Рене Жирар - Козел отпущения Страница 23

Скандинавский трикстер <…> переодевается женщиной и приходит к Фригг с вопросом, нет ли во всеобщей клятве не причинять Бальдру вреда какого-то исключения. И он узнает от Фригг, что молодой побег дерева, называемого mistilteinn (омела), показался ей таким молодым, что она не взяла с него клятвы. Локи добывает это растение и, вернувшись на тинг [священное место, где происходит линчевание], вручает его слепому брату Бальдра, Хёду, который прежде воздерживался от того, чтобы ударить брата, потому что не видел его, но Локи направляет его руку в сторону жертвы, которая умирает от простой омелы.

Короче говоря, коварство Локи сводит на нет меры, предпринятые богами, чтобы защитить Бальдра от всякого насилия. Почему же этот миф выбирает столь странный и окольный путь, чтобы прийти к почти такому же результату, что и тысячи других мифов, — к насильственной смерти божества, пораженного другими богами, его товарищами, объединившимися против него? Раз речь идет о самом банальном результате, отчего же не выбрать для его достижения самый банальный путь? Единственный правдоподобный и даже единственный вообразимый ответ, мне кажется, состоит в том, что проанализированный нами вариант мифа — это не первый его вариант. Наш вариант, видимо, наложен на более ранние версии, которые изображали Бальдра жертвой самого банального, самого «классического» коллективного убийства. Наш вариант, видимо, создан людьми, которых возмущало традиционное изображение этого убийства, поскольку в нем все боги, за исключением жертвы, оказываются настоящими преступниками. Первоначальный пантеон не отличался от банальной банды убийц, и почитатели этих богов в одном смысле хотели бы от него избавиться, но другого пантеона у них нет, и потому в тысяче других смыслов они за него цепляются и даже страстно к нему привязаны. Они хотят одновременно и сохранить свои религиозные представления, и от них избавиться — точнее, перевернуть их вверх дном, потому что хотят устранить основной гонительский стереотип: коллективное убийство. Именно усилия примирить эти два требования, видимо, и приводят к мифам столь странно устроенным, как миф о Бальдре.

Решением оказывается следующее утверждение: наши предки действительно видели то, что можно увидеть в первоначальной эпифании, но они это неверно истолковали. Наивные варвары, они не поняли тонкости того, что случилось. Они поверили, что произошло коллективное убийство. Они попали в ловушку, которую им расставил демонический Локи, единственный настоящий убийца и к тому же обманщик. Локи превращается в единственное вместилище насилия, которое прежде распределялось поровну между всеми линчевателями, а теперь делается откровенно злодейским, сосредоточившись в одном-единственном индивиде[29]. Таким образом, репутация одного Локи приносится в жертву реабилитации всех остальных богов. В выборе Локи на эту роль есть нечто парадоксальное, если действительно (как мне представляется) в исходной сцене Локи единственный из всех богов не участвовал в линчевании.

Видимо, следует предположить манипуляцию с мифом к ущербу для одного бога, зато к выгоде всех остальных. Намерение обелить первоначальных убийц проявляется и в нескольких деталях того странного способа, каким фактически происходит умерщвление Бальдра. Все эти детали явно служат тому, чтобы как можно сильнее преуменьшить ответственность Хёда, кто больше всего рискует показаться виновником, поскольку именно от его руки (его так и называют — «убийца рукой», handbani) погибает Бальдр.

В убийстве по сути своей коллективном не все участники виновны одинаково: если можно установить (как это возможно здесь) того, кто нанес смертельный удар, его ответственность становится несравненно большей, чем у остальных. Поэтому миф с сугубым усердием старается снять вину с Хёда — очевидно, по той единственной причине, что, нанеся этот удар, он оказался виновнее всех. Чтобы обелить его, нужно приложить еще больше стараний, чем для всех остальных богов вместе взятых.

Достаточно допустить наличие такого плана, и сразу разъясняются все без исключения детали убийства. Начнем с того, что Хёд слеп: он «прежде воздерживался от того, чтобы ударить брата, потому что не видел его». Чтобы он поразил брата, кто-то должен навести его руку на цель — и разумеется, эту услугу ему оказывает Локи. У Хёда нет никаких оснований полагать, будто его удар мог бы убить Бальдра. Подобно прочим богам, он считает брата неуязвимым для любого оружия, для всех мыслимых снарядов. И чтобы его успокоить еще и дополнительно, Локи вложил ему в руки самый легкий предмет — слишком ничтожный, чтобы его метаморфоза в смертельное оружие могла казаться вероятной. Даже самый заботящийся о благополучии и безопасности своего брата человек не смог бы предвидеть ужасных последствий своего поведения, если бы он вел себя подобно Хёду. Чтобы оправдать Хёда, миф громоздит одно извинение на другое. Вместо простого отрицания вины, которое считается достаточным в случае всех остальных богов, виновность Хёда делается предметом по меньшей мере трех последовательных отрицаний. И каждый раз издержки этой процедуры ложатся на Локи, Трижды виновный в убийстве, в котором он технически невиновен, Локи цинично манипулирует злосчастным Хёдом, трижды невиновным в том убийстве, в котором он единственный виновен технически.

Кто хочет доказать слишком много, не докажет ничего. С мифом о Бальдре дело обстоит точно так же, как с оправданиями, которые неразумно множит человек, знающий, что ему есть за что просить прощения. Он не отдает себе отчета, что одно-единственное заурядное извинение весит больше, чем несколько превосходных. Когда мы пытаемся обмануть аудиторию, нужно прежде всего, чтобы она не понимала, что ее пытаются обмануть. Именно желание слишком хорошо что-то замаскировать всегда и выдает маскировку. Это желание становится еще заметнее оттого, что оно устраняет вокруг себя все, что могло бы от него отвлечь, и сразу приводит нас к замаскированной вещи. Ничто так не пробуждает наши подозрения, как оправдательные доводы, нелепым ворохом сваленные на голову истинного виновника.

Как мы видим, возможно дать мифу о Бальдре такое прочтение, которое бы объяснило все без исключения детали мифа исходя из единого принципа, максимально простого и экономного, — но это возможно, только если мы будем искать этот принцип (если и не в самом реальном коллективном убийстве, то) в многозначительном отвращении, которое у авторов этой версии мифа вызывает репрезентация такого убийства. Миф явным образом одержим и целиком детерминирован этой репрезентацией, хотя в явном виде она не фигурирует нигде в излагаемых им темах. Если верить современным исследователям мифологии, то этот миф заблуждается. У него нет никаких причин избегать репрезентации коллективного убийства, так как коллективное убийство не играет в мифологии никакой роли. Тем не менее приходится констатировать, что миф о Бальдре нисколько не считается с современной догмой. Ему совершенно наплевать на структурализм. Я полагаю, что неплохо бы дать слово самим мифам, особенно если то, что им есть сказать, противоречит нашим устоявшимся представлениям.

Теперь мы должны показать, что миф о Бальдре не является каким-то отклонением, уникальным исключением в мифологии. И действительно, мы находим аналогичные явления — не повсеместно, но в нескольких важных традициях. Это явления, одновременно очень близкие к мифу о Бальдре по своей вероятной интенции и очень отличные от него по выбранному решению, по тематическому содержанию дошедшей до нас версии — и потому подкрепляющие ту идею, что в эволюции этих систем должна существовать стадия разработки и адаптации, характеризующаяся стиранием знака «коллективное убийство». Желание стереть этот знак очень наглядно, потому что оно, как правило, сочетается с религиозным консерватизмом, старающимся сохранить в полной или почти полной неприкосновенности предыдущие репрезентации, предметом которых могло быть только само коллективное убийство.

Я обращусь к другому примеру, взятому на этот раз из греческой мифологии. Речь идет о рождении Зевса. Бог Кронос пожирает всех своих детей и разыскивает самого младшего, Зевса, которого его мать, Рея, от Кроноса утаила. Свирепые воины, куреты, скрывают младенца, собравшись вокруг него в круг. Испугавшись их, младенец-Зевс испускает вопли, которые могут открыть отцу его местонахождение. Чтобы заглушить его голос и обмануть прожорливого Кроноса, куреты гремят оружием; они ведут себя шумно и угрожающе[30].

Чем сильнее пугается младенец, чем пронзительнее его крики, тем более пугающим образом должны вести себя куреты, чтобы его защитить. Короче говоря, они кажутся тем более страшными, чем более надежными и действенными защитниками они являются в реальности. Кто-нибудь мог бы подумать, что они окружили ребенка, чтобы его умертвить, — на самом же деле, они ведут себя таким образом, чтобы спасти ему жизнь.