Андрей Кураев - «Мастер и Маргарита»: За Христа или против? 3-е издание Страница 6

Порой перехлесты безбожников были таковы, что их начинала стесняться и осаживать сама же советская власть. Однажды она стеснительно открестилась даже от своего идейного основоположника – Карла Маркса.

Был такой труд «основоположника», который советские марксисты издали лишь однажды. И в собрание сочинений никогда не включали.

Это речь Карла Маркса, произнесенная в Лондоне в 1847 году. В ней Маркс всерьез обвинял христиан в пожирании младенцев: «Как известно, христианство дошло до человеческих жертвоприношений. Даумер в своей недавно появившейся книге утверждает, что христиане по-настоящему закалывали людей и на своих священных трапезах причащались человеческим мясом и человеческой кровью. Сам Павел горячо ратует против допущения на трапезы людей, которые не совсем еще посвящены в тайны христианства. Легко теперь объяснить также, откуда появились, например, реликвии 11 000 дев… Человеческое жертвоприношение было святыней и существовало в действительности. Все эти вещи, как они изложены у Даумера, наносят христианству последний удар. Спрашивается: какое это имеет значение для нас? Все это дает нам уверенность, что старое общество близко к концу и что все сооружение обмана и предрассудков рушится»62.

Кстати, по Даумеру, Иуда донес на каннибализм, бывший на Тайной вечере.

Для завершения этой линии заметим только, что уже через год после публикации своей книги Даумер почувствовал себя одержимым и был вынужден обратиться к католическим священникам-экзорцистам. Но даже его возвращение в церковь не смогло его спасти – через 10 лет он кончил самоубийством.

Если уже атеисты краснели за своих безбожников – то тем более не удивительно, что хамская безбожная официальная пропаганда претила и другому «поповичу» – Михаилу Булгакову. Когда его пьесу «Кабала святош» «кто-то счел антирелигиозной (в ней отрицательно выведен парижский архиепископ), я сказал, что пьеса не является антирелигиозной»63.

Л. Е. Белозерская вспоминает, что в конце 20-х годов среди друзей Булгакова был художник-карикатурист М. Черемных. Однако, по ее свидетельству, «отношение Булгакова к Черемныху было двойственное: он совершенно не разделял увлечения художника антирелигиозной пропагандой (считал это примитивом) и очень симпатизировал ему лично»64.

Шок от знакомства с журналом «Безбожник», по мнению некоторых исследователей «Мастера и Маргариты», сказался и в выборе фамилии сатанинского служки Коровьева. Именно тот номер «Безбожника», что вышел в январе 1925 года (то есть в месяц посещения Булгаковым редакции этого журнала), назывался: «Безбожник. Коровий». Редакция так поясняла столь странное название: «Журнал наш – журнал крестьянский… Поэтому пишем мы и о здоровье коровьем, и о том, как знахари и попы людей морочат и скот губят». Далее в стихах рассказывалось о том, что у Дарьи коровы были всегда нездоровы, потому что она верила в святого Власия, а Марьи коровы точно слоны, потому что она верит в науку и словам агронома. На рисунках святой Власий и агроном в мундире. Оба с нимбами65.

Как известно, булгаковский Коровьев «однажды неудачно пошутил». Но если его шутка имела многовековые, вечные последствия, то она касалась религии.

Лучший, на мой взгляд, исследователь творчества Булгакова Л. Яновская в разные годы предлагала две взаимоисключающие версии этой таинственной шутки.

В 1987-м: «Я давно догадывалась, что к этому каламбуру имеет какое-то отношение отдельная запись в черновой тетради 1933 года “Мастера и Маргариты”: “Свет порождает тень, но никогда, мессир, не бывало наоборот”».

В библиотеке Булгаков был прозаический перевод гётевского «Фауста», выполненный А. Соколовским (СПб.,1902). И в нем Булгаков подчеркнул монолог Мефистофеля: «Я часть той тьмы, из которой родился свет». И на полях две маленькие буквы: «к-в» (Коровьев?).

Можно предположить, что Коровьевский афоризм о том, что тьма не может породить свет, входил в противоречие с самооценкой «мессира» – за что именно им он и был наказан.

А ранее, в 1983-м, Л. Яновская полагала, что «вряд ли Воланд наказывает своего верного рыцаря, чье место непосредственно рядом с ним, за неудачу каламбура»66. Тогда наказан Коровьев не Воландом, а вышученным им Светом.

В этом случае ближайший же литературный аналог «неудачной шутки» – Сансон Карраско…

Был у Булгакова контакт с «Дон Кихотом»? Да, он написал пьесу «Дон Кихот». А 23 июля 1938 года он писал жене: «Жадно гляжу на испанский экземпляр “Дон Кихота”. Теперь займусь им».

В булгаковской инсценировке племянница Дон Кихота просит своего возлюбленного Карраско вернуть дядю домой. Для этого Карраско переодевается «рыцарем Белой Луны», вызывает Дон Кихота на поединок и ставит условие: проигравший возвращается домой и более не мнит себя рыцарем.

После поражения Дон Кихот клянется «никуда больше не выезжать и подвигов не совершать»67, возвращается домой, пробует жить «как все». И умирает от тоски… «Ах, Санчо, Санчо! Повреждения, которые нанесла мне его сталь, незначительны. Также и душу мою своими ударами он не изуродовал. Я боюсь, не вылечил ли он мне мою душу, а вылечив, вынул ее, но другой не вложил. Смотри, солнце срезано наполовину, земля поднимается все выше и выше и пожирает его. На пленного надвигается земля! Она поглотит меня, Санчо!»68

Но еще когда в ходе боя Дон Кихот получает ранение в руку, герцог говорит Карраско: «Шутка зашла слишком далеко»69.

Вот и шутки советских безбожников, по мнению Булгакова, заходили слишком далеко. Нельзя разрушать чужую веру, если ты ничего не можешь предложить взамен. Нельзя заменять веру коровьей ветеринарией. Нельзя красть мечту о Небе: в этом случае душу «пожирает земля». Мрак и печаль настигают таких шутников… Коровьев теперь «темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом».

ГПУ при обыске на квартире Булгакова 7 мая 1926 года нашло у него стихотворное «Послание евангелисту Демьяну Бедному».

Я часто думаю, за что Его казнили?

За что Он жертвовал Своею головой?

За то ль, что, враг суббот, Он против всякой гнили

Отважно поднял голос Свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,

Где культом кесаря полны и свет и тень,

Он с кучкой рыбаков из бедных деревень

За кесарем признал лишь силу злата?

За то ли, что Себя на части разделя,

Он к горю каждого был милосерд и чуток

И всех благословлял, мучительно любя

И стариков, и жен, и крохотных малюток?

Демьян, в «Евангельи» твоем

Я не нашел правдивого ответа.

В нем много бойких слов, ох как их много в нем,

Но слова нет достойного поэта.

Я не из тех, кто признает попов,

Кто безотчетно верит в Бога,

Кто лоб свой расшибить готов,

Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религию раба,

Покорного от века и до века,

И вера у меня в чудесные слова —

Я верю в знание и силу Человека.

Я знаю, что стремясь по нужному пути,

Здесь на земле, не расставаясь с телом,

Не мы, так кто-нибудь другой ведь должен же дойти

К воистину божественным пределам.

И все-таки, когда я в «Правде» прочитал

Неправду о Христе блудливого Демьяна —

Мне стало стыдно, будто я попал

В блевотину, извергнутую спьяну.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос

Далекий миф – мы это понимаем, —

Но все-таки нельзя ж, как годовалый пес,

На все и всех захлебываться лаем.

Христос – Сын плотника – когда-то был казнен…

Пусть это миф, но все ж, когда прохожий

Спросил Его: «Кто ты?» – ему ответил Он:

«Сын человеческий», но не сказал: «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,

И, может быть, из вымысла все взято —

Так что ж теперь со злобою подряд

Плевать на все, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест —

И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый».

А что б когда тебе Голгофский выпал крест

Иль чаша с едкою цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца