прот. Лев Лебедев - Москва патриаршая Страница 42

Вынесенный из Москвы Воскресенский монастырь означал также, что поистине «Новым Иерусалимом», «Царством Божиим», началом Царства Небесного является в России Церковь, ее православное духовное благочестие, а не вещественная земная столица, хотя она и представляет Россию как единственную в мире великую православную державу, ибо в последнем значении Москва - «третий Рим». Такое отделение Нового Иерусалима от «третьего Рима» поразительно совпало с раздором (отделением) друг от друга патриарха и царя - «носителей» и сознательных представителей этих двух значений или восприятий одного и того же общества.

Окончательное оформление замысла о Новом Иерусалиме следует отнести к 1655 - началу 1656 года. В июне 1656 года Никои покупает у боярина Романа Боборыкина землю под этот монастырь. В том же году начинается строительство деревянной обители, а с 1658 года разворачивается создание каменного Воскресенского собора и прочих святых мест во образ палестинских. Возникает «подмосковная Палестина»...

Что могло привести Никона к решению создать целостный комплекс подобий палестинских святынь?

Отдельно взятому собору Воскресенского монастыря можно было, конечно, придать значение Небесного Иерусалима в смысле Откровения Иоанна Богослова. Но все равно по своему облику этот собор оставался бы прежде всего лишь образом земного вещественного храма в Иерусалиме палестинском. Как, с точки зрения основного закона иконографии, можно признать такой собор образом всего «града святого», «Иерусалима Нового», «Небесного»? Откровение описывает Небесный Иерусалим как будто совсем не так, как выглядит храм Гроба Господня, и вообще не как храм, а как град, в котором и храма нет «ибо Господь Бог Вседержитель - храм его и Агнец» (Откр. 21, 22). Однако Откровение говорит, что в этом граде есть «престол Бога и Агнца» «и рабы Его будут служить Ему» (Откр. 22, 3). Что же касается престола Бога и служения Ему, то Иоанну Богослову дано видеть это в следующих образах. «Престол стоял на небе и на престоле был Сидящий» (Откр. 4, 2). Окрест этого главного престола-трона (седалища) расположены еще престолы - седалища малые для «старцев» - «священников» (4, 4). Перед троном Вседержителя горят «семь светильников» (4, 5), перед ним же расположен «золотой жертвенник» (8, 3), под жертвенником содержатся «души убиенных за слово Божие» (6, 9). К престолу и жертвеннику подходят ангелы, «опаясанные по персям золотыми поясами» (15, 6), совершая различное служение Богу. При этом у них оказываются «золотые кадильницы», «чаши», «книги». Ангелы, старцы, священники и праведники, пребывающие здесь, приносят Богу славословия, молитвы, прошения, воспевают: «Свят, Свят, Свят Господь Вседержитель» (4, 8), «Аллилуйа» (19, 1) и т. д. Все это происходит в «храме Божием», который «отверзается на небе» (11, 19; 15, 5-8; 11, 1). Значит, в «Иерусалиме Новом» нет храма лишь в земном значении как человеческого здания для молитвы, а таинственный Божий храм, где престол Вседержителя и Агнца, все-таки есть!

Нетрудно видеть, что все происходящее в «храме небесном» и само устройство этого храма поразительно соответствует устройству алтаря православного храма, особенно большого кафедрального собора, и Божественной литургии, совершаемой архиерейским служением. На горнем месте - престол (седалище) архиерея, по сторонам - престолы (седалища) для сослужащего духовенства. Перед горним местом - семисвещник, за ним - то, что ныне называется «престолом», но в древности называлось именно «жертвенником» (или «трапезой»); под ним - мощи мучеников (или по современной практике - в антиминсе мощи святых). Диаконы и иподиаконы, опоясанные по персям, входят и выходят, совершая каждения и различные служебные действия; поются славословия, молитвы, в том числе - «Свяг, свят, свят», «Аллилуйа» и т. д.

Значит, алтарь православного собора - это уже образ Божия храма на небе. В литургической символике алтаря, кроме того, определенные предметы издавна обладали значением основных мест земной жизни и подвига Господа Иисуса Христа. Так «предложение», которое ныне называется «жертвенником», знаменовало собою Вифлеем и вертеп, где родился Господь, а также - Елеон, с которого Он вознесся на небо. «Жертвенник», ныне называемый престолом, знаменовал Голгофу и гроб Христа Спасителя.

Следовательно, алтарь православного собора - это не образ (в иконографическом смысле), но все же определенное знамение святой земли - Палестины (в смысле литургическом). Здесь заметно явное неравновесие, неполнота: образом храма небесного алтарь может быть иконографически, а образом земной Палестины - нет. А между тем именно Палестина как «земля обетованная» - прообраз обетованной земли Царства Небесного, тем самым только и может быть образом этого Царства, его проекций на земле, преломленной в соответствии с устройством земной, вещественной области бытия. Об этом косвенно свидетельствует Откровение Иоанна Богослова, в котором Иерусалим Новый означает не город в узком человеческом значении, а именно все Царство Небесное как область нового бытия праведников (21; 24, 27). Поэтому, чтобы создать иконографический образ Царства Небесного, Нового Иерусалима, необходимо создать подобие всей святой земли Палестины в целом (а не одного какого-либо ее святого места), то есть как бы вынести из алтаря и развернуть на местности Голгофу, Гроб Господень, Вифлеем, Елеон и т. д. Тогда вместе с храмовым алтарем, без сомнения отображающим «престол Бога и Агнца» и служение окрест него, такое подобие «земли обетованной» может претендовать на определенную благодатную полноту таинственной связи с первообразом - Царством Небесным.

В силу глубоко понятого иконографического догмата, все небесное стремится к своему отображению в земном. На земле поэтому не может не быть места, которое, пусть в преломленном виде, не явилось бы образом Царства Небесного. В таком случае им, конечно, должна быть «обетованная земля» Палестины. Вот это и «увидел» Никон, обладавший поразительно развитым и тонким символическим мышлением (что будет показано несколько позже). Он понял, что отобразить Небесное Царство, сокровенно пребывающее и духовно созерцаемое в каждом храме, можно только воссозданием целостного комплекса палестинских святых мест. Вот оно, озарение великого ума!

Здесь не обошлось без особой Божией помощи. Дело в том, что местность, выбранная Никоном для осуществления своего замысла, поразительно подобна в важнейших точках палестинским местам! Похожи на свои палестинские первообразы горы Елеон и Фавор, хотя и копируют их в уменьшенном виде, похожи возвышенности, окружающие Новый Иерусалим. Но особенно поражает своей схожестью с Иорданом река Истра! Это почти точная копия Иордана и по ширине, и по виду своих берегов.

Действительно, при Никоне с понятием «Нового Иерусалима» связывается в русском обществе не только храм по подобию Иерусалимского и даже не только монастырь, но и вся округа, точнее, весь комплекс святых мест, одноименных палестинским. Так, в грамоте иерусалимскому патриарху Нектарию по поводу суда над Никоном антиохийский и александрийский патриархи пишут из Москвы: «... в такое прииде напыщение гордостный Никон, якоже сам ся хиротониса патриарха Нового Иерусалима, монастырь бо, его же созда, нарече Новым Иерусалимом со всеми окрест лежащими (выделено мной. - Авт.): именуя святый гроб, Голгофу, Вифлеем, Назарет, Иордан»208.

Никон решительно отрицал обвинение в том, что он именовался «патриархом Нового Иерусалима», но на суде его уличили, представив письмо, написанное им Иллариону, архиепископу Рязанскому, где он так и называл себя. Никон вынужден был признать: «Рука моя разве описалася»209. Однако нежелание Никона сознаться в том, что он склонен был так именоваться, вызывалось тем, что он не имел в виду возвеличить себя до звания патриарха Небесного «Нового Иерусалима». Когда на том же суде его спросили, зачем он в письме к патриарху Константинопольскому Дионисию называл Воскресенский монастырь «Новым Иерусалимом», Никон ответил, что «намерение» его «к горнему Иерусалиму и называл себя того Иерусалима священником»210.

Следовательно, в его сознании «подмосковный Иерусалим» прямо связывался с понятием о горнем (Небесном) Новом Иерусалиме, в котором Никон, конечно, не мнил себя патриархом, но лишь одним из «священников» (Откр. 5, 9-10). Когда же он называл себя все-таки «патриархом Нового Иерусалима», то имел в виду только свою земную обитель и ее округу с таким названием. На суде он старался разрешить недоразумение, вызываемое различными значениями названия, так как знал, что в общественном сознании его Новый Иерусалим иногда воспринимался как намек на Иерусалим Небесный. Правда, такое восприятие было свойственно, по-видимому, только врагам Никона из числа старообрядцев, в сознании которых название «Новый Иерусалим» поразительным образом ассоциировалось не с вожделенным и радостным наступлением Царства Небесного, а только с мрачным периодом воцарения антихриста и «концом света».