Карен Армстронг - Краткая история мифа Страница 9

Вступая в новую эпоху, человечество всякий раз отказывается от прежних представлений о богах и людях. Создатели первых цивилизаций уже начинали походить на нас, современных людей, — прежде всего тем, что они яснее, чем когда–либо, ощущали себя хозяевами собственной судьбы. И теперь они уже могли относиться к богам иначе, чем их предки. Поскольку вся жизнь сосредоточилась вокруг человеческой деятельности, боги стали казаться более далекими; они перестали восприниматься как самоочевидная реальность, до которой подать рукой. Новая городская мифология изображает всемирный потоп как веху, отмечающую разрыв между людьми и богами. В самой длинной из месопотамских поэм о потопе, «Атрахасис», боги, подобно людям, изображаются градостроителями. Младшие божества устали постоянно рыть оросительные каналы и отказались от этой работы. Труд по ирригации страны переложили на плечи людей, сотворенных Богиней–Матерью. Но вскоре люди расплодились и стали шуметь, мешая уснуть богу бури Энлилю. Разъяренный бог принимает решение уничтожить докучливых смертных, наслав на землю потоп. Но Энки берется спасти Атрахасиса[49] («превосходящего мудростью»), жителя города Шуруппак, с которым часто вел дружеские беседы. Энки велит Атрахасису построить большой корабль, подробно объяснив, как сделать его водонепроницаемым, и благодаря этому Божественному вмешательству Атрахасис, подобно Ною, спасается со своей семьей, с животными и семенами всех растений. Когда воды сходят, боги приходят в ужас при виде воцарившегося на земле опустошения. Энки берет Атрахасиса и его жену в Дильмун, и они становятся единственными из людей, обретшими вечную жизнь и сохранившими постоянную связь с богами. Помимо прочего, этот миф — настоящий гимн во славу вдохновленного свыше технического изобретения, спасшего род человеческий от гибели. Так цивилизация и культура в Месопотамии (как позднее и в нашем, современном обществе) становятся средоточием мифов и духовных устремлений.

Однако не следует полагать, будто жители Междуречья были во всем подобны современному человеку. Боги отдалились от людей, но люди по–прежнему остро ощущали проявления Божественного начала во всех своих повседневных занятиях. Каждый город считался земной вотчиной одного из богов, а каждый горожанин, от правителя до самого скромного труженика, — слугой этого божества–покровителя, будь то Энлиль, Энки или Инанна[50]. Люди по–прежнему рассматривали свою цивилизацию с точки зрения вечной философии, согласно которой все сущее на земле есть отражение иной, небесной реальности. Города–государства представляли собой примитивные республики, управлявшиеся советом старейшин, поэтому считалось, что и Божественным миром правит совет главных богов. Города возникли на основе маленьких земледельческих общин, тесно связанных с природными ритмами, — и Божественный мир, по месопотамским представлениям, прошел схожий путь развития.

Об этом свидетельствует миф творения, сохранившийся в составе вавилонской эпической поэмы, именуемой по двум первым ее словам «Энума элиш». Дошедший до нас текст датируется первой половиной 2–го тысячелетия до н. э., но содержит гораздо более древний материал[51]. Поэма открывается теогонией — рассказом о происхождении богов. Боги не возникли «из ничего»: их появление мыслилось как эволюционный процесс. Первые божества родились из священной первоматерии — мировых вод, в которых не было ничего определенного. Соленые воды были смешаны с пресными; небо, суша и море были слиты воедино; «из богов никого еще не было, ничто не названо, судьбой не отмечено»[52]. Первые божества, явившиеся из этого священного хаоса, были неотделимы от стихий. Апсу олицетворял пресные речные воды, Тиамат — соленое море, а Мумму — туманы и облака. Их имена означают соответственно «пучина», «пустота» и «бездонная пропасть».

Эти первые божества все еще аморфны и пассивны. Но от них рождаются парами другие боги, и каждая следующая пара оказывается в функциональном отношении четче и определеннее предыдущей. По мере разделения Божественных стихий оформляется упорядоченный Космос. Сначала возникает ил (смесь воды и земли), представленный в образах Лахму и Лахаму; затем появляются Аншар и Кишар (горизонты неба и моря); и, наконец, приходят Небесный бог Ану и Эйа — земля. Однако этот теогонический миф — не просто некая метафизическая гипотеза о возникновении божеств. Это, прежде всего, мифическая история самой Месопотамии — страны, которая располагалась в долине разлива рек, на почве, образованной наносами ила. Вновь Божественный мир предстает в тесной связи с миром человеческим. Боги неотделимы от ландшафта: так, в Эриду, древнейшем из городов Междуречья, болотистый залив, окружавший святилище, именовался апсу. Кроме того, этот миф иллюстрирует постепенное отдаление городских жителей от природы.

Молодые боги оказались более деятельными и энергичными. Эйа и Ану низвергли своих родителей и возвели себе дворец с кумирнями и залами совета на распростертом теле Апсу. Переломные моменты месопотамской космологии всегда знаменуются строительством городов. Но Тиамат все еще угрожает миропорядку. Она собирает могучее воинство чудовищ, чтобы отомстить за Апсу. Единственный, кто способен победить ее в поединке, — Мардук, великолепный сын Эйа. Одолев Тиамат в яростной битве, Мардук попирает ее ногами, рассекает надвое, как гигантского моллюска, и творит из половинок ее тела небо и землю, которая вскоре будет населена людьми. Дабы упрочить новорожденный космический порядок, Мардук провозглашает законы и учреждает совет богов. И наконец, в самую последнюю очередь Мардук создает первого человека, смешав кровь одного из поверженных божеств с горстью праха. Таким образом, боги не замыкаются в некоем обособленном сверхъестественном мире, а люди и весь природный мир оказываются сотворены из единой Божественной субстанции.

В этом мифе процесс развития человечества представлен в неразрывной связи с преобразованиями в мире богов. В нем отразилась эволюция месопотамского города–государства, отвергнувшего старые обычаи земледельческой общины (которые теперь казались примитивными и отсталыми) и утверждавшего свои позиции военной силой. Победив Тиамат, Мардук основал город Вавилон, в центре которого по образу и подобию святилища Мардука в Божественном мире был воздвигнут храм Эсагила. Как символ «бескрайних небес», возвышающийся над всеми остальными постройками, он стал земным жилищем бога. Город же получил имя bab–ilani — «Врата богов», место, где божество нисходит в мир людей. В Эсагиле боги воссели на пиру и «все уставы назначили, все предначертанья, всем богам закрепили места на земле и на небе»[53]. Так город занял место axis mundi — мировой оси, соединявшей небо и землю в «золотом веке».

В Библии также сохранился миф творения, повествующий о том, как Яхве положил начало мирозданию, сразив морское чудовище, подобное Тиамат[54]. Космогонические мифы такого типа были широко распространены на Ближнем Востоке. Они выражали убеждение местных народов, что цивилизация есть непрестанная и требующая огромных усилий борьба против отката к стихийному варварству.

Поэму «Энума элиш» читали на четвертый день новогодних праздничных ритуалов. Подобно любому мифу творения, она описывает таинственные и священные события, вершившиеся «на заре времен». Это не обычное историческое происшествие, случившееся лишь единожды. Сотворение мира — непрерывный процесс: война с хаосом еще не окончена, и без поддержки Божественных сил люди не могут противостоять распаду и предотвратить катастрофу.

Символ в древности был неотделим от своего незримого соответствия. Поскольку подобие порождает тождество некоторого рода, присутствие символа означает и присутствие этой незримой реальности. Проникнутые символикой ритуалы Нового года были своего рода драматическим представлением, которое, подобно любому хорошо поставленному спектаклю, сметало пространственные и временные преграды и заставляло зрителей и участников обряда забыть о мирских заботах. Это была священная «игра понарошку». Люди погружались во вневременной Божественный мир, на фоне которого разворачивались события их повседневной жизни. Чтобы предотвратить неудачный, пагубный год, убивали козла отпущения; битву Мардука с Тиамат разыгрывали ежегодно; сатурналии выворачивали наизнанку порядок вещей, подвергая ритуальным унижениям правителя и возводя вместо него на трон шутовского царя. Этот ритуализованный хаос напоминает психическое расстройство, которое переживает шаман в ходе инициации, а также тщательно организованную регрессию в обрядах перехода. В контексте архаической духовности ритуальное возвращение к первобытному хаосу — необходимое условие всякого нового творения[55].