» в кардинала Магомета. Исследование истории становления легенды о Магомете-кардинале позволяет поставить вопрос о том, что на самом деле знали об исламе в средневековой Европе. Действительно ли эти знания ограничивались лишь незначительным набором полемических стереотипов, как это часто принято думать сегодня? Или же мы можем говорить о системе вполне упорядоченных образов Магомета, каждый из которых выполнял вполне определенную задачу?

О средневековых образах Мухаммада написано сегодня много, и есть очень хорошие работы. Но проследить логику становления того или иного конкретного образа исследователи особо не стремятся. На примере текста баллады прослеживается становление образа Магомета-кардинала.

Мухаммад в средневековой Европе был не просто полемическим объектом. Во многом благодаря легенде о Бахире он был включен в христианский универсум. Как антагонист, но свой. Разные образы несли разные смыслы и порождали разные тексты. И у этих текстов были разные цели. В Средние века существовал не беспорядочный набор фантастических и исключительно пейоративных стереотипов, а сформировалась система вполне упорядоченных образов Магомета, каждый из которых выполнял определенную задачу. Да, был Магомет полемический, но был и Магомет житийный, Магомет гомилетический (примеры из житийной литературы в проповедях). Был также Магомет эсхатологический – предвестник скорого конца света. И был Магомет литературный – фигура во многом символическая. Под маской Магомета оказывался либо шарлатан, либо недалекий простак, ставший жертвой злокозненного и одержимого гордыней клирика, либо одаренный, но незаслуженно не признанный представитель высшего клира. Мухаммаду всегда находилось место в едином и упорядоченном средневековом христианском универсуме.

Утвердившийся сегодня стереотип ложного понимания Мухаммада в прошлом мешает нам увидеть сложные и неоднозначные образы средневекового европейского Магомета.

В докладе «Небесный межрелигиозный собор Николая Кузанского» анализируется трактат «О мире веры» (De расе fide1) – уникального творения немецкого богослова и философа.

Главный вопрос Кузанца – как возможен мир между различными верами. И его цель – поиск не внутреннего мира, а внешней гармонии внутри некоей «парадоктринальной системы», взаимного согласия последователей различных религий, и шире – мировоззрений. Устами апостола Павла он утверждает: «Поэтому достаточно достичь мира в вере и в законе любви, относясь тем самым терпимо к обряду».

Единство не дано, а предположено. Задача – показать арабам, иудеям, индусам, что их учения сами по себе предполагают или имплицитно содержат идею Троицы и искупительной жертвы Христа.

Эксплицитно Кузанец решает проблему гармонизации межрелигиозных отношений. Имплицитно речь у него идет о гармонизации христианского универсума. Трактат, не берусь судить – осознанно или неосознанно – получился о том, как мир в христианском Mipe должен привести к терпимости и всеобщему согласию. Можно предположить, что этот мирный и гармоничный христианский универсум и должен стать той самой «парадок-тринальной системой», гарантирующей мир и согласие в вере.

Воплощение, понятое как конкретно ограниченная Всеобщность, есть событие универсальное. Оно не может быть ограничено никакой исторической религией или земной церковью. Христос воплотился не в христианском мире – Он воплотился в человечестве. Именно понимание Христа как contractione universali или universale concretum (конкретно ограниченной Всеобщности) позволило Кузанцу выстроить богословскую парадигму толерантности.