Александр Зиновьев - Русский эксперимент Страница 21

Ф: Приходилось. Получил первое ранение. Но остался в строю.

П: Вызывался добровольцем прикрывать отступление товарищей и стоять насмерть?

Ф: Бывало и это.

П: Бывал на уборочных работах в колхозах, работал до кровавых мозолей задаром?

Ф: И не раз.

П: Вызывался добровольцем подымать развалившиеся колхозы в глуши? Подымать целину?

Ф: Было и такое. Пять лет протрубил.

П: А ради чего?

Ф: Снимаю свой вопрос как бессмысленный. Это была моя жизнь. Без этого я не мыслю жизнь вообще.

П: Это — историческая судьба нашего поколения. И не надо ждать за это ни от кого ни похвалы, ни благодарности. Главное — мы были и выполняли долг отпущенной нам судьбы.

Ф: Помнишь, у меня в жизни был случай, когда меня исключили из партии и отдали под суд?

П: На целине? Конкретно не помню за что.

Ф: Тогда на уборочные работы в деревню посылали представителей от высшей власти в качестве ответственных за ход уборки урожая — уполномоченных, как тогда говорили. Послали меня. Урожай был великолепный. А хранилищ для зерна не было. Сгружали прямо под открытым небом перед железной дорогой. Я поговорил со стариками. Они сказали, что вот-вот начнутся дожди и зерно пропадет. Я на свой страх и риск бросил все силы на строительство навесов от дождя. Высокое начальство приказало прекратить эту «самодеятельность». Мол, прогноз погоды отличный, я срываю уборку в целом районе, сею панику и т.д. Я отказался выполнить приказ. Меня арестовали, отобрали партийный билет. А на другой день начались дожди. Урожай погиб. Спасли лишь то, что сгружали под мои навесы. Потом меня освободили, партбилет вернули, даже орденом наградили. Тогда у меня мелькнула мысль выйти из партии и отказаться от наград. Пришлось бы, конечно, переучиваться. Но это не пугало, я еще был молод. Я все-таки эту мысль отбросил. Тот случай, подумал я, был лишь эпизод в великой эпохе, а не вся эпоха. И в партии я был не ради некоей абсолютной разумности и справедливости. Вообще не ради чего-то. Моя жизнь без нее была бы ничто.

В Москве посткоммунистической

Второй день Писатель решил посвятить осмотру тех мест, где вырос и где прошла его юность. Он не нашел не только свой дом, но даже улицу, на которой он стоял. Весь район был застроен новыми домами, старые дома были все снесены, а улицы спланированы совсем иначе, чем раньше. Тут все было чужим. Он был пришельцем из прошлого. Он ощущал себя так, как ощущал бы питекантроп, который вдруг воскрес и стал искать свою родную пещеру где-нибудь на Манхэттене.

Район ошеломил, даже как-то придавил его к земле, заставил почувствовать себя муравьем, даже червяком. Причем район произвел такое впечатление не столько масштабами — Писатель видал на Западе и более грандиозные комплексы зданий, — сколько умыслами строителей. По замыслу это должен был быть комфортабельный, вполне современный жилой комплекс со всем, что необходимо для жизни населения небольшого (по нынешним масштабам) города, — с магазинами, кинотеатрами, школами, спортивными сооружениями, детскими садами, ресторанами, столовыми, библиотеками и даже вытрезвителем. Если бы в его школьные годы показали проект такого комплекса, они не поверили бы, что такое когда-нибудь будет построено. Правда, теперь тут все запущено, заброшено, закрыто, разрушено. Но это произошло лишь в годы после начала перестройки. В доперестроечные годы тут все так или иначе действовало. А жители района, получив это неслыханное богатство задаром, стали еще более недовольны советское системой, поскольку тут что-то действовало плохо, чего-то не хватало для удовлетворения новых потребностей, для начальства построили более комфортабельные дома, а на Западе, как они думали, вообще все лучше и всего больше.

В одном из выступлений на Западе Писатель сказал, что главный враг коммунизма — рост материального благосостояния, образованности и культуры широких слоев населения, ибо потребности и соблазны при этом разрастаются гораздо быстрее и сильнее, чем возможности их удовлетворения. Слушатели сочли эти слова за шутку и посмеялись над ней. А между тем в этом не было ничего шуточного. Идея изобилия вообще порочна. Дело не в том, что изобилие предметов потребления недостижимо, — оно как раз достижимо, — а в ином. То, что появляется в изобилии, теряет ценность. Удовлетворенная потребность рождает новые, еще большие. Изобилие порождает неравенство в распределении еще больше, чем дефицит. Возникают соблазны и нетрудовые пути достижения благополучия. Именно улучшение материальных условий в огромной степени способствовало росту антикоммунистических настроений, — люди возжаждали еще большего, усилилась зависть к высшим слоям и к западному благополучию. Коммунизм в России разрушали не бедные, а благополучные и богатые!

Его вдруг осенила мысль: так ведь все эти дома, которые даже теперь выглядели ничуть не хуже домов в аналогичных районах городов Запада, были построены уже в годы его эмиграции, т.е. в годы «застоя» и «черного провала», по терминологии западной антисоветской и российской прозападной пропаганды! Ведь после 1985 года тут не построено ничего, абсолютно ничего! Лишь заброшено строительство целого квартала и запущены дома, нуждавшиеся в ремонте. За несколько лет до начала «перестройки» в России Писатель прочитал книгу западного социолога о положении и перспективах Советского Союза. Автор, явно не симпатизировавший коммунизму, признавал, однако, несомненные успехи «Советов». В частности, он отмечал необычайно интенсивное жилищное строительство там. Причем его особенно поражало то, что квартиры в новых домах доставались в основном рабочим и низкооплачиваемым слоям населения, к тому же бесплатно. Автор утверждал, что на Западе такое возможно (если вообще возможно) не раньше, чем через 50 лет.

Как бы мы ни относились к коммунизму, необходимо признать как факт то, что советский период русской истории был грандиозным, необычайно сложным и противоречивым феноменом. Нужны десятилетия (если не столетия) на то, чтобы понять этот феномен всесторонне и глубоко. Нужны для этого усилия сотен добросовестных и умных специалистов. Случится такое когда-нибудь или нет?! Он, Писатель, видел и описал лишь частичку этого феномена. Лишь оказавшись на Западе, он получил возможность изучать другие стороны этого феномена. Но и это было все-таки ограниченное наблюдение.

Что было тут раньше — думал Писатель, разглядывая громады новых домов. Жалкие развалюхи убогого, нищего, рваного, вшивого, безграмотного российского прошлого, а отнюдь не та благодать Божия, как теперь изображают дореволюционную Россию новые хозяева страны, их идеологические холуи и дегенераты-националисты. Разве это плохо, что это убожество снесли с лица земли и на его месте построили дома, какие даже не снились раньше?! Если при этом снесли какие-то сооружения, значение которых искусственно раздуто, то без жертв не обходится никакой прогресс.

Кое-что начали ремонтировать. Когда район приведут в приличный вид, его покажут по западному телевидению как результат перехода к западному образу жизни, а какие-то развалюхи и трущобы покажут как то, что якобы было на этом месте в советские годы. Такие трюки там уже проделывали много раз, и западные зрители принимают их за чистую монету. Причем принимают не потому, что искренне верят (на Западе вообще не бывает ничего искреннего!), а потому, что хотят, чтобы именно так и было на самом деле. А если ремонт района произведет западная фирма, из этого раздуют целую пропагандистскую кампанию и растянут ее на несколько недель. Запад должен выглядеть спасителем русских от ужасов коммунизма! И налогоплательщикам будет сделан намек, будто их денежки идут на спасение несчастных русских. Одним словом, многое можно списать за счет русских, многое можно оправдать ссылками на спасение мира от кошмарных последствий коммунистического тоталитаризма.

Писатель устал ходить (все-таки семьдесят, а не семнадцать!). И проголодался. Решил зайти в кафе или ресторан. Но ничего такого на пути не встретилось. Он обратился за информацией к прохожим. Ему объяснили, как найти ближайший ресторан. Предупредили: ресторан частный. На Западе, где все рестораны частные, Писателю за все 15 лет ни разу не пришла в голову мысль, что они частные. Он их воспринимал так же, как в свое время московские рестораны. Хотя те и были государственными, заведующий все равно воспринимался как хозяин, средств он имел не меньше, а, пожалуй, и побольше, чем западный частник, работники же ресторана жили наверняка лучше западных коллег того же рода занятий, во всяком случае — работали меньше. Прохожий, предупредивший Писателя о том, что ресторан частный, хотел этим сказать, что ресторан не по карману простому смертному. Средний обед в нем стоил чуть ли не месячную минимальную зарплату или, во всяком случае, больше средней месячной пенсии.