Этьен Кассе - Туринская плащаница Страница 21

Удивительно  только  одно:  где  монах  Зан­тифлет  смог  рассмотреть  «восхитительно  на­писанный» образ распятого Христа? В наши дни изображение на Туринской плащанице для невооруженного взгляда кажется бледным и едва различимым.Может, фотоснимки могут переубедить науку? В 1898 году Туринскую плащаницу — слу­чай сам по себе редкий — выставили на все­общее обозрение. Эта акция входила в про­грамму торжеств, посвященных пятидесятой годовщине объединения Италии. Праздновали так называемый Альбертинский статут, кон­ституционный закон 1848 года, принятый в королевстве Сардиния (именно он лег в основу общенациональной итальянской конституции). Демонстрацию плащаницы сочли удачным до­полнением к официальным мероприятиям.

В эти дни к туринскому юристу Секондо Пиа обратились с просьбой сделать первые фо­тоснимки плащаницы. Дело в том, что Секондо Пиа был очень талантливым фотографом-любителем, сфотографировать плащаницу он согла­сился с охотой. Тем паче что сделать фотогра­фии попросил его лично король Умберто I.

В общей сложности Пиа сделал 25 мая 1898 года всего Десять фотографий. Но имен­но эти фотографии, а не юриспруденция про­славили итальянца на весь мир, сохранив его скромное имя для истории. Эти снимки стали самым значительным «делом» в его карьере. Рассматривая фотографии в своей «лаборато­рии», Секондо Пиа с удивлением обнаружил, что фотонегатив оказался очень четким. Вместо смутных очертаний бородатого человека глазам юриста-фотографа предстало четкое изображе­ние страшно израненного совершенно реаль­ного тела.

«Снимок оказался жутким образцом по ис­кусству распятия. Каждая царапина от ногтей, каждый след римского бича взывали к состра­данию. Перед нами — жуткое доказательство бесчеловечности человека по отношению к себе подобному, кажущееся в наших глазах еще бо­лее страшным оттого, что мы слишком свык­лись с мыслью, что этот человек — Иисус Хри­стос», — написали Л. Пикнетт и К. Принс.

Секондо Пиа увидел лицо человека с пла­щаницы и замер, завороженный изможденным лицом мученика. После его снимков и взволнованного расска­за весь Турин — от мала до велика — бросился в церковь лицезреть чудо. Собственно гово­ря, это и было чудо — увидеть страдающего и истерзанного Иисуса Христа. «Именно тогда плащаница начала свою собственную современ­ную историю, историю культового предмета, совершенно уникального в своем роде. Порази­тельный синтез тела и изображения, отпечатка и портрета, древняя реликвия и современная фотография», — отмечается в статье, опублико­ванной 4 июля 2007 года в итальянской газете «Corriere  della  Sera».

Наука тоже замерла, но совсем не заворожен­но. Теперь было крайне трудно доказывать с пре­небрежительным видом, что плащаница — гру­бая рисованная подделка времен Средневековья. Рисованным изображение быть не могло, потому что художнику не под силу создать образ, производящий «эффект негатива». Сразу же после открытия Секондо Пиа два итальянских худож­ника — Карло Кусетти и Энрико Риффи — по­пробовали повторить изображение с плащаницы при помощи художественных средств, но с трес­ком провалились. Рисованным изображение не могло быть еще и потому, что живописцы Сред­невековья не обладали такими великолепными познаниями анатомии, которые необходимы для создания подобного образа. А если еще вспом­нить и тот факт, что натурализм в средневеко­вые каноны не входил...

Уже в 1902 году французский биолог Поль Виньон смог детально исследовать анатомию человека, изображенного на плащанице, — ис­следовать по фотографиям Секондо Пиа. Это по­зволило его хорошему знакомому Иву Деляжу, профессору сравнительной анатомии в Сорбон­не, человеку совершенно неверующему, доло­жить Парижской академии, что плащаница дей­ствительно была погребальным саваном Иисуса Христа. Надо отметить, что выводы ученого в бу­квальном смысле слова... оскорбили Парижскую академию. Деляж лишился научной карьеры. В 1931 году была сделана еще одна серия фотографий. Автором ее стал Джузеппе Энри. На этих фотографиях Энри запечатлел не­сколько участков ткани. Качество фотографий просто превосходное, по ним можно судить о фактуре материи плащаницы. Эти снимки ис­пользовались даже при детальном исследовании самой ткани, изображения и пятен крови.

В своей монографии«La Santa Sindone rivelata della fotografia», вышедшей в 1938 году в Турине, Джузеппе Энри отметил, что первые фотоснимки, сделанные Пиа, демонстрируют куда более сильные отеки и припухлость, чем на его собст­венных снимках. Он сам объяснял это тем, что Пиа не смог как следует расправить ткань пла­щаницы перед тем, как начал фотографировать ее, и поэтому изображение лица получилось слег­ка деформированным. Фотографии самого Энри были использованы во множестве исследований. Так, историки и патологоанатомы (что в данном случае важнее!) пришли к выводу, что человек, чье изображение отразилось на плащанице, был распят по древнеримским обычаям. Этнологи же обнаружили, что природный тип этого человека относится к иудеям сефардам, к которым был близок Иисус.

Наука  сомневается  и  приписывавает подобное  прочтение  монеты  богатому  воображению  иезуита  Файлеса,  указывая  на надписи  на  монете.

А затем пришла эпоха приборов УР-8, или ана­лизаторов изображений. Воспользовавшись дан­ным анализатором, Джон Джексон объявил, что трехмерные снимки выявили на глазах изобра­жаемого на плащанице некие предметы — скорее всего, мелкие монеты. Богослов-иезуит Френсис Файлес благодаря VР-8 смог прочитать часть над­писей на окружности монеты — четыре буквы: UCAI. Файлес предположил, что это — средняя часть надписи Tiberiou Caicaroc(Тиберий импе­ратор). Как известно, во времена жизни Христа именно Тиберий был римским императором.

Да, такое написание действительно представ­ляет собой ошибку, смешение греческих и ла­тинских букв: по-гречески TIBERIOY KAICAPOC, на монете же —TIBERIOU  CAICAROC. Но де­ло в том, что монетчики в Риме делали толь­ко серебряные монеты — динарии и драхмы, мелочь же чеканилась в самих местностях, в данном случае в Палестине. Местные мастера нередко путали латинские буквы с греческими. Подтверждением тому может служить факт, что уже после сообщения о находке изобра­жения монет на плащанице в разных музеях были обнаружены еще шесть монет с подоб­ной — «ошибочной» — надписью... Плащаница, претерпев фотовоплощение, бы­ла готова к встрече с наукой. А наука как бы пряталась от известной строки Евангелия от Иоанна: «Счастливы те, кто, не видев Меня, поверили». Наука и видела даже, но не пове­рила.

Продолжение легенды о плащанице

Мир снизошел на землю. Анжу ей, добился того, что паломники-христиане могли спокой­но поклоняться Гробу Господню в Иерусалиме. Жана-Пьера де Вуази более никто не держал в заложниках во дворце эмира Аль-Мустанзи­ра. Но и отправляться вместе с воинством крестоносцев в родные края юноше пока тоже не хотелось. Молодой барон стремился в Иеру­салим. Сопровождать его на пути в Святую землю вызвался Натанаэлъ. Их путь лежал в Аккон, к рыцарям храма.

—     Это мой друг Натанаэлъ бен Соломон, — представил де Вуази коменданту-тамплиеру Роджеру де Адаму. — Он многие годы прожил в Сен-Жан д’Акре, учился здесь.

Повернувшись к рабби, тамплиер спросил:

—     Ты жил и учился в нашем городе, поч­тенный? В нашей школе талмудистов? Это радует меня.

Их оживленный разговор прервало появление монаха-францисканца лет шестидесяти. Он кивнул коменданту Аккона и замер в дверях. Его неухоженная лохматая борода доходила до толстого живота, выпиравшего из коричневой рясы. Из-под кустистых бровей монах молча наблюдал за Жаном-Пьером и Натанаэлем. Взгляд монаха был подобен металлу, холод­ный и жесткий.

—     Это фрадре Гюго де Бульо, глава мест­ного отделения ордена францисканцев, — про­изнес Роджер де Адам. — Когда я сказал ему о вашем прибытии, дорогой де Вуази, препо­добный фрадре сразу же пожелал увидеть вас...

—     Гюго де Бульо? — удивленно спросил Жан-Пьер. — Но так звали священника, кре­стившего меня! Вы?..

—     Да, господин барон, я и есть твой крест­ный, — отозвался францисканец и вплотную приблизился к юному рыцарю. Запах немыто­го тела ударил в нос Жану-Пьеру. Этот ни­щенствующий орден категорически не любил мыться. Жан-Пьер слегка отступил в сто­рону.