Гейдар Джемаль - Разговоры с Джемалем Страница 4

О. Д.: Креаклы, как говорят в сегодняшнем сленге.

Г. Д.: Как говорят индусы – чандалы. Но они тоже деклассанты. Как бы они могли связать свою судьбу с промышленным капитализмом? Им там делать нечего, там серьёзная буржуазия сидит, наследственная. Поэтому они сделали ставку на политический союз со спекулянтами, финансовым капиталом. Финансовый капитал – это 90 % богачей сегодняшнего дня. Они оборзели, они надули весь мир денежным пузырём. Но теперь, когда они сдуваются, они в могилу свою пузырём уносят и либералов – как клуб, как философию, как двести лет последних усилий, они это уносят с собой в могилу. Что последует за этим? За этим возвращаются транснационалисты и консервативные революционеры, которые ждут своего часа. Это крайне правые, и за крайне правыми стоят те же самые Дома, которые правили до Первой мировой войны, и те же попы вернутся. Тогда оппонентами им будут только радикалы религиозные. И тогда будет два полюса. С одной стороны, те же самые церковь и монархия, которые были двести лет назад, но вернувшиеся в новом качестве. А с другой стороны, те же самые гуситы, анабаптисты, адамиты, катары…

Мы возвращаемся к очищенному противостоянию жрецов и воинов. А вот кого низы поддержат? Всё это зависит от политических технологий и стратегий обоих этих полюсов.

О. Д.: Какой интересный поворот. Тут можно поспорить, но я хотел в этой связи задать следующий вопрос. Сегодняшняя Европа, или большая Европа, она достаточно нерелигиозна, правильно я понимаю?

Г. Д.: Ну и что? Это же массовка. Это всё равно очень небольшой процент.

О. Д.: Хорошо. Скорее, не Европа, если я правильно формулирую. Скорее, Восток, сегодняшний ислам, достаточно религиозен и сплочён. Вы предвещаете гибель либералам, которые…

Г. Д.: Они наносят удар. Не только радикалы со стороны политического ислама, но и новые правые, то есть радикальные правые из консервативных революционеров. Условно говоря, те, которые стоят за высшей моносерией чёрного интернационала. Они же бросают очень жёсткий вызов. Они ждут своего часа.

Вы понимаете, Марин Ле Пен или Хайнц-Кристиан Штрахе – это партия свободы, это просто десятилетние мальчишки с камушками, которые перед началом сражения стенки на стенку выбегают. Задиры, это же лёгкий вес. Они рассеются, но за ними стоят настоящие, реальные волки, понимаете? А дальше ещё более серьёзные пойдут. На самом деле, битва за человечество будет между радикальным исламом и этими крутыми чёрными интернационалами.

Я вам скажу такую интересную вещь: в ИГИЛ[1] сегодня 22 % – это не просто мусульмане из Европы, это этнические европейцы, принявшие ислам. 22 %!

О. Д.: Вы имеете в виду ИГИЛ, запрещённую организацию, которая называет себя халифатом и так далее.

Г. Д.: Да, да, да. 22 % – это реально французы, итальянцы…

О. Д.: Откуда у вас такие данные?

Г. Д.: Эти данные приводит француз Николя Энен, журналист, который около десяти месяцев назад был освобождён из плена. Причём он сказал, что Олланд встретился с ним после освобождения и, глядя ему в глаза, сказал очень многозначительно: «Имейте в виду, мы за вас не платили!»

О. Д.: Хорошенькое заявление.

Г. Д.: Но почему-то стали раскручивать этого Энена, и его испытания в ИГИЛ, и вообще что он об этом думает не тогда, когда он вернулся из плена, а буквально сейчас, в декабре. И он сказал, что он там через всё прошел. Говорит, что там 22 % наши люди, европейцы. И те, которые мусульмане из Европы, они тоже наши люди. Они используют те же понятия, они ту же философию западную освоили, с ними легко можно найти общий язык. Но 22 % – это этнические европейцы. А так там половина тех, кто родился в Европе.

О. Д.: Колоссально! Я не знал этих цифр. Просто обычные французы, итальянцы…

Г. Д.: Обычные французы, немцы. Потому что это та площадка, на которой можно бросить вызов существующему положению, статус-кво. Ну что там валять дурака и говорить, что надо повысить налоги на производство? И ходить после этого гордо, как наследник Маркса и Ленина?

О. Д.: Ну понятно. Или бегать с плакатами и требовать каждому по кусочку. На самом деле, недавно замечательная статья была о том, что 60 человек владеют более чем 50 % собственности в мире, это 60 семей, если я правильно помню.

Г. Д.: Да, шестьдесят две. А несколько лет назад, в 2010 году, их было триста восемьдесят восемь. В пять раз сузился этот круг. Марксистским языком – это концентрация богатств в одних руках.

О. Д.: Да.

Г. Д.: Причём у 3,6 миллиарда, то есть у половины человечества, за это время то, чем они владеют, снизилось на триллион долларов, а у этих шестидесяти выросло на триллион семьсот миллиардов. Значит, они не только с бедной половины, но и с другой прихватили. Не только триллион перекачали себе, но и зацепили не самых бедных.

О. Д.: Да, прихватили всё, что могли. Логично на самом деле.

Г. Д.: Просто я считаю, что это определённый признак, это симптом, но это не главное зло. Некоторые говорят: вот оно зло! У этих всё, у других ничего.

Но это симптом, это проявление того, что общество превратилось в некую машину зла. Но почему так произошло? Потому, что зло онтологически обществу присуще, инертно. Потому что сама организация социума построена на неких схемах, алгоритмах, которые по сути своей антидуховны, абсурдны, бессмысленны. Религии же всегда против общества. Их приспосабливают жрецы.

О. Д.: Да, я помню ваше утверждение, что человек – враг Бога. Оно надолго в моей памяти осталось.

Для правых и левых есть шанс при условии, что они будут нести в себе заряд пассионарности. В конечном счёте именно воля к борьбе и победе сведёт воедино богатырей протеста, которые уже сейчас, как всадники Апокалипсиса, маячат на горизонте.

Глава 2

Обыватель и миф о прогрессе

Обыватель верит в прогресс. Это своеобразный гвоздик, на который обыватели навешивают свои ожидания, комплексы, страх перед собственной малоценностью и мечту о постоянном комфорте. Собственно говоря, идея прогресса неотъемлема от идеи счастья, точнее, либерального понимания счастья.

Конечно, есть некое подставное, расписное представление о счастье: домик в деревне или, наоборот, на вершине индивидуального холма, разбухшие от молока вымена, детишки, кувыркающиеся перед этим домиком…

Но, если честно, счастье – это, безусловно, таинственный и мистический опыт переживания безвременья. Тут обыватель попадает в противоречие с самим собой. Прогресс только усиливает фактор времени, грузит его, повышает стоимость каждой минуты. То есть прогресс, распоряжающийся появлением новых гаджетов, – это враг счастья, если последнее всё-таки не понято как наличие крепкой избы.

Американцы впервые вбросили такую низменную и сверхпримитивную концепцию счастья, приплюсовав к ней всеобщее право на него. Кстати, внимательное изучение русской литературы, особенно последних десятилетий перед революцией, показывает глубокую зависимость русского гештальта от Конституции США.

О. Д.: Мы продолжаем цикл наших передач, и сегодня у нас интересная тема. Мы поговорим об обывателе и мифе о прогрессе.

Вы знаете, я на «Фейсбуке» запросил небольшой анонс, я его прочту. Вы, наверное, заметили уже, друзья мои, что благодаря усилиям масс-медиа в последние десятилетия выведен новый тип человека, который презирает духовное усилие, хочет только потреблять, боится палки и любит попсу, при этом считает себя апологетом и составной частью прогресса. Давайте немного поговорим о том самом обывателе, которого мы видим вокруг себя. Ведь вокруг нас, собственно, одни обыватели и находятся. Или, Гейдар, с чего мы начнём разбирать? С мифа, прогресса или с самой фигуры обывателя?

Г. Д.: Обыватель, он, наверное, не потребует большого объёма анализа, потому что его очень легко определить. Это человек, который полностью заточен на аргумент тела, а тело, в свою очередь, заточено на аргумент комфорта. То есть это гедонист, эпикуреец, в таком слабом выражении, ослабленном, конечно, всякими матрицами этического порядка. С детства ему вбивали в голову, что нельзя отбирать игрушки, нельзя не делиться конфетами, и это немножко осложняет ему жизнь. В принципе, конечно, он не хотел бы делиться ничем, но есть какие-то осколки этических матриц. В общем, ему понятны только материальные аргументы. Если обыватель начинает рассуждать о геополитике, то все его рассуждения сводятся к тому, что войны идут из-за раздела нефти и газа; гражданские войны вспыхивают потому, что их устраивают спецслужбы, которые, опять-таки, хотят тянуть или не тянуть в этих местах газопроводы, и выше этого он подняться не может, потому что вся история для него – это просто раздел песочницы и отъём жизненного пространства. Это на мой взгляд.