Этьен Кассе - Туринская плащаница Страница 27

Исследования в этом направлении продол­жили Эльмар Грубер и Хольгер Керстен. Они провели эксперимент прямо на себе. Умастили тело Керстена смесью алоэ и мирры и затем подвергли локальному нагреванию. Их не на­столько волновало происхождение изображения на пелене, как тот вопрос, что в теле Иисуса еще продолжала теплиться жизнь. Изображе­ние они получили, а догадка так и осталась догадкой.

Родни Хор выдвинул гипотезу так называемой термографической коррекции. Он хотел дока­зать, что, находясь во гробе, Иисус, возможно, оставался живым и поэтому более теплым, чем все остальные предметы в гробнице. И добавил, что воскрешение — это всего лишь возвращение из состояния комы. Доказывал Хори то, что если тело оставалось теплым, то нижняя, или задняя, половина покрова тоже была бы теплее верхней половины. Это могло бы объяснить, почему одна часть плащаницы темнее другой. Само же те­ло покоилось в саркофаге, накрытом сверху не крышкой, а полотном.

Окончательного ответа не дано, как не дано и ответа на другой вопрос: кто тот человек с плащаницы?

Продолжение легенды о плащанице

По возвращении в Аккон Жан-Пьер де Вуа­зи решил нанести визит Гюго де Бульо. Тот явно обрадовался приходу молодого барона. Он держал правую руку Жана-Пьера между свои­ми влажными руками и многословно заверял в том, как рад его визиту. Прикосновения мона­ха были неприятны Жану-Пьеру, но из вежли­вости он не отваживался забрать руку. Наконец ему удалось достать из складок плаща маленький белый пакетик.

—     Я кое-что доставил вам, фрадре, из Ие­русалима. Это только мелочь, но думаю, она заинтересует вас.

Монах выудил маленькие монетки.

—     Это монеты времен нашего Господа Ии­суса Христа, — пояснил юный барон. — В гре­ческих буквах на них отчеканено имя импера­тора Тиберия. Видите?

Монах повертел монеты.

—     Такой бесценный дар я не могу при­нять... — проговорил наконец францисканец. И мгновенно спрятал мешочек с монетами в складках своей коричневой рясы. А потом спро­сил: — Откуда они у тебя, сын мой?

—     От арабского торговца, — ответил Жан-Пьер. — От отца я слышал, что вы люби­те древности, и подумал, что вам понравятся эти монеты... Это, конечно, не реликвии, но все же Понтий Пилат оставил о себе память в Священном Писании...

—     Все верно! — с серьезным видом отозвал­ся монах. — Понтий Пилат был своего рода некрещеным святым. Он пытался спасти Гос­пода нашего Иисуса Христа от проклятых иу­деев, требовавших распятия!

Жан-Пьер тут же вспомнил, что расска­зывал ему Натанаэлъ, но не испытывал ни малейшего желания спорить об этом, с Гюго Бульо. Он лишь быстро спросил:

—    Как поживают ваши поиски реликвий для ордена и Франции, фрадре?

—    Как никогда хорошо, сын мой! Силой мы, конечно, сейчас не можем забирать святые косточки из церквей схизматиков, тем паче что король Людовик почил в бозе, а воины по­кинули Святую землю. Но покупать еще как можем. Вот совсем недавно приор маленького монастыря схизматиков с Кармеля был у меня в гостях. В его церкви есть реликвии некото­рых святых — святой Варвары, святой Екате­рины, святого Георгия. Нет секрета в том, что монастырь обнищал и его монахи страдают от нужды, — вот приор и решил поторговать реликвиями.

С этими словами монах вытащил из кар­мана сутаны маленький металлический реликварий и протянул Жану-Пьеру. Там лежала какая-то косточка.

—    Это кость святого великомученика Сте­фана, — объяснил Гюго де Бульо. Вытер лоб огромным платком, а когда Жан-Пьер вернул ему реликварий, завернул его в этот платок.

—    Эх, найти бы более важные реликвии, иг­лы от тернового венца, гвозди с распятия...

—    Плат Вероники... — подсказал Жан-Пьер.

—    Ах, да что там плат! — воскликнул мо­нах. — Это подделка, видал я ее. Эх, если бы крестовый поход продолжился...

Жан-Пьер взглянул на руки монаха. В них было что-то грубое, примитивное. Тыльная сторона ладоней поросла черными волоска­ми, кожа проглядывала бледная. Пальцы были слишком коротки, ногти обломаны, с черным ободком.

Юный рыцарь все же решился и произнес:

—    А я так рад, что крестовый поход закон­чился. .. и мир воцарится между мусульманами и христианами...

Глаза Гюго де Бульо опасно блеснули.

—    Что, черт побери, ты думаешь, Жан-Пьер де Вуази?

Воцарилось напряженное молчание. Это молчание монаха не удручало. Он упивался им — перед битвой надо сделать паузу, тя­нуть ее до бесконечности, чтобы противник почувствовал себя неуютно.

—    Крестовый поход не соответствует моим нынешним моральным представлениям, — про­изнес наконец Жан-Пьер. — Мне кажется безнравственным, что мы, христиане, сеем смерть меж людьми, которые хотят жить и верить иначе, чем мы. Монах поиграл желваками, мрачно погляды­вая на юношу.

—    Сдается мне, что ты переменил, свое мнение в обществе того проклятого иудея?

—    Да, благодаря моей дружбе с ним и с младшим сыном эмира Туниса. Почему нам троим удалось найти общий язык, а вы все раздуваете ссоры?

—    Твоя приверженность миру делает тебе честь, барон, — холодно заметил франциска­нец. — Но думаю, твой образ мыслей придется не по сердцу твоему отцу.

—    Думаю, мы поймем друг друга, — улыб­нулся Жан-Пьер. — Мой отец всегда был про­тивником Крестовых походов.

—    Забыл, что всем должен быть благодарен Церкви? И титулом, и землями...

—    Я ведь не только сын аристократа, но в первую очередь просто человек.

—    То, что ты говоришь, ересь! — выкрикнул Гюго де Бульо.

Жан-Пъер вовсе не желал ссоры со старым монахом. Какой смысл в их споре?

—    Я многое увидел в этом походе, — мягко произнес де Вуази, — и многому научился. Мой взгляд на Иисуса изменился.

—    Так, так! Взгляд на Иисуса изменился... Это все тот рабби!

—    Да, я сдружился с этим молодым иуде­ем, — подтвердил Жан-Пьер, — и многое узнал у него. Узнал ценные вещи об иудаизме.

—    Ценные вещи? Что может быть ценного в религии, от которой отказался Господь, ко­гда бывший его избранный народ распял Иисуса Христа?

Жану-Пьеру показалось, что его ударили. Столь яростен был взгляд францисканца.

—    Или ты принял иудаизм? Уже и обрезание прошел? — брызгал слюной монах.

Жан-Пьер старался говорить спокойно:

—    Я по-прежнему христианин и им останусь, фрадре! Но благодаря моему иудейскому другу я лучше понял Христа как иудея и человека.

—    Как иудея и человека? Да ты должен пасть пред Богом на колени и молиться. А ты его... человеком!

—    Разве в Священном Писании не сказано, что Иисус мог плакать?

Гюго де Бульо скривил губу.

—    Плакал из-за грехов наших,— подтвердил он.— Но нигде в Писании не сказано, что Иисус смеялся! А люди очень любят посмеяться!