Александра Никифорова - Живое предание XX века. О святых и подвижниках нашего времени Страница 24

После окончания Вифанской школы я осталась преподавать в ней английский язык, литературу, историю, грамматику, географию, Закон Божий, и преподавала восемь лет. Военное время, учебников было мало. Помню, у нас по программе была Южная Америка, и я ночами по калькам срисовывала карту, потом раскрашивала ее, чтобы показать детям что-то наглядное. Я считала, что они запомнят урок, только если будут видеть. И на уроке показывала им, где – саванны, где – цепи гор. Еще я заведовала одним «трудным» классом. Девочкам было по тринадцать-четырнадцать лет. Вошла – они смотрят на меня испытующе! Сделала вид, что ничего не замечаю, и говорю: «Сегодня у нас английская литература, мы начнем читать книгу». – «А, нет, это нас не интересует». – «Хорошо, тогда я буду вам читать сама». И история оказалась столь захватывающей, что мы с ними сблизились, и год они окончили отличниками.

«Поняли ли мы, что такое икона?»

– Когда родился ваш интерес к иконописи?

– Иконы интересовали меня с раннего детства. В Вифанской школе по субботам в нашей домашней часовне совершалась литургия для детей. Роспись часовни была основана, естественно, на местных сюжетах: «Воскрешение Лазаря», «Явление Христа Марии Магдалине». На маленьком иконостасе находилось лишь две иконы, справа – икона Христа, слева – Богоматери. Они были необычные: Христос на руках держал нашу часовню, а Богоматерь – нашу школу. И у меня, ребенка, возникла дилемма: то ли Христос существовал до нашей школы, то ли наша школа существовала до Христа? Этот вопрос я не могла разрешить довольно долго.

Однажды я стояла на службе в чинных рядах наших учениц, и мое внимание приковала к себе икона «Не рыдай Мене, Мати». Я стремительно рванулась к ней, с воплем на всю церковь, перебивая пение и чтение: «Посмотрите! Ой, ой, ой! Как Ему больно, почему Его положили в сундук?! Смотрите! Его Мама плачет!» Все, кто мог, бросились меня успокаивать, но я громко убеждала всех, что Христу в сундуке больно! Одним словом, церковь, как магнит, притягивала меня к себе своей росписью. Я бегала в нее на всех переменках, чтобы изучать на иконах наши пейзажи, те места, по которым ходил Христос. Такими были мои первые иконописные переживания в жизни.

Позже, когда мне исполнилось 12 лет, я встретилась с иконописицей княжной Голицыной, которая приехала из Парижа в Иерусалим и приняла иночество с именем Евдокия. В первый же вечер мы подружились, она показала мне свои иконы, которые были очень красивыми. Она открыла иконописный класс, где мы занимались под ее руководством, так что она – моя первая учительница. Потом я переехала в Париж и познакомилась с Леонидом Александровичем Успенским[140]. Я приходила к нему почти ежедневно годами, писала, показывала, мы говорили об иконописи. Человека, более погруженного в размышления о сущности иконы, чем он, трудно было себе представить. Всю жизнь он хотел понять, что такое икона. И перед смертью он как-то спросил меня: «А поняли ли мы, что такое икона?» Я была поражена! Это после всех его трудов об истории и богословии иконы!

– Отличался ли подход к иконе Успенского от подхода сестры Евдокии?

– Совсем нет. Только он был намного талантливее. Иконы сестры Евдокии – более женственные, она писала свободнее, потому что так ее научил наставник-монах, иконописец Свято-Сергиевского подворья в Петербурге. Эту свободу она передала и мне: я не пишу копии, я пишу образ, как его себе представляю, но, разумеется, согласно канонам Церкви. Успенский тоже не писал копий, к концу жизни образ у него становился все более упрощенным: он не впадал в детали. У него икона – это ее сущность.

– Вы помните свою первую икону?

– Да. Я хорошо помню то счастье, которое ощущала, когда писала иконы. Первая икона была на бумаге – Божия Матерь. Вторая – на доске: поясное изображение правого ангела из «Троицы» Андрея Рублева.

– А первый иконостас?

– Это был заказ, сделанный в 1959 году нашему монастырю арабским приходом в Акабе, на Красном море, в Иордании. Мне было уже почти 20 лет. Много лет спустя, когда я жила в Голландии, как-то провожала на поезд свою парижскую подругу. Проходя мимо киоска на вокзале, купила «Le Figaro»[141], смотрю на первую страницу и вижу мои иконы. Читаю подпись: «В Акабе разбомбили церковь. Уцелел иконостас». Для меня это было поразительно!

Семья и иконопись

– Вы – многодетная мать. Как вам удавалось совмещать воспитание детей с иконописанием?

– Я очень счастливая мать. У меня трое детей: два мальчика и одна девочка. Для меня было большой радостью с ними возиться, настолько, что когда я их укладывала вечером спать, то скучала по ним и думала: «Когда же настанет утро!», чтобы снова их услышать. Я никогда не считала, что я работаю, – я жила иконописанием. Активнее всего я писала, пока дети были маленькие. Они уходили в школу в 8 часов, а приходили после обеда, в 4 часа, и все это время я занималась иконописью. На каникулы мы снимали дом у моря. Помню, мне нужно было закончить «Вход Господень в Иерусалим», я выпускала детей во двор и писала. Они приходили ко мне через окна, через двери, мешали, но как-то все продолжалось. У всех моих детей есть способности к рисованию. Старший сын Николай принял священство, любит Россию, он русская душа. Дочка Анастасия окончила школу реставрации памятников и работает в музеях. Младший сын Алексей – скульптор.

Православная икона на Западе

– А с чем связано появление на Западе интереса к византийской иконе?

– Это удивительно! Когда в 1960-е годы я приехала в Париж, там было всего четыре иконописца: Успенский, Морозов, Круг, Мерзлюкин. Думаю, интерес к иконе пришел из Германии, куда были вывезены прекрасные образа из России. В Реклингхаузене[142] есть замечательная коллекция русских икон, и там проходили большие выставки. Это дало толчок. И французы, которые сами из своих церквей вынесли всех святых, заинтересовались иконой. Теперь в каждом переулке Парижа существуют иконописные школы для католиков. В 70-е годы Жак Ширак[143], тогдашний мэр Парижа, попросил меня преподавать иконопись французам в такой школе. Я приняла его предложение и 28 лет им преподавала, объясняла, в чем разница между православным и католическим образом, рассказывала, что икона – это не просто изображение, но исповедание догматов православной веры. Были среди моих учеников даже такие, кто перешел в Православие.

– Насколько точно католики, исповедуя другие догматы, могут написать православный образ?

– Это очень хороший вопрос. Успенский говорил, что католики могут лишь копировать православную икону. Чтобы понять и создать образ, иконописец должен быть православным богословом.

– Византийский образ Богоматери при входе в Нотр-Дам – это результат увлечения иконой, которое длится вот уже около 40 лет?

– Да, и в каждом католическом храме обязательно присутствует византийский образ. Католики говорят, что икона им помогает молиться.

– Какие работы были вами созданы во Франции и в Голландии?

– Во Франции я реставрировала росписи храма на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, расписала церковь в румынском Благовещенском монастыре в Розье[144]. В Голландии, где мой супруг отец Николай[145] служил священником русского прихода Святой равноапостольной Марии Магдалины в Гааге, работала над иконостасами для церквей в Амстердаме и Роттердаме. Написала много икон на заказ для храмов и просто для людей.

– У вас есть любимая икона?

– Это икона «Не рыдай Мене, Мати».

Америка. Крествуд. Отец Иоанн

– Какой самый счастливый период вашего творчества?

– Работа в Америке под руководством протопресвитера Иоанна Мейендорфа[146]. Это был глубокий богослов, историк, византолог. Постройку семинарского храма в Крествуде начинал еще отец Александр Шмеман[147]. И первое, что сделал отец Иоанн, сменив его на посту ректора семинарии, – стал искать иконописца и обратился, к моему большому удивлению, ко мне. Мы обсудили с ним программу росписи, и я приступила к работе. Он говорил: «Я вам доверяю». И, может, кому-то и не нравится мой стиль, но мне повезло, что отец Иоанн его понимал и одобрял, называл его свободным. Когда я писала «Причащение апостолов» в алтаре, американцы-прихожане, глядя на роспись, говорили: «Апостолы – не греки и не русские, но они американцы».

– Это самая удивительная часть росписи – необычны размеры апостолов, они огромные, выше человеческого роста. Как восприняли роспись прихожане?

– Размер апсиды был 6 на 3 метра. Я подумала, что там не получится уместить еще один сюжет, и поставила огромных апостолов. Каждый – размером в два метра. Что меня поддержало? Во время работы (было лето, семинария опустела) в храм зашла матушка отца Павла Лазора и воскликнула: «Как красиво!» И этим меня ободрила. А был у нас священник, который всегда проходил с насмешкой: «О-о, мне будет так страшно служить в их присутствии, они такие огромные!» Когда я закончила, он сказал: «Вы знаете, я критически относился к вашей работе. Но теперь, когда она окончена, я вижу, что вы все сделали верно, и апостолы живут своей жизнью». Его слова были очень ценны для меня! Алтарь – небольшой, и во время литургии у священников создается впечатление, что они служат посреди апостолов.