Андрей Кураев - Сатанизм для интеллигенции Страница 26

Чуть позднее тот же самый обман в деятельности Теософского общества в России обнаружил К. Д. Кудрявцев. Поверив, что теософское движение является научно-философским и христианским, он начал сотрудничать с ним и даже стал секретарем Петроградского Теософического Общества. Наблюдение изнутри за образом деятельности Общества привело его к выводу, что, вопреки своим рекламным заверениям, на деле оно оказалось «замаскированным религиозным антихристовым движением, принадлежать к которому с чистой совестью можно лишь по неведению или заблуждению»259.

Когда Елена Блаватская пишет в Одессу своей тете, то исповедует, что Христос, «Всемогущий Сын Божий» принял «смерть на Кресте за все человечество целиком, особенно за грешников, за падших, за язычников»260. В иных же случаях она высказывает свое глубочайшее отторжение именно этих двух центральных христианских догматов (то есть веры в Божественность Христа и в спасительность Его Жертвы).

То Блаватская пишет о «нашей православной Церкви», а то презентует себя буддисткой (в Российском Теософском Обществе висел портрет Блаватской с ее собственноручной подписью: «От старой буддистки»261 ). А в дневниках полковника Олкотта «христианка» Блаватская прямо говорит, что «необходимо проповедовать и открывать людям Запада Брахму»262. Сам же Олкотт не просто написал «Буддистский катехизис», но и лично перешел в буддизм263.

И здесь не уйти от вопроса: почему в сердце Теософского Общества процветает буддизм, и зачем нужен этот переход из христианства в буддизм, если по заверению самих теософов все религии равны и во всех них раскрывается одна и та же истина?

И еще один вопрос есть у меня к г-же Шапошниковой: если «проповедовать Христа» или «проповедовать Аллаха» считается религиозной деятельностью, то на каком основании «проповедовать Брахму» оказывается всего лишь «культурной работой»?

Кстати, стоит заметить, что Будда как раз и начал свою проповедь с отрицания Брахмы. Весь классический буддизм сформировался в противостоянии ведическому теизму: «Идея единобожия была настолько прочно укоренившейся в известных, по крайней мере, мыслящих кругах Индии, что такие антитеисты, как буддийские учители, считали необходимой боевую полемику с монотеизмом»264. Но Блаватская, как всегда, весьма развязна в использовании историко-религиозного материала. И ей, конечно, ничего не стоит присягнуть на верность «нашему Господу Будде», и одновременно проповедовать то, против чего Будда не уставал бороться265.

Что касается Елены Рерих, то она уроки тактической лжи советует брать у Розенкрейца, основателя ордена розенкрейцеров, который по возвращении из Индии в Европу (вообще-то более старые мифы повествовали о его путешествии в Египет, а не в Индию) «должен был преподать учение Востока в полухристианском обличии, чтобы защитить своих учеников от мести фанатиков и ханжей. В своем большинстве человечество осталось все теми же нетерпимыми и жестокими изуверами. Каждое великое Откровение требует прикрытия внешними щитами266. В «Письмах Махатм» формулировка точнее рериховской – Розенкрейц прикрыл христианским флером «наши восточные доктрины», чтобы защититься от «духовенства»267. Сопоставление этих двух почти дословно совпадающих текстов (причем текст Махатм был известен Е. Рерих), по крайней мере дает нам ключ к рериховскому лексикону: там, где она пишет «ханжи, фанатики, изуверы», она имеет в виду христианское духовенство.

Агни Йога допускает полезность лжи: «Когда Мы говорим о необходимости честности, мы не имеем в виду негодных людей. Правда не есть отвлеченная условность, она есть осознание космических законов, основанное на непосредственном опыте. Поэтому наш счетовод может ошибиться в цифре, не становясь нечестным» (Агни Йога, 156).

Е. Рерих сама признает, что новым членам Общины не надо раскрывать всего, не обо всем надо писать в книгах. «При выполнении Указаний помните одно условие – всегда лучше что-то недосказать, нежели дать слишком много»268. Поэтому первоначальный вариант проповеди «Живой этики» делается максимально христианизированным или стерильно-культурным. «Если спросит вас совсем простой человек – какие задачи Учения, скажите – чтоб тебе было хорошо жить» (Агни Йога. 65).

Так что теософы не жеманничают, когда говорят, что у них есть «тайны». Самая большая их тайна – это то, что они все-таки – антихристиане («теологическое христианство должно отмереть и никогда больше не воскреснет в своем прежнем виде»269 ). Но об этом узнает или слишком уж въедливый читатель их трактатов, или человек, уже всецело вовлеченный в деятельность теософского общества. Поначалу же оккультисты предпочитают выступать в роли чисто культурной организации, которая, вдобавок, с огромной симпатией относится к христианству, отличаясь от него разве что чуть-чуть большей терпимостью и открытостью.

Чтобы не касаться пока той религиозной тайны, что ценой откровенных лжесвидетельств защищают оккультисты (и рериховцы в их числе), возьмем пример эзотерической маскировки политического кредо Рерихов.

Международный Центр Рерихов пытается представить Рерихов в качестве диссидентов, чуть ли не борцов с советской властью: «для кремлевских мудрецов Рерих оставался неугодным с 1919 г»270. Однако, в лучших традициях эзотерики, Наталья Дардыкина, чьему перу и совести принадлежат эти строки, не указывает – до какого именно года Рерихи не угождали большевикам. Неужели Дардыкина думает, что никто, кроме нее, уже не помнит о знаменитом «Письме Махатм вождям Советского Союза»? По утверждению Н. Дардыкиной, в 1919 г. Н. Рерих возмущался тем, что «шведская левая пресса высказывалась о большевиках как о покровителях искусства». А через несколько лет – пожалуйста: «Вы преклонились перед красотой» (из письма Махатм большевикам). С чего бы это такая перемена во взглядах лондонца, которому не угрожал ГУЛАГ?

Сам Николай Рерих так писал о Ленине: «Появление Ленина примите как знак чуткости Космоса. Ленин служил Эволюции, и ради этого ему пришлось идти самым верхним путем – используя всех и вся для достижения Высшей цели – победы Революции в России»271. При этом В. Клещевский сообщает интересные подробности: «Известно, что еще в 1919 г. Н. К. Рерих полагал большевиков „разрушителями культуры“. Также известно, что после 24 марта 1920 г. Рерихи становятся яро „красными“. Именно в этот день состоялась их встреча в Лондоне с Махатмой М. Видимо, началось посвящение в План Владык».

То, о чем с мистическим придыханием пишут рериховцы, просто подтвердил на основании вполне земных архивов советских спецслужб журналист Олег Шишкин. Все оказалось немного проще: в конце 1919 г. в Лондоне с Рерихом знакомится связной Коминтерна Владимир Шибаев. Затем их встречи стали постоянными272.

Может быть, их сотрудничество было совершенно бескорыстным. Просто встретились два интересных человека. Ну, помогали они чисто по-дружески один другому: то Рерих с собою возьмет в тибетскую экспедицию советских агентов273 , то «друзья», не торгуясь, купят несколько картин художника, заплатив при этом бриллиантами. Так и было дано начало знаменитому рериховскому «чемодану с бриллиантами»274.

Сотрудничество с Коминтерном – это действительно эзотерика. Рериховцы отрицают его не менее настойчиво, чем религиозный и антихристианский характер своей доктрины.

Но гораздо более тщательно, чем свою политическую ангажированность, рериховцы прячут свою религиозность. И то, что их «эзотерический» культ, их «религия Нового Века» избегает соблюдения закона о религиозных организациях, делает рериховское движение нелегальной сектой.

«Живая этика» в школе

Не стану отрицать, бывают хорошие люди в дурной религии, и дурные – в хорошей. Но одну вещь я усвоил из опыта, вполне реального, так, как учатся различать марки хороших вин. Вряд ли мне попадался хотя бы один философствующий преступник, который не философствовал бы о Востоке и перевоплощении, о колесе судьбы и круговороте вещей, о змее, закусившей собственный хвост. Первоистоки этого учения, быть может, иные, но в нашем реальном мире оно стало религией негодяев.

– Мне кажется, – заметил доктор Бойн, – негодяй может исповедовать любую религию.

– Да, – согласился его собеседник, – может, или вернее, мог бы, если бы тут было рассчитанное лицемерие. Любое лицо можно прикрыть любой маской. Всякий заучит несколько фраз и скажет, что держится таких-то взглядов. Но мы ведь говорим о поэте. А поэту нужно, чтобы маска до известной степени была вылеплена на нем. Он может черпать лишь из того, что есть и у него в душе. Он не мог бы стать красноречивым методистом, а вот побыть красноречивым мистиком или фаталистом ему не трудно. Такой человек, даже весь покрытый кровью, способен вполне искренне уверять вас, что буддизм – лучше христианства, мало того, что буддизм – христианней христианства.275