Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили Страница 14

Существуют некие эмпирические правила, в силу которых мы можем что-то понимать в какой-то момент или не понимать. Есть понятное понимание, оно психологически имеет основание, то есть обосновывается нашими возможностями как определенных существ что-либо понимать, открывать глаза и видеть, и непонимание тоже психологически имеет основание. Трещину в бытие вносит нечто, имеющее свою логику, но такую, которая целиком определяется разрешающими возможностями нашего восприятия (как если бы был еще один мир наряду с бытием, как если бы было еще одно бытие). Но это ведь существует реально. То, что есть — этот замкнутый мир, — скрывает бытие, но у него есть законы, потому что есть бытие. Иными словами, я могу увидеть и понять психологию (а она вносит трещину в бытие) в той мере, в какой у меня есть мысль о бытии, и тогда я пойму то, что закрывает бытие. Скажу так: пока есть психология, нет бытия.

Поэтому, кстати, у Парменида, Гераклита и вообще в онтологической греческой мысли нет никакой психологии. Это максимально депсихологизированная мысль, потому что она — мысль о бытии. Бытие открывается там, где нет никакой самодостаточной психологии, а закон восприятия таков, что не может быть, чтобы моя любимая жена, действительно проведя время с любовником, сказала об этом в ответ на мой вопрос. Она ведь могла сказать, что была в кино, я ведь ничего не знаю и не подозреваю, просто спрашиваю: где была? С любовником. Что это — глупая шутка? Это ведь самодостаточный мир психологии, имеющий свои законы и правила. Но именно потому, что он имеет свои законы и правила, именно поэтому я не вижу бытия, хотя оно уже есть, уже есть истина (моя любимая была с любовником, изменила мне, но я не могу этого воспринять), то есть я не могу извлечь из сказанного смысл, опыт. И все это ведь будет повторяться, потому что есть психология.

Повторяю, бытие есть там, где нет психологии, и, наоборот, если есть бытийная мысль, я могу увидеть законы в том, что продолжает существовать. Ведь моя психологическая жизнь, мои эмпирические качества имеют особое существование, они описуемы: лучший способ лжи — это правда, потому что у меня есть мысль о правде, я знаю, что такое правда. Более того, бытие тирана — перехожу уже к абстрактным примерам — тоже порождает законы, в силу которых он может или не может воспринять бытие, может извлечь или не извлечь опыт. Как найти пример, чтобы пояснить, в какой пелене мы живем и продолжаем жить, даже если знаем бытие? Философствование состоит в том, чтобы в пустяке увидеть не случай, который мог бы быть другим, третьим, четвертым, а увидеть структуру, проявление чего-то. Кстати, то, что я сказал, есть высказывание на нашем нынешнем языке того, что высказывали греки и что действительно совершенно непонятно, а именно: философствование состоит в том, чтобы увидеть структуру, проявление чего-то. Философ может увидеть целый мир за фактом невосприятия или, наоборот, восприятия чего-то, реально увидеть: взволноваться, посочувствовать, вдуматься в это. Я могу все это раскрутить, применяя очень сложные понятия феноменологической философии.

Греки говорили так: явление есть вúдение невидимого. Это буквальное греческое высказывание, фраза принадлежит Анаксагору. У Демокрита тоже есть такое высказывание[27]*. Невидимое мы видим через видимое. Я могу переиначить: видимое есть явление невидимого. Демокрит говорит об особой явленности чего-то (что-то видно, а видно может быть только эмпирически) и о шестом чувстве, или дополнительном органе чувств, у животных и у философов (третий, или лишний, глаз у Эдипа). Не случайно употребление физических терминов — «глаз», «орган чувства» — противоречит обычной интерпретации греков, ведь в ней предполагается, что есть некое действительное бытие (у Парменида), которое лежит за нашим миром явлений, — явлений, скрывающих это бытие и нас обманывающих.

Греки говорят, что есть действительное бытие, отличное от доксы, то есть мнений, человеческих представлений, и при этом они говорят, что явление есть вúдение невидимого, или видимое есть явление невидимого. Это сложно понять, но греки считают, что истина — это лишь существующее, не нечто абстрактное и ментальное, а существующее, то есть это такие явления, которые показывают бытие (скажем, если бы муж смог понять то, что ему сказала жена, которая пришла после долгого отсутствия и сказала, что была с любовником, а она сказала слова; [слова] — звучащая форма: я слышу или не слышу то, что она сказала, если я слышу, то слышу физически — звуки, имеющие смысл, — тогда я вижу невидимое (это явление), и иначе увидеть невидимое я не могу).

Вся суть дела состоит в том, что невидение бытия само как-то организуется в особый мир, который как бы отталкивает нас от восприятия в явлении невидимого, то есть от восприятия явления как явления бытия. А бытие не может не являться, как считали греки, бытием является нечто, что стоит в открытости. Ведь первая бытийная мысль есть мысль героическая, или мысль о героях, стоящих в деянии или в свете славы и пребывающих, продолжающих целиком стоять в этом свете, в ореоле славы, выхватывающем человека из темноты и держащем его полностью в этом свете (не случайно на иконах существуют ореолы вокруг головы). Эта старая тема славы как чего-то окутывающего и полностью исчерпывающего и обозначающего жизнь — весь ее (мысли о героях) смысл. Бог ведь наградил братьев после победы смертью во сне, это было полное свершение. Так понимая бытийную идею, греки говорили: это настоящий мужчина, в нем есть что-то от философа. Очень странное высказывание. Исполнение славы жизни полностью, не выходя за нее и все время там пребывая, исполнение со свершением — вот что называется героическим. Греки полагали, что это философия.

Так вот, небытие, организующее само себя и описуемое (если есть мысль о бытии), как раз характеризуется игрой на грани между двумя потоками: потоком другой жизни, то есть бытийной жизни, более осмысленной, более цельной, и потоком нашей повседневной, реальной, обыденной жизни. Если вы помните, у Мопассана описывается самый неудачный способ выразить свою любовь к мужу, поцеловав его, когда у него на руках поленья: он стоит перед камином и пытается избавиться от этой ноши, а в это время жена нежно обнимает его за шею и целует в щечку. Такой акт может вызвать только раздражение. Существуют обстоятельства, при которых вы не можете вызвать волнение фактом, который сам по себе волнует. Здесь происходит