Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни Страница 23

Претендующая на рациональность доктрина субстанциальности души и ее духовности, вместе со всем соответствующим познавательным аппаратом, возникла как раз именно в результате того, что люди чувствовали необходимость найти в разуме опору для своей неодолимой жажды бессмертия и веры в него. Все софизмы, при помощи которых пытаются доказать, что душа является простой и неразложимой субстанцией, ведут свое происхождение из этого источника. Более того, само понятие субстанции, как оно было постулировано и определено схоластикой, понятие, не выдерживающее никакой критики, является понятием теологическим, предназначенным служить опорой веры в бессмертие души.

У. Джемс в третьей из своих лекций по прагматизму, которые он читал в Институте Лоуэла в Бостоне в декабре 1906 - январе 1907 , в лекции крайне слабой, которая явно слабее всею, что было создано этим выдающимся североамериканским мыслителем, говорит следующее: «Идею субстанции схоластика позаимствовала из здравого смысла, превратив ее в специальное и точно определенное понятие. По-видимому, едва ли что-либо имеет для нас так мало прагматических следствий, как субстанции, поскольку у нас нет никакого контакта с ними. Но есть один случай, в котором схоластика доказала важность идеи субстанции, трактуя ее прагматически. Я имею в виду не что иное, как полемику относительно таинства Евхаристии. Здесь проявляется большое прагматическое значение субстанции. Если акцидентальные свойства облатки при ее освящении не изменяются и, тем не менее, она претворяется в тело Христово, то данное изменение может быть только изменением субстанции. Субстанция хлеба должна чудесным образом превратиться в божественную субстанцию, не изменяя свойств, непосредственно данных нашим ощущениям. Эти последние не изменяются, но разница колоссальная; речь идет о том, что мы, участники таинства, питаемся теперь самою субстанцией божества. Таким образом,

понятие субстанции вторгается в нашу жизнь с чудовищной силой, если допустить, что субстанции могут отделяться от своих акциденций и изменять эти последние. Это единственный известный мне случай прагматического применения идеи субстанции, и очевидно, что всерьез о ней могут говорить только те, кто имеет безусловную веру в реальное присутствие невидимого».

Ладно, оставим в стороне вопрос о том, можно ли в здравом богословии, я не говорю в здравом рассудке, так как все это выходит за его пределы, путать субстанцию тела - тела, а не души - Христа с самою божественной субстанцией, то есть с самим Богом; кажется невозможным, чтобы такой человек, как У.Джемс, так горячо, так страстно желавший бессмертия души, вся философия которого направлена только на то, чтобы рационально обосновать эту веру, был неспособен видеть, что прагматическое применение понятия субстанции к учению о евхаристической транссубстанциальности есть следствие, вытекающее из применения этого понятия к учению о бессмертии души. Как было показано в предыдущей главе, таинство Евхаристии есть не что иное, как отражение веры в бессмертие; для верующего это является опытным, мистическим, доказательством того, что душа бессмертна и будет вечно наслаждаться Богом. И понятие субстанции родилось прежде всего и главным образом из понятия субстанциальности души, и утверждалось это понятие с целью подкрепить веру в сохранение души после ее отделения от тела. Таково его первое прагматическое применение и вместе с тем его происхождение. А потом мы распространили это понятие на вещи внешнего мира. Благодаря тому, что я чувствую себя субстанцией, то есть постоянным при всех своих изменениях, именно благодаря этому я приписываю субстанциальность людям, находящимся вне меня, предполагая, что и они сохраняют постоянство при всех своих изменениях. Точно так же и понятие силы, как чего-то отдельного от движения, рождается из ощущения моего собственного усилия, направленного на то, чтобы что-либо привести в движение.

Прочтите внимательно в первой части Суммы Теологии Святого Фомы Аквинского шесть первых пунктов вопроса LXXV, где речь идет о том, является ли человеческая душа телом, представляет ли она собой нечто существующее, можно ли приписать то же скотской душе, является ли человек душой, состоит ли эта последняя из материи и формы и можно ли считать ее неразложимой, а затем скажите мне, разве все это не хитроумная уловка, направленная на поддержание веры в то, что неразложимая субстанциальность души позволяет ей получить от Бога бессмертие; ведь очевидно, что если Он создал душу, чтобы вложить ее в тело, то, согласно Святому Фоме, Он мог бы, отделив душу от тела, уничтожить ее. И поскольку эти доказательства уже тысячу раз подвергались критике, ни к чему повторять ее здесь.

Разве мог бы непредубежденный ум сделать вывод о том, что наша душа фактически является субстанцией, исходя из того, что сознание нашей идентичности - и это в очень узких и колеблющихся пределах - сохраняется при всех изменениях нашего тела? Это все равно, что говорить о душе корабля, который выходит из порта, сегодня теряет одну доску, которая заменяется другой доской такой же формы и величины, потом теряет другую свою часть и так одну за другой все, а в порт возвращается тот же самый корабль, точно такой же формы, с такими же мореходными качествами, и все узнают в нем тот же самый корабль. Какой непредубежденный ум способен сделать вывод о простоте души, исходя из того факта, что мы должны оценивать и приводить в единство наши мысли? Мышление является не единым, но многообразным, равно как и душа для разума является не более, чем совокупностью скоординированных между собой состояний сознания.

Как правило, в книгах по спиритуалистической психологии, когда речь заходит о существовании души как простой и отдельной от тела субстанции, используется какая-нибудь формула типа: «Во мне есть мыслящее, волящее и чувствующее начало...». В этой формуле кроется предвосхищение основания{105}. Ибо она не является ни непосредственной истиной, ни, тем более, чем-то изначальным во мне; непосредственной истиной является то, что мыслю, желаю и чувствую я. И это мое я, то самое я, которое мыслит, желает и чувствует, является непосредственно моим живым телом вместе со всеми состояниями сознания, которые оно претерпевает. Мыслит, желает и чувствует не что иное, как мое живое тело. Как? Да как угодно.

А потом пытаются подтвердить субстанциальность души, гипостазируя состояния сознания, и, поскольку эта субстанция должна быть простой, начинают противопоставлять мышление протяженности, в духе картезианского дуализма. Наш Бальмес{106} был одним из тех спиритуалистов, которым удалось сформулировать аргумент о простоте души в наиболее ясной и лаконичной форме, поэтому я беру этот аргумент в том виде, в каком он представлен в главе I Психология его элементарного курса философии. «Человеческая душа проста», - говорит он. И добавляет: «Простым является то, что лишено частей, и душа их не имеет. Предположим, что у души имеются части А, В, С; я спрашиваю: где находится мышление? Если только в А, то В и С излишни; следовательно, простой субъект А и будет душой. Если же мышление находится в А, В и С, получается, что мышление разделено на части, что абсурдно. Чем будут перцепция, сравнение, суждение и умозаключение, распределенные в трех субъектах?» Более очевидное предвосхищение основания просто немыслимо. Он начинает с того, что в качестве очевидного предполагает, что целое как совокупность всех частей неспособно к суждению. Далее Бальмес продолжает: «Единство сознания противоречит делимости души; когда мы мыслим, то всегда имеется некий субъект, который знает все, что он мыслит, и приписать ему части невозможно. О мышлении, которое находится в А, ни В, ни С ничего не будут знать, и наоборот; следовательно, это не будет единым сознанием целостного мышления; каждая часть будет иметь свое особое сознание, и внутри нас будет столько же мыслящих существ, сколько частей». Здесь опять-таки предвосхищение основания; предполагается как самоочевидное, без какого бы то ни было доказательства, что целое как совокупность всех частей неспособно к единству апперцепции. Затем Бальмес задает вопрос, являются ли эти части А, В, С простыми или сложными, и повторяет этот аргумент, пока не приходит к заключению, что мыслящий субъект должен быть одной частью, а не целым, то есть должен быть простым. Как видите, этот аргумент основывается на единстве апперцепции и суждения. А затем он пытается опровергнуть предположение, апеллирующее к коммуникации частей между собой.

Бальмес, а с ним и все спиритуалисты a priori, которые стремятся рационализировать веру в бессмертие души, оставляют за бортом то единственное рациональное объяснение, согласно которому апперцепция и суждение являются неким результирующим вектором, согласно которому они являются перцепциями или идеями, которые согласуются между собой, как составляющие этого вектора. Они начинают с предположения о существовании чего-то внеположенного состояниям сознания и отличного от них, чего-то такого, что не есть живое тело, их претерпевающее, не есть я, а находится во мне.