Алексей Лебедев - Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. Страница 28

Император Мануил, разумеется, не остался в стороне от этих споров. Он деятельно участвовал в них. Он был вождем той партии, которую мы назвали второй и которая утверждала, что Сын меньше Отца, так как Отец виновник вечного рождения Сына и так как Сын сделался человеком. Это мнение Мануил считал своим собственным мнением, и возможно, что оно обязано ему своим происхождением. Он крепко держался за него, не хотел ни на шаг от него отступить. Император решительно объявлял: «Мне надобно крепко держаться высказываемого мною учения, да я думаю, и нелегко кому‑либо отклонить меня от него». Тот же Мануил при другом случае объявлял, обращаясь к остальным партиям по вопросу: «Вооружайтесь, постарайтесь сразиться со мною — со мною, выступающим против вас всех, — сразитесь не силой рук, а действенностью слова».[313] Очевидно, партия царя сначала была очень малочисленна. Император пожелал, однако, доставить торжество принятому им учению над остальными толками. С этой целью он тщательно собирает изречения отеческие, которые так или иначе подтверждали его учение, именно свидетельства Афанасия Великого, Василия Реликого, Григория Богослова, Златоуста, Амвросия, Августина и т. д.,[314] и рассылает этот сборник изречений патриархам и епископам. С той же целью он вступает со многими богословами в личные словопрения и старается, пользуясь своей ученостью и диалектической тонкостью, склонить их в пользу своего мнения. Император приглашал к себе по два, по три, а иногда и более своих противников, Вводил с ними в собеседования, и, имея «язык изворотливый и суждение гибкое», привлекал их на свою сторону. Перед иными из своих противников он притворялся человеком, в высшей степени относящимся к истине, и говорил: «Я одно только имею в виду — как бы не оскорбить Бога; за Него я готов тысячекратно терпеть Оскорбления».[315] И такие слова, конечно, не оставались без должного внимания. Когда все подобные средства не приводили к цели, когда Известное духовное лицо оставалось непреклонным в своих воззрещиях, царь начинал грозить ему извержением из сана и т. д. Таким Образом большинство духовенства оказалось на стороне Мануила. Но нужно сказать, многие присоединялись к нему неискренне. Так, Некоторые хотя и не спорили много с Мануил ом, однако в душе были уверены, что «если не теперь, то после смерти — там Мануил будет непременно предан анафеме».[316]

Но главным средством, с помощью которого Мануил дает торжество своему мнению над прочими, был собор, собранный императором в 1166 г. в Константинополе. В этом соборе должны были Принять участие патриархи: Константинопольский (Лука), Антиохийский и Иерусалимский, а также все епископы, какие только Проживали в Константинополе. Собор имел семь заседаний. На Первых заседаниях председателем был сам император, окруженный Принцами и двором.[317] Собор открылся 2 марта 1166 г. На первом [318] заседании деятельность собора выразилась в том, что каждый из епископов, за исключением патриархов, по одиночке был спрашиваем: как понимает он слова Господа: «Отец более Меня есть». Большая часть епископов, под давлением императорского авторитета, высказала себя в пользу мнения, коему благоприятствовал Мануил. Впрочем, некоторые епископы осмелились поддержать и другие из прежде исчисленных нами воззрений по вопросу, но они не держались за эти воззрения настойчиво, а из предосторожности прибавляли, что они не отказываются принимать и другие толкования отцов. В заключение дали свои объяснения трое патриархов, и прежде других — Константинопольский. Патриархи высказались в смысле мнения Мануйлова, т. е., что Христос называет Себя меньшим в сравнении с Отцом по своей божественной природе, но также и по человеческой природе. При этом патриархи потребовали, чтобы и другие епископы, которые высказались нерешительно, прямо и без обиняков выразили свое мнение по вопросу. Это требование привело к тому, что все епископы согласились с императорским воззрением.[319] В следующее заседание собора под определениями его подписались император Мануил, три патриарха и 50 митрополитов и епископов.[320] На третьем заседании ввиду того, что на ближайшее воскресение падал известный, установленный в Греции, в память победы над иконоборцами, праздник Православия, положено было к другим анафематствованиям и возглашениям вечной памяти, совершаемым в этот день, присоединить новые четыре определения, заключавшие в себе или анафему, или возглашение вечной памяти тем партиям, которые так или не так относились к спорному вопросу. Положено было и на будущее время всегда читать эти определения в неделю Православия.[321] Дальнейшие деяния собора заключались в следующем: на одном из них определеннее провозглашена была анафема против всех, кто не разделял мнения императора, именно объявлена была «анафема всякому, кто большинство Отца перед Сыном не относит также и к человеческой природе Сына».[322] На другом из заседаний Никейский митрополит Георгий за сопротивление возобладавшему мнению подвергнут был отлучению на год.[323] Мануилом издан был указ, которым все подданные императора под опасением наказаний обязывались следовать соборному определению.[324] Об этом Никита Хониат говорит так: «Утвердив свое определение, как пламенным лечом, красной грамотой, угрожавшей смертью и отлучением от Церкви тому, кто осмелится даже сам про себя вникнуть в этот предмет, — не говорим уже о тех, кто стал бы явно противоречить И роптать, — император Мануил вслед за тем, по совету некоторых своих приверженцев и льстецов, вырезал это определение на каменных досках и поставил их в Софийской церкви».[325] Рассказывая вкратце об этом споре, Никита Хониат сильно порицает Мануила за участие в нем, указывая в императоре упорство и деспотические поползновения, и всякий согласится, что историк прав. Но вот вопрос: можно ли похвалить византийскую иерархию, столь склонную следовать посторонним внушениям по вопросам богословским?[326]

Третий замечательный богословский спор, возникший и волновавший византийское общество при императоре Мануиле, составляет спор о Боге Магометовом. Это уже было под конец царствования Мануила. Дело было так. Императору не нравилась и казалась подозрительной следующая формула, которая находилась в греческих требниках и которую должны были произносить обращенные от магометанства к христианству: «Анафема Богу Магометову, о котором Магомет говорит, что Он есть Бог олосфирос, что Он не рождает и не рожден, и Ему никто не подобен». Мануил предложил уничтожить эту формулу в требниках: во–первых, потому, что анафема на Магометова Бога есть в существе дела анафема иа Бога вообще (т. е. Мануил хочет сказать, что Бог один и тот же у магометан и христиан); во–вторых, потому, что подобная формула могла служить соблазном для обращающихся из магомеганства в христианство (и таким образом задерживать переход Магометан в истинную веру). Для рассмотрения дела император Назначил собор. Собрались многие епископы, которые проживали в Константинополе, и во главе их патриарх столицы Феодосий; прибыл и сам император. Мануил держал красноречивую речь в защиту своего требования. Но его красноречие на этот раз лилось понапрасну. Патриарх и епископы на этот раз не хотели соглашаться с Мануилом, не хотели даже и слышать о его предложении. Они объявили, что в принятой формуле подвергается анафеме не Бог вообще, Творец неба и земли, а измышленный бреднями Магомета бог–олосфирос, нерожденный и нерождающий; да и притом, говорили они, мы не совсем хорошо понимаем слово: όλόσφυρος. (Заметим, что это слово по филологическому его смыслу значит: массивный, твердый, компактно весь сколоченный и, по–видимому, указывало на вечность божества.) Но император оставался при своем мнении и решил отстоять его. Он избирает другой путь к достижению цели, именно обращается к общественному мнению, хочет привлечь на свою сторону светское образованное общество Византии и таким образом обезоружить иерархию. С этим намерением он составляет красноречивый и обстоятельный императорский указ; в нем он старался доказать, что прежние цари и архиереи допустили существование указанной формулы о Боге Магометове лишь по неосмотрительности и неразумию. Указ объявлен был публике во дворце; на этом чтении обязательно присутствовали родственники царя, члены сената, вельможи, вообще образованнейшие лица столицы. Это произведение Мануйлова пера произвело наилучшее впечатление на слушателей. Никита Хониат, который при всяком удобном случае порицает Мануила за его теологическое совопросничество, на этот раз отдает полную дань уважения грамоте царя. «Это произведение Мануила, — говорит историк, — приправленное красноречивыми доводами, имело такую силу убеждения, что едва могли оторвать свой слух от него не только люди, обращавшие внимание на изящную и приятную оболочку, но даже и те, которые вникали в смысл написанного». Аудитория задрожала от грома рукоплесканий. Таким образом, общественное мнение образованнейших и влиятельнейших людей в Византии стало на сторону императора. Но от этого мало выиграло дело. Представители Церкви оставались глухи к общественному мнению. Патриарх не сдавался. Он не только не соглашался с указом Мануила, но и других убеждал остерегаться его как яда. Император оскорбился таким отношением иерахии к его предприятию, осыпал епископов бранью и называл их, по словам Никиты, самыми унизительными именами.[327] Он не смутился противодействием иерархии и повел дело дальше. Издает второй указ, в котором снова настаивает на своем мнении и затем назначает новый собор в Скутари, куда император удалился по случаю болезни для пользования чистым загородным воздухом. Сюда вызваны были императором патриарх и епископы, но Мануил по болезни не мог вступить в личное собеседование с отцами: дело велось через любимого царского секретаря. Этот последний от лица императора предъявил собору две бумаги: это была, во–первых, грамота, в которой Мануил излагал свое воззрение по спорному вопросу, а во–вторых, письмо его к патриарху. Император требовал, чтобы епископы подписали указанную грамоту. А письмом он всячески укорял патриарха и архиереев за упорство и настойчивость, грозил даже собрать собор, на котором председательство хотел поручить не кому иному, а римскому папе (понятно, что папа в этом письме Мануила служил лишь чем‑то вроде пугала). В том же письме к патриарху император писал: «Я был бы неблагодарен Богу, если бы не употребил все старание со своей стороны для того, чтобы Его, истинного Бога, не подвергали анафеме». Но патриарх и епископы и теперь не хотели разделять мнения царского.[328] С особенной ревностью выступает на этот раз против царских требований знаменитый Евстафий, митрополит Фессалоникийский, муж широкой учености, отличавшийся даром красноречия. Этот Евстафий с жаром объявил: «Я счел бы себя вовсе лишившимся ума и был бы недостоин этой архиерейской одежды, если бы признал истинным какого‑то Магометова Бога, руководителя и наставника на все гнусные дела». Необыкновенная смелость, с которой стал противиться Евстафий императору, повергла всех в ужас. Слушатели едва не оцепенели при этих словах Евстафия. Царский секретарь в ту же минуту отправился доложить об этом случае Мануилу. Император пришел в неописуемое удивление и счел себя глубоко оскорбленным словами Евстафия. Он говорил: «Или я оправдаюсь и докажу, что я не верую в Бога — учителя всякого нечестия, и тогда подвергну заслуженному наказанию того, кто изрыгает хулу на помазанника Божия, или же я буду уличен в том, что я прославляю иного Бога, а не истинного, и тогда буду благодарен, что меня отвратили от ложного мнения». Патриарх Феодосий отправился в покои императора, долго уговаривал его извинить проступок Евстафия и наконец, для укрощения гнева царского, обещал, что он, патриарх, и епископы согласятся принять исключение из требников формулы о Боге Магометове. И по–видимому, на самом деле собор перестал противиться воле царя. Мануил был в восторге, простил Евстафия и с миром отпустил епископов в Константинополь. Но император несколько обманулся в своих надеждах. На другой день рано поутру является к патриарху императорский гонец, который с нетерпением требовал, чтобы епископы, собравшись, подписали царское определение. Епископы быстро собрались у патриарха, но подписаться под определением отказывались. Хотя епископы накануне, вероятно, из‑за опасения ради Евстафия и соглашались вполне принять мнение Мануила, но теперь, когда опасность миновала, они снова стали противоречить императору. Они начали критиковать определение, нашли здесь неточности, стали требовать перемены в изложении. Узнав об этом, император сильно гневался на епископов и осыпал их неприличной бранью, обзывал их «чистыми дураками». Что за этим последовало — история не знает. По крайней мере, конец продолжительного спора был совсем неожиданный: об окончании его историк Никита говорит лишь в нескольких словах. Епископы, говорит он, кое‑как согласились уничтожить формулу, соблазнявшую императора, и заменили ее новой, в которой вместо анафемы на Бога Магометова провозглашалась анафема на самого Магомета, его учение и его приверженцев.[329] Нужно, впрочем, признать, что наши документы слишком бледно и отрывочно передают историю этого интересного спора.[330]