Елена Прудникова - Земля Богородицы Страница 44

Проконсул продолжал склонять Поликарпа к отречению, предлагая самую мягкую его форму; он даже не требовал жертвоприношения: “Поклянись же гением кесаря, и я отпущу тебя”. Св. Поликарп ответил прямо: “Напрасно ты делаешь вид, что не понимаешь меня, предлагая поклясться гением кесаря. Если ты не хочешь понять меня, то я скажу тебе явно: я христианин. А если желаешь узнать, что такое христианин, то назначь особый день и выслушай меня”. Проконсул взглянул на толпу и сказал: “Убеди народ”. – “Лишь тебе, – ответил епископ, – я оказываю честь говорить с тобою, уважая в тебе представителя Богом поставленной власти, а этих я не считаю достойными, чтобы оправдываться перед ними”».[119]

Из этого отрывка ясно видно, что проконсул не желает смерти христианского епископа. Судить и казнить Поликарпа его вынуждает толпа. Пройдет триста – четыреста лет, и та же толпа черни станет требовать уже казни язычников, которых императорские наместники будут пытаться защитить от нее.

Но все же такое отношение к мученичеству за Христа не было правилом для всех. Оно было примером, образцом того, как должно себя вести. Но, если даже отвлечься от того, что далеко не всякий человек способен выдержать пытки и страх мучительной смерти, у большинства обреченных на смерть были родители, семья, дети. И заповедь «блаженны вы, когда будут гнать вас» во многих сердцах не могла не вступить в конфликт с заповедью о любви к ближнему. Как же они без меня – без отца, сына, без кормильца? Да и апостол Павел говорил, что «идол в мире есть ничто», а значит, и жертвоприношение ему ничего не значит. Например, в Испании в конце III века были христиане, вообще служившие жрецами культа императора.

Если история Церкви много говорит о мучениках, то в ней, как оно обычно и бывает в истории, очень мало сказано о судьбе тех, кто не выдержал, отрекся. Что было потом с ними – мы можем только гадать. В то время принесение жертвы императору означало отпадение от Церкви. Но возможно ли было воссоединение? Еще в начале II века христианский писатель Ерм пишет: «Если кто-либо, поддавшись искушению Диавола, согрешит, он имеет перед собой одно покаяние, если же он падает до бесконечности, чтобы снова каяться, пусть не ждет от этого плодов». Непонятно, распространялось ли это «одно покаяние» на тех, кто приносил жертвы императору. В любом случае, отрекшихся, учитывая характер гонений и особенности римского судопроизводства, не должно было быть много.

До времен императора Декия гонения были хоть и жестокими, но эпизодическими и не требовали от христиан массового героизма. Иной раз преследования ограничивались тем, что уничтожали священные книги, иногда репрессии обрушивались на клир, минуя простых членов общины. Да и мученики большей частью были либо людьми видными, богатыми, либо состояли на государственной службе. То есть гонения не были сплошными. К началу IV века христиане составляли около 10 процентов населения Империи, а перебить десятую часть подданных в порядке выяснения отношений с церковью, которая, в общем-то, не причиняла никакого реального зла государству – это уж слишком неразумно получается.

Однако в 250 году на Церковь обрушилось внезапное испытание. С 248 года начались набеги на Империю варваров-готов, с другой стороны поднимала голову набирающая силу Персидская империя, да и в самом государстве было неспокойно. Народ, как и положено, видел причину неприятностей в «богохульстве». Например, в Александрии в 249 году, поскольку христиане не участвовали в языческих празднествах по случаю отражения набега варваров, толпа учинила грандиозный погром.

Пришедший к власти в 249 году император Декий видел спасение в возрождении старого римского духа. Он решил произвести всеобщую поверку лояльности. Всем подданным было велено принести жертву римским богам и получить соответствующую расписку. И вот это испытание стало для Церкви непосильным. «Отпавших» оказалось столько, что не обращать на них внимания было уже нельзя. Это вызвало в Церкви смуту.

Вопрос об «отпавших» на самом деле куда серьезней, чем кажется, и не в одной численности тут дело. В конце концов, численность – категория сугубо мирская. Отношение к тем, кто не устоял, тоже было испытанием: выдержит ли моя праведность соседство чужого греха? Смогу ли я принять покаявшегося отступника, как брата? Да, в Евангелии по этому поводу сказаны вещи совершенно однозначные, но по-человечески – как это трудно!

У «испытания прощением» был и более глубокий смысл. В раннем христианстве Церковь виделась как общество святых, и святость, полученная при крещении, должна быть сохранена на всю жизнь. Лишь в середине II века появляется такое понятие, как «второе покаяние». Но с увеличением числа христиан перед Церковью встал жесткий выбор: либо оставаться «обществом святых», чьи требования непосильны для большинства людей, либо провозгласить «милость к падшим», в духе Евангелия.

Мнения по этому вопросу разделились, причем разделились бескомпромиссно. Сторону «кающихся» приняли исповедники – те христиане, у которых власти вымогали отступничество не смертью, а тюремным заключением и пытками. Епископ Киприан Карфагенский созывает собор, который постановил: не выдержавших гонений можно снова принимать в церковное общение, одних после покаяния, других – на смертном одре.

В ответ повсюду начали возникать группы «кафаров», или «чистых». «Кафары» и предшествовавшие им монтанисты, ратовавшие за максимализм требований, очень быстро выродились в секты и продержались, все больше теряя последователей, примерно до VII века.

Сам Киприан Карфагенский, впрочем, не воспользовался возможностью «отпасть» и вернуться. В 258 году он был казнен.

Так Бог или не Бог?

Так, я говорил о том, чего не разумел,

О делах чудных для меня, которых я не знал.

Если гонения можно назвать испытанием огнем, то богословские споры, которые пять веков вела Церковь, можно сравнить с испытанием водой – водой бесконечных обсуждений, время от времени по своей разрушительности поднимавшейся до размеров цунами.

Вся история церкви полна смут и ересей. Во II веке были гностики, в III – монтанисты. Но по-настоящему все началось в IV веке, с окончанием гонений, когда у Церкви появились время и возможность заниматься богословием.

…Арий был пресвитером в Александрии. Ливиец по происхождению, строгий аскет, он был очень популярен у себя в приходе, особенно среди женщин, моряков и портовых рабочих – для последних он сочинял «божественные» куплеты. После смерти александрийского епископа он даже едва не был избран на его место – но все же победил другой кандидат.

Все было хорошо, пока Арий не решил внести свой вклад в богословие. Он принялся утверждать, что Иисус не был одной сущности с Отцом, но, будучи Сыном Божиим, был одним из Божиих творений, то есть было время, когда Его не было. А значит, он не подобен Богу.

Епископ Александрийский послушал все это, послушал, но, когда Арий договорился до того, что Бог не является, по сути, Троицей, проповедовать ему запретил. Арий обиделся и обратился с письмами к прочим епископам. Евсевию Кесарийскому о своих взглядах он писал: «Так как мы говорим, что Сын не есть Нерожденный, ни часть Нерожденного (ни в каком случае), ни взят от лица предсуществовавшего, но что Он начал быть прежде времен и веков по воле и намерению Отца как Бог Совершенный, как Единственный, Непреложный; что Он не существовал раньше того, как был рожден или сотворен, или основан, ибо Он не был нерожденным, – вот за что нас преследуют».[120]

Вы что-нибудь поняли?

Ничего не понял и император Константин. Убежденный сторонник христиан, легализовавший Церковь и принимавший самое живое и горячее участие в ее делах, император направил как Арию, так и его противнику епископу Александрийскому Александру письмо, где писал: «Как жестоко поразила мой слух или, точнее, самое сердце весть, что вы, через которых я надеялся дать исцеление другим, сами имеете нужду в гораздо большем излечении… Ведь это же пустые слова, споры по ничтожному вопросу. Для умственной гимнастики специалистов, может быть, и неизбежны такие споры, но нельзя же смущать ими слух простого народа».

В богословии спорящие понимали намного больше императора. Но что касается простого народа – тут глава светской власти разбирался лучше.

Давайте представим себе приход – обычную общину. Пресвитер, сам едва понимающий суть спора, пытается, как может, объяснить ее пастве, которая хочет знать, вокруг чего шум (при этом не надо забывать, что в собрании присутствуют как «старые» христиане, так и новообращенные язычники). После его в меру путаной речи встает какой-нибудь зажиточный ремесленник или торговец, уважаемый общиной за обстоятельность, дородность и громкий голос, и задает неизбежный вопрос: