Молитвы человеческие - Елена Черкашина Страница 39

Неподалеку кто-то лежал. Безжизненный меч остывал рядом. Глаза воина неподвижно смотрели вверх, и казалось, что и после смерти он устремляется к Небесам. Павшего завернули в плащи и унесли, братья проводили его взглядами.

– Что с ним будет? – спросил я.

– Ты ещё не знаешь? Он умрёт через три дня. Это время, нужное, чтобы события, происшедшие здесь, проявились в земном мире.

– Три дня… – тихо повторил я.

– Да, это – реальность.

Вечер. Дневная жара спадает, и люди высыпают на улицу: подышать свежим воздухом, погулять. Я сижу за столиком в уличном кафе неподалёку от дома и потягиваю свежевыжатый апельсиновый сок. Вокруг много туристов, разные языки, разный цвет кожи. Прохаживаются аккуратные напомаженные старушки в сопровождении галантных старичков, целые семьи арабов с многочисленной детворой. Все эти люди мирно гуляют под ласковым вечерним небом и даже не подозревают, что каждую ночь над их головами звенят мечи, идёт настоящая битва: сражаются сотни воинов за то, чтобы этот город не заполонила тьма.

Сражаются в духе, а умирают – реально.

Я поднимался наверх. Один из Ангелов подал мне меч. Елеазар расставлял ряды:

– Андрей, Анастасия, Самуил – левый фланг!

Я не ослышался? Анастасия? Кого он имел в виду? Разве среди нас есть женщины? Стоя на своём месте, я бросил быстрый взгляд вправо. Многих воинов я уже знал: здесь были греки, монахи из Братства Гроба Господня, – это Братство сотни лет несёт службу в Храме Воскресения, и мне иногда казалось, что я узнаю некоторых из них. Были арабы: священники и не только. Но женщин я ни разу не видел. У Самуила, он стоял рядом со мной, на плаще виднелся маленький чёрный крест, и такой же – на шлеме и щите. Это – монашеский знак. Многолетняя чистота давала Самуилу такую силу, что он мог, пожалуй, один держать весь левый фланг.

Я уже знал, что в рядах воинов духа сражались лишь те, кому на земле исполнилось тридцать. Но многие воины казались мне старше. Значит, они защищают Иерусалим не один десяток лет! Брат слева обычно исчезал сразу после боя, а потому я не мог с ним познакомиться и ни разу не видел его лица, но испытывал к нему настоящее братское чувство. Он был хрупким, с тонким станом, но так гибок и ловок в бою, что, сражаясь рядом с ним, я чувствовал себя абсолютно защищённым.

Тьма приближалась. Я приготовился – и забыл обо всём.

Сразу после боя, даже не отдышавшись, я обернулся к воину слева. Он хотел уйти, как обычно, но я быстро взял его за руку:

– Остановись, брат! Назови своё имя.

Сняв шлем, я смотрел на него очень открыто, как бы приглашая последовать моему примеру. Ему ничего не оставалось, как тоже открыть лицо. Он вздохнул и одной рукой освободил голову. Я обомлел.

– Что, не нравлюсь? – спросила она.

– Напротив, нравишься очень!

Женщина-воин всегда прекрасна, но эта была особенной. Это был воин духа! Светлое сверкающее лицо, ещё разгорячённое битвой, яркий цвет глаз, пламенеющие волосы, во всем облике – мужество, бесстрашие, сила.

– Почему ты раньше скрывалась? – мягко спросил я.

Она отвела глаза:

– Боялась, что не захочешь драться рядом с женщиной.

– Но ты сражаешься лучше любого мужчины!

Я не лгал: сколько раз она выручала меня! В её взгляде мелькнула благодарность:

– Я знаю, ты – Андрей. Анастасия, – и протянула руку.

– Защищала меня, как брата, а руку тянешь, как чужому! – засмеялся я и крепко обнял её: так, как делал это и раньше.

…Мы подружились мгновенно. После боя, когда всё остывало, а воины спускались на землю, мы оставались и гуляли по лесам тонкого мира. О чём мы говорили? О битве, о тьме, о том, почему так происходит. Как более опытный воин, Анастасия посвящала меня в тонкости боя. И никогда не говорили о земле.

Время шло. Я изменился. Мой мир раскололся надвое. Я жил как бы в двух измерениях: днём, как все обычные люди, ходил на работу, обедал в кафе, гулял по Иерусалиму, а ночью – превращался в воина духа. Стал меньше смеяться, совсем мало говорить, молился сосредоточенно, горячо, и не только о себе, но и о братьях, стоявших со мною в строю, и особенно – об усопших. Теперь, входя в Храм Гроба Господня, я пристально вглядывался в лица монахов. В суровых чертах я пытался найти отзвуки светлых лиц воинов духа. И иногда мне казалось, что по возрасту, движениям, особой серьёзности глаз я угадывал своих братьев в строю. Однажды, идя по узкой улице Старого города, я увидел монаха: он шёл мне навстречу, опустив голову и не глядя на окружающую толпу. Поравнявшись со мной, вдруг поднял взгляд, – и тут же глаза его радостно вспыхнули; он быстро и глубоко поклонился и продолжил путь. У меня забилось сердце: неужели – один из нас, и узнал меня? Трудно сказать, но весь тот день я вспоминал эту встречу, и на душе становилось тепло.

Задолго до наступления ночи я начинал готовиться. Убирал комнату, аккуратно раскладывал вещи; теперь я брился не утром, а перед сном, спокойно, тщательно: мне нужна была вся моя сосредоточенность, вся сила, я мобилизовался. Принимал ледяной душ, ложился, мысленно надевал доспехи – и засыпал. А через час поднимался наверх. За несколько минут до двенадцати все воины были готовы, ряды расставлены. В полночь открывались невидимые ворота, и наползала тьма.

Анастасия становилась всё ближе, дороже. Не проходило и ночи, чтобы мы не остались после боя и не посидели на широком лугу среди трав, сбросив щиты и доспехи. Её волосы благоухали так, как ни одни духи на земле.

– Давно ты сражаешься? – спрашивал я.

– Всего год, но ощущение…

– Будто сражалась всю жизнь!

– Да, наверное, это у всех.

Мы становились друг к другу спиной и разучивали новые движения: так, как танцоры разучивают па. Но это был реальный бой, и мы приноравливались, чтобы быть наиболее защищёнными. Она заставляла меня повторять их снова и снова, до бесконечности, до полного автоматизма. В битве мы уже научились разговаривать без слов, одним движением плеч, одним мимолетным взглядом. И когда оставались одни, эта общность не исчезала, наоборот, становилась глубже, и в какой-то миг я понял, что мы сильнее, когда мы вдвоём.

…Я бросил меч и повернулся к ней.