Андрей Кураев - Дары и анафемы Страница 4

Именно Христос произнёс формулу, впервые в истории разделившую религиозное и племенное: «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Эти слова вызвали подлинное изумление. Чтобы понять его, прочитаем полностью этот фрагмент: «Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чьё это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22,15-22).

Понятно, чем пытались фарисеи «уловить» Иисуса: если Он скажет, что подать платить надо — они разгласят по Иудее, что Иисус — коллаборационист, что Он не несёт Израилю освобождения, а, значит, не является Мессией… Если же Он скажет, что платить дань империи не надо, то фарисеи известят об этом бунте римскую администрацию, а та положит конец существованию проблемы по имени Иисус.

Решение Христа удивительно точно. Он просит дать Ему монету, которой платится подать… Дело в том, что монет в Палестине ходило две. Евреи добились от Рима важной уступки: им было разрешено чеканить собственную монету. Евреи соглашались пользоваться римской монетой в обычной торговле. Но было одно пространство, куда они не могли допустить римские деньги. На римских монетах были изображения богов (и олимпийских и земных — императоров). Надписа на этих монетах гласили, что императоры — боги. Таким образом, каждая монета была и карманным идолом и языческой декларацией. В Храм же ничто языческое не могло быть внесено. Но подать в Храм приносить надо. Жертвенных животных приобретать надо. На нечистые же деньги нельзя приобрести чистую жертву…

Евреи, очевидно, достаточно доходчиво объяснили римским властям, что если им не будет разрешено чеканить свою монету, имеющей хождение в храмовом пространстве, то народ взбунтуется. Римская империя была достаточно мудра, чтобы не раздражать покорённые ею народы по мелочам… Так в Палестине продолжали выпускаться свои монеты (священные полусикли; см. Лев. 5,15; Исх. 30,24). И те самые менялы, что сидели во дворе Храма, как раз переводили светские, нечистые деньги в религиозно-чистые.

Итак, Христа спрашивают о том, надо ли платить налог Риму. Христос же просит показать — какими деньгами уплачивается этот налог. Ему, естественно, протягивают римский динарий. Следует встречный вопрос: «чьё это изображение и надпись?». Этот вопрос является решающим потому, что по представлениям античной политэкономии правитель был собственником земных недр, и, соответственно, всего золота, добываемого в его стране. И, значит, все монеты считались собственностью императора, лишь на время одолженной им своим подданным. Значит, монета и так принадлежит императору. Почему бы тогда не вернуть её владельцу?

Итак, первичный смысл ответа Христа ясен: храму надо отдать храмовую монету, а Риму — римскую. Но если бы Спаситель ответил именно этими словами — то этим бы смысл Его ответа и ограничился бы… Однако, Господь отвечает иначе: “отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Тем, кто не держал в руках римские динарии, дерзость и глубина этого ответа непонятны. Дело в том, что на динарии императора Тиберия (в ту пору правившего Римом) была надпись Tiberius Caesar Divi Augusti Filiis Augustus Pontifex Maximus (Тиберий Цезарь, сын божественного Августа, Август, верховный понтифик (т.е. есть верховный жрец)). Истинный Сын Божий держал в руках монету, на которой было написано, что сыном бога является император…

Тут или-или. Или Христос есть Путь (Ин. 14,6), или император — мост (понтифик означает мостостроитель; тот, кто строит мост между миром богов и миром людей). Или Христос является единственным Посредником между Богом и человеком (1 Тим. 2,5). Или таким посредником является царь. Монета утверждает, что император — сын бога и сам обладает божественным статусом и достоин божественного поклонения… Так что в этом случае должны были бы означать слова «отдайте Богу богово»? Да, благоверный римлянин должен был бы эти слова отнести к динарию и к императору. Но Христос очевидно не в этом смысле сказал эти слова. Он противопоставил Бога, истинного Бога и императора. Отныне государственная власть была десакрализована. Император — не бог. Ему могут принадлежать деньги, но не совесть.

3. КАК ЧЕЛОВЕК СТАЛ БОЛЬШЕ МИРА

Христианство позволило людям иначе взглянуть на самих себя. Важнейшая перемена в человеческом самопонимании связана с тем, что христианство отказалось от одного, казалось бы, самоочевидного тезиса языческой философии. С точки зрения язычества человек — часть природы, «микрокосм». Человек — это «микрокосм», малый мир в мире большом — «макрокосмосе». Свящ. Павел Флоренский эту мысль выразил так: «Человек — это сокращённый конспект мироздания»[23]. Микрокосмос — это маленькая действующая модель вселенной. На этом убеждении строится астрология и алхимия, китайское иглоукалывание и тибетская медицина…

И разве можно считать иначе? Вон и поныне даже популярные песенки поют — «Мы — дети Галактики» (нисколько, впрочем, не задумываясь над тем, знает ли Галактика о том, что у неё появились дети)…

Действительно, ведь в человеке есть все, что есть в мире… «Само сердце — малый сосуд, но там есть все», — говорит преп. Макарий Египетский[24]. Но этого мало сказать о человеке. Христианство смогло пойти наперекор очевидности. Византийские богословы возвестили, что человек скорее есть «макрокосм», помещённый в «микрокосм». «Человек — великий мир в малом» (Свт. Григорий Богослов )[25], то есть, если вернуть переводу греческое звучание, — «макрокосм в микрокосме».

И точно так же будет говорить спустя тысячу лет святитель Григорий Палама: «Человек — это большой мир в малом, является средоточием воедино всего существующего, возглавлением творений Божиих»[26]. В этом величайший православный оптимист (а разве не предельный оптимизм — убеждённость святителя Григория Паламы в том, что мы можем прикоснуться к самому Богу, к Его нетварному Свету?!) единодушен с самым большим пессимистом Ветхого Завета — Экклезиастом. «Все соделал Он прекрасным и вложил мир в сердце их», — говорит Экклезиаст о вселенной[27], вложенной в сердце каждого человека (Эккл. 3,11).

Человек — макрокосм потому, что вбирая в себе все, что есть в мире, он несёт в себе ещё нечто, чего весь мир вместить не может и чего не имеет: образ Божий и Божественная благодать, благодатное Богосыновство, разум, личность, совесть… «Смотри, каковы небо, земля, солнце и луна: и не в них благоволил успокоиться Господь, а только в человеке. Поэтому человек драгоценнее всех тварей, даже, осмелюсь сказать, не только видимых, но и невидимых, т.е. служебных духов»[28].

Свт. Григорий Нисский также вступает в полемику с язычниками по этому вопросу: «Язычники говорили, что человек есть маленький мир (микрокосм), составленный из тех же стихий, что и всё. Но, громким этим именем воздавая хвалу человеческой природе, они сами не заметили, что почтили человека свойствами комара и мыши. Ведь и комар с мышью суть слияние тех же четырех стихий… Что ж великого в этом — почитать человека подобием мира? И это когда небо преходит, земля изменяется, а все содержимое их преходит вместе с ними, когда преходит содержащее? Но в чем же, по церковному слову, величие человека? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу природы Сотворшего» (Свт. Григорий Нисский. Об устроении человека, 16).

Посему и советует святитель Василий Великий: «Убегай бредней угрюмых философов, которые не стыдятся почитать свою душу и душу пса однородными между собою»[29].

Человек возвышается над миром потому, что не все в человеке объяснимо из законов того мироздания, в которое погружено наше тело и низшая психика. Не все в нас родом из мира сего. А потому не все имеет общую с ним судьбу. Оттого «я никак не проповедую языческое единение с природой, впитывания в неё. Природа смертна — мы её переживём. Когда погаснут все солнца, каждый из нас будет жить»[30]. «Как поразительно жить среди богов, зная, что самый скучный, самый жалкий из тех, кого мы видим, воссияет так, что сейчас мы бы этого и не вынесли; или станет немыслимо, невообразимо страшным… Вы никогда не общались со смертным. Смертны нации, культуры, произведения искусства. Но шутим мы, работаем, дружим с бессмертными, на бессмертных женимся, бессмертных мучаем и унижаем»[31]. «Церковь переживёт вселенную… Мы сохраним в вечности свою сущность, вспоминая галактики, словно старые сказки»[32].