Дональд Карсон - Новый Библейский Комментарий Часть 1 (Ветхий Завет) Страница 7

Многие пытаются всевозможными путями принизить авторитет Писания, безоговорочно признаваемый нами. Упомянем лишь некоторые из высказываний. Во–первых, утверждают, что доктрина Священного Писания должна создаваться не только на основе тех фрагментов, в которых Писание объясняется Писанием, но и на основе тех якобы непреодолимых трудностей, которые встречаются там, где ссылки на Писание при первом чтении просто удивляют. Несомненно, эти подходы должны дополнять друг друга. Однако на практике те, кто начинает со второго, относятся к первому недостаточно серьезно, а те, кто начинает с первого (при условии, что они добросовестны), обычно сами находят экзегетические и богословские объяснения этих странных явлений. Один из вариантов подобной аргументации состоит в том, что Библия дает настолько противоречивые представления, например, о Боге, что говорить о «библейском богословии» или о «библейском христианстве» не имеет смысла. Библия, согласно этой точке зрения, объединяет в себе соперничающие богословия и взаимно несовместимые течения христианства. Можно ли говорить о какой–то книге как о богодухновенной и священной, если она запрещает носить одежду «из разнородных нитей» (Лев. 19:19)? Но подобные труды, пользуясь успехом у широкой публики и убежденных скептиков, мягко говоря, не представляют интереса для серьезной религиозной критики. Например, вопрос о разнородных нитях, который нередко встречается в подобного рода литературе, выдвигается на первый план с такой настойчивостью, словно никто никогда не задумывался о том, каким образом должны применяться условия Ветхого Завета по отношению к верующим, живущим по Новому Завету.

Во–вторых, многие утверждают, что неизбежным следствием милостивого приспособления Бога к человеческой речи стало распространение заблуждений. Человеку свойственно ошибаться; библейские документы созданы людьми, поэтому они так же ненадежны, как и люди. Мало того, что подобная оценка Писания противоречит твердой убежденности Иисуса и новозаветных авторов, но она и логически не обоснована. Да, после грехопадения «человеку свойственно ошибаться», но отсюда не следует, что быть человеком — значит ошибаться во всех случаях и при каждом высказывании. То, что трансцендентный Бог Промыслитель снизошел до человеческой речи, — поразительная истина. Но именно эта, приспособленная для понимания людьми речь описывается затем как «чистое» слово Господа (Пс. 11:7) и воспринимается Самим Иисусом как Писание, которое невозможно нарушить.

В–третьих, ортодоксальная римско–католическая церковь, признавая богодухновенность и священный авторитет Писания, отрицает самодостаточность Библии в качестве руководства в вере и религиозной практике. Задолго до появления письменного слова существовала устная традиция, и эта традиция продолжается вероучительным ведомством римско–католической церкви наряду с письменным словом.

Последствия весьма существенны: например, догмат о непорочном зачатии Марии, отсутствующий в Писании, преподносится как нечто такое, во что обязаны верить все благочестивые католики. И наоборот, догматы, которые большинство некатоликов находит в Писании, остаются в тени или приспосабливаются к интересам церковных властей. Эти проблемы слишком сложны, чтобы начинать здесь их обсуждение.

В–четвертых, некоторые неоортодоксы утверждают (оставляя далеко позади все то, что согласился бы поддержать Карл Барт, отец неоортодоксии), что Библия — в том, что касается ее формы, — это всего лишь еще одна, пусть даже очень значительная религиозная книга, и потому сама по себе она не застрахована от ошибок, как крупных, так и мелких. Ее нельзя назвать истинной в том смысле, что сказанное в ней сказано Богом. Точнее, Библия истинна постольку, поскольку Бог действует через нее, чтобы открыть Себя отдельным людям. Она становится словом Божьим всякий раз, когда Святой Дух разъясняет ее человеку. Таким образом, «вдохновение» и «просветление» снова смешиваются; точнее, первое понятие поглощается вторым. Неоортодоксы, безусловно, были правы в своем протесте против мертвого «слова», которое ни преображало, ни воодушевляло людей. Но их решение проблемы слишком радикально и кончается отрицанием того, что Иисус и первые христиане понимали под Писанием.

В–пятых, различные виды классического либерализма просто отрицают какой–либо особый статус Писания. В весьма язвительной форме это учение отрицает существование личностного трансцендентного Бога, Который вторгается в историю. Вера в сверхъестественное объявляется невозможной; Бог низводится до некоего безличного начала деизма или пантеизма. Библейская религия должна изучаться в рамках обсуждения любых других или даже всех религий, и никак иначе. Чтобы дать содержательный ответ на подобное восприятие действительности, нам пришлось бы выйти далеко за пределы этой статьи. Тем не менее совершенно очевидно, что либерализм быстро осваивает Писание и навязывает Библии некоторые современные идеи.

В конечном счете, этот спор касается не только природы Библии, но и природы Бога.

И последнее. Появление «новой герменевтики» заставило многих мыслителей уклониться от дебатов о сути откровения и священного авторитета. Но поскольку это учение неразрывно связано с вопросами истолкования Библии, в следующем разделе нам предстоит небольшая дискуссия.

Последние замечания

Возможно, кто–то скажет, что все наши рассуждения безнадежно движутся по кругу. Если мы пытаемся подойти к пониманию природы Библии через призму наших представлений о Боге, то мы должны признать, что наши представления о Боге почерпнуты из Библии. Если же мы начинаем, допустим, с оценки авторитета священного Писания Иисусом, то понимаем, что сама эта оценка тоже почерпнута из Писания. Таким образом, весь замысел построения доктрины о Писании глубоко несостоятелен.

Это обвинение затрагивает некоторые из наиболее сложных вопросов о способах получения «знания» и критериях оценки его «истинности». Хотя эти вопросы невозможно рассмотреть здесь достаточно полно, некоторые замечания могут оказаться полезными.

Во–первых, человеческая мысль, если только она не ограничена законами логики или не оперирует строго определенными математическими величинами, в каком–то смысле всегда движется по кругу. Мы смертны, и при отсутствии дара всеведения мы не можем найти никакой абсолютно надежной основы, на которой можно было бы строить свои рассуждения. Христиане заявляют, что такую основу предоставляет Бог, Который действительно обладает совершенным знанием. Но это означает, что саму эту основу надо принимать на веру. С этой точки зрения, «вера» — это не какое–то субъективно ограниченное мнение, сопоставимое с любой другой «верой», а дарованная свыше возможность постижения Бога и Его истины. Это определение нисколько не противоречит всевозможным доводам, выдвигаемым в защиту христианской веры. Скорее это признание, что подобные доводы убедят далеко не всех.

Во–вторых, признавая, что наши доводы не выходят за пределы логического круга, и утверждая, что в какой–то мере это присуще всякой человеческой мысли, мы не считаем, что такое «движение по кругу» в корне порочно. Мы обращаемся к Библии за информацией, а не для того, чтобы получить точные сведения о ее природе. Если бы Библия не содержала никаких заявлений о своей природе, у нас было бы меньше оснований придерживаться представленной здесь доктрины о Писании. Возможно, хорошо осведомленные христиане захотят выступить в защиту абсолютной достоверности и надежности Писания, но едва ли они захотят защищать абсолютную достоверность и надежность своей теории Писания. В методологическом отношении процесс создания доктрины о Писании в точности соответствует процессу формирования представления о Христе. По мере того как милостивое самораскрытие Бога проливает на них все больше света, и доктрина о Писании, и представление о Христе становятся объектами пересмотра.

В–третьих, вдумчивые христиане будут первыми, кто признает, что в Писании таится много загадок и что разработка надежной доктрины о Писании сопряжена с большими трудностями. Но это нас не пугает; то же самое можно сказать почти о любом библейском догмате: о природе Бога, сущности искупления, действии Святого Духа, воскресении из мертвых. Это не означает, что мы не способны верно судить об этих предметах, но, поскольку все они имеют отношение к трансцендентному Богу, Который не может быть исчерпывающе познан мятежными смертными существами, здесь неизбежно останутся тайны.

В–четвертых, мы не должны недооценивать влияние греха на нашу способность правильно решать эти проблемы. Основным элементом первородного греха было необузданное стремление к самостоятельности, к независимому знанию. Мы хотели быть центром вселенной — не это ли источник всякого идолопоклонства? Иоанн передает поразительные слова, которые Иисус бросил Своим противникам: «А как Я истину говорю, то не верите Мне» (Ин. 8:45). Если истина сама по себе вызывает у нас протест, то сколь глубоко, трагично и отвратительно наше падение! Неудивительно, что Бог не являет себя так, чтобы нам казалось, будто мы можем Им управлять. Иисус решительно осуждает тех, кто требует от Него знамений, ибо знает, что уступка подобным требованиям означала бы полное подчинение воле других. Его бы быстро приручили, превратив в некое подобие сказочного джина.