Романо Гвардини - О Боге Живом Страница 7

Где же остается тогда серьезность вины?

Тут недостает еще одного: раскаяния.

До тех пор, пока мы остаемся в области одной только «этики», для раскаяния тоже нет места. Если об этом спросить такого человека, который живет одной только «этикой», только суровостью голого нравственного закона и, обязательствами своей совести, то, я думаю, настоящего раскаяния не окажется в его жизни. Он скажет: «Что я сделал, то я и должен нести на себе. Даже, если кто - либо захотел бы с меня это снять, я не мог бы этого допустить. Я этого и не хочу, потому что этим уничтожалось бы достоинство моей личности. Я буду нести последствия, я исправлюсь, но что было, то было». В таком взгляде есть нечто бесчеловечное, но есть и возвышенная последовательность мысли. Раскаяние же бывает только там, где есть Бог Живой.

Что такое раскаяние?

Оно означает не только то, что человек понял неправедность своего поступка, жалеет о нем, готов понести его последствия и принимает решению впредь поступать лучше... Раскаяние больше всего этого. Оно означает обращение к Богу Живому. Он - святой, неприступный ни для какой неправды и ее не терпящий. Но

Он же и любовь, Он - Творец и Он властен не только сотворить человека, чтоб человек был, но и совершить нечто неизмеримо более высокое: заново сотворить личность, отягощенную и запятнанную виною, с тем, чтобы она снова стала чистой.

Раскаяние есть обращение к глубочайшей тайне творческой силы Всесвятого Бога. «Только-этическое» поглощается здесь в несказанно живом и святом. Раскаяние не покрывает вину для того, чтобы вины больше не было видно. Напротив, оно - сама правдивость. Для раскаяния требуется видеть то, что есть. Не для копания в собственных переживаниях и не в боязни. Вызываемые виною связанность и боязливость чужды раскаянию. Они могут ему только мешать, являясь последствием нервной поврежденности. Раскаяние же требует правдивости. С полной правдивостью того, что он сделал, человек приходит к Богу и говорит: «Я провинился перед Тобою. Признаюсь в этом. Ты - Судия. Я выступаю перед Тобою, свидетелем против себя самого. Я желаю Тебя, - да будешь Ты, да будет воля Твоя, ибо Ты - свят. Правда Твоя вопреки мне. С Тобою вместе я сужу себя самого. Но Ты

- любовь. И к этой любви я взываю. Себя самого и все, что во мне есть, я предаю тайне Твоей любви. Этим я не хочу обойти строгость Твоей справедливости. Но Ты

- милосердие!».

Этого уже не может свершить рассудок. Но сердце знает.

Раскаяние у человека соответствует прощению у Бога. Богу Живому, Который может прощать, соответствует наделенный живой верой человек, способный раскаяться. Тут и там, - единая тайна святой жизни.

И раскаяние есть тоже дар. Когда человек приходит к Богу со своим раскаянием, Бог Живой уже в нем, Он и даровал ему раскаяние.

И тогда не только опускается завеса над содеянным злом, но я сам заново рождаюсь, начинаюсь заново.

Тут - глубокая тайна, и мы угадываем: Бог Живой есть Тот, Кому это возможно.1

Сердце и Бог

Глубина Бога Живого различным образом выступает перед нами из слов Священного Писания. То, что о Нем говорится, иногда побуждает нас продвигаться посредством нашего мышления. Мы это делаем, проникая из одного слоя в другой, до тех пор, пока из нами продуманного, из нами измеренного не предстанет перед нашим духом Его тайна и Его мощь. Но есть и другие слова: когда мысль так совершила свою работу, она замечает, что самое настоящее остается, за доступными ей пределами. Настоящая глубина, которая здесь сказывается, происходит уже не из того, что поддается мышлению, а из чего-то иного.

Так мы уже говорили о том, что Бог есть Тот, Который видит. Мы старались проникнуть в тайну этого Божиего видения. Она встала перед нами в своем величии; мы ощутили ее глубину и хотя бы только частично угадывали в этом то именно, что Бог есть Бог Живой. Нечто похожее происходит с нами, если мы, например, вникаем в одно из самых прекрасных изречений Священного Писания, которое стоит в третьей главе, стихе 20-м первого послания Св. Апостола Иоанна: «Если сердце наше осуждает нас, то... Бог больше сердца нашего и знает все».

Бездонная глубина в этом изречении. Но эта глубина не оттуда, где может действовать мышление.

Здесь говорится об «обвинении сердцем». То есть, не только рассудок говорит: «Ты поступил неправильно!». Не только совесть упрекает: «Ты содеял неправду!». Тут сердце обвиняет, и это больше того. Из обвинения рассудком возникает мучительная ясность понимания. Из обвинения совестью появляется горечь от обнаруженной вины. То и другое ложится бременем на человека. Из обвинения сердцем возникает нечто большее. Нечто, затрагивающее нас совсем по-другому, причиняющее совсем иную боль. Совсем другая грусть подымается из этого.

Обвинение сердцем приходит издалека. Мы даже не можем измерить, откуда. Из корней жизни... Была сделана неправда, которую еще можно как-то назвать. Но из выражаемого словами подымается нечто несказуемое. Сама жизнь обвиняет: Ты со мной поступил неправо!.. Есть, может быть, в этом обвинении грусть о прошедшей молодости, горькое чувство потери того, чего нельзя получить назад... Тут - боль от любви, не нашедшей своего исполнения... Глубина щемящей тоски о том, что жизнь желает бесконечности, а между тем, она проходит так невыразимо скоро... Вина, на которую тут сетует сердце, проникает в очень большие глубины. Она означает не только, что сделано было неправильно, означает не только моральную неправду, но и вину против жизни. В ней глубина и грусть, которые гораздо больше всяких других.

Может быть рассудок будет стоять на своем и скажет: «Все-таки это было правильно, по таким-то и таким-то причинам. Так должно было быть!». Может быть совесть будет обороняться, заявляя: «Я же хотел добра, так-то и так-то!». Но все это не ведет ни к чему. Обвинение сердцем приходит из такой дали, куда не достигает подобная самозащита.

Но самое настоящее еще не сказано:

По-настоящему, Тот, Кто обвиняет при обвинении сердцем, это - Сам Бог. Неправда сделана по отношению к Нему. Она сделана по отношению к святой и хрупкой жизни, которую Он пробудил в сердце, - по отношению к святому упованию, которым Он связал с Собою Свое детище... Разве может человеческая самозащита простереться досюда?

Что же тут делать?

Святой Иоанн говорит: «Если сердце наше осуждает нас, то Бог больше сердца». Слышишь, откуда приходит ответ ? Слышишь, что он приходит из той же глубины, откуда и само обвинение?

Тут не говорится : «Ты поступил правильно!». Или: «Ты хотел добра!». Или: «Мужайся!». Ничего такого. Тут говорится : «Бог больше сердца нашего».

Наше сердце велико. Это во-первых, и замечательно, что об этом здесь сказано. Бездонная глубина того, что звучит в таком обвинении, здесь выявляется. Сердце должно говорить. То, что оттуда подымается, должно встать во весь свой гигантский рост. Но Бог еще больше этого. Велика потеря, когда теряется живое. Но Бог больше... Тяжесть оскорбленной любви так велика, что под ней можно потонуть. Но Бог - то безбрежное море, в котором всякая тяжесть становится легкой... Неправда, содеянная против жизни, велика. Но всего больше Бог, Он - Творец и Он есть Жизнь и Милосердие... Святыня, подвергнутая поруганию, есть престол славы Божией; уязвлено было доверие Бога к человеку, и это страшно. Но больше этой неправды Он Сам, Его великодушие и Его Творческая любовь.

Здесь не говорится: «Утешься, это было не настолько уж плохо». Не говорится: «Ты можешь все это принимать не так тягостно». Бог здесь говорит: «Признай всю тяжесть всего этого. Тогда Я встану рядом. А Я - Бог». И тогда произойдет то, что всегда происходит, когда Бог встает перед Своею тварью: тварь становится, с прозрачною ясностью, самою собой. Человеческая тяжесть растворяется. И все оказывается свершенным.

Изречение Святого Иоанна несказанно глубоко. Уже не в первый раз я им проникаюсь. Его глубина - не в том, что доступно мышлению. Она появляется из чего-то иного. Ее невозможно измерить и поэтому она всегда сохраняет свою новизну.

Продумаем действительно эти слова: «Если сердце наше осуждает нас, то Бог больше сердца нашего». После этого, чего мы ожидали бы? Приблизительно следующего: «Он утешит», или: «Он облегчит боль». А вместо этого стоит: «и Он знает все».

Это знание - ясное как солнце и им все вводится в полноту истины Его бытия. Это знание глубоко как море, в котором тонет все. И ему присущ бесконечный охват всеосвобождающей любви.

В каждом утверждении - глубина. Мысль идет все дальше и дальше и не достигает никакого конца. Но самая глубина в том, как именно расположены эти три предложения и как они сочетаются между собой. Тут всякий рассудок отодвигается прочь и только сама Божия тайна звучит в своей изначальной чистоте.