Эгоистичный мем идеологии, 2020 - Вячеслав Корнев Страница 25

Конечно, лот квазисубъективности (идеализированного Я-объекта) на рынке глобальной конкуренции взглядов и желаний -это тоже не изобретение эпохи социальных сетей. Так функцию брачных знакомств (а состояние «законного брака» - это чистая форма объективации) в «аналоговую эру» осуществляли с помощью живой, а не электронной сводни, посредством натуральных, а не цифровых подобий (портреты, камеи, медальоны). Однако именно Tinder предложил самую адекватную вековой мечте человечества технологию. Теперь улучшенный секси-аватар позволяет добиться оптимальной явленности Я-объекта. Стремительное умножение знаков нашей воображаемой востребованности (лайки, перепосты, просмотры и т. п.) наделяют нас той предельной символической ценностью, ради достижения которой раньше выходили к дуэльному барьеру.

Марксова теория прибавочной стоимости и лакановский концепт прибавочного наслаждения могут быть дополнены понятием прибавочной объективности. Это вид социального производства, ориентированного на построение успешного Я-объекта. Любой лишний плюсик в социальной сети ведет к экстазу объективации -даже через сомнительные способы накрутки голосов или рейтингов. Сегодня солидные рекламные агентства предлагают заказчикам относительно честные способы увеличения паблицитного капитала, методики вирусной раскрутки сайтов и аккаунтов. Зачастую ставка делается на сугубо механическое увеличение притока посетителей (например, с помощью покупки PR-ссылок, незаконной переадресации, расширение объема нецелевого трафика). Так происходит не расширение, а расшаривание Я-объекта.

Чтобы обмануть другого насчет нашей символической стоимости, годятся все средства - ведь ему в любом случае не интересно «подлинное Я». Когда очередной амбициозный стартапер принимает правила игры («пошло то, что пошло») в расчете на то, что после раскрутки он будет заниматься серьезными темами -субъект обманывает самого себя, но не большого Другого. Никогда не наступающее «потом» (как в надежде автора бульварных романов: «а потом я напишу настоящую книгу») - это следствие бессознательного выбора «бытия-для-другого».

Искусственное расширение субъективности в социальных сетях с помощью раскрутки и накрутки можно сравнить со стратегией допинга в спорте. Когда возможности фармакологии превосходят способности спортсмена, расплатой за короткий путь к цели становится физическое здоровье. Та же история с психикой искусственно раскрученных субъектов - эстрадных «звезд» и однодневок Инстаграма: от несоответствия потенциала личности новым вызовам она быстро выгорает.

Но в самом по себе желании раздвинуть границы своей субъективности, найти добавочную объективность нет ничего

плохого. Проблема в идеологическом захвате этого желания, действии, говоря словами Менегетти, «монитора отклонения»:

Внедрившись в человека, механистический принцип или монитор отклонения программирует его на разрушение. <...> Монитор отклонения выталкивает человека из собственного онтического центра, после чего тем или иным образом программирует его. Программа поддерживает разделение «субъект-объект», обязательное для манипулирования

83

человеком.

Так называемая «успешность» - означающее этого маниакального стремление любой ценой расшарить свою объективность, Но прибавочная объективность без внутренних ресурсов - это просто сетевой мем, валентный миллиону других эгоистических частичек.

83 Менегетти А. Кино, театр, бессознательное. Том 1. С. 9.

ЭГОИСТИЧНЫЙ МЕМ КАПИТАЛИЗМА

Снова с ностальгией помянем старые добрые времена, когда идеология вещала из официального источника: будь то глашатай на рыночной площади, докладчик на партийном форуме, программа новостей в прайм-тайм... Сегодня программные заявления политиков мы получаем в нашей френд-ленте сразу под соусом острых комментариев и вольных интерпретаций. К официозу нет ни малейшего доверия, телевизор молодежь презирает, решения съездов правящей партии проходят мимо самих депутатов.

Ризоматическая и аморфная структура власти делает нерезультативной и ее общественную критику. Оруэлловского Большого Брата больше нет, кафкианский Замок переместился в интерпассивные электронные канцелярии - политический цирк уехал. В либерализованном государстве, как представляется многим, нет монополии отдельной политической или экономической силы. На деле, говорят нам эксперты, в политэкономическом пространстве действуют миллионы больших и маленьких эгоистических собственников, лоббирующих частную политику и создающих эффект броуновского движения в космосе конкурентных возможностей. Столь же прихотливо работает «невидимая рука рынка», меняется политическая погода, «финансовое здоровье», «инвестиционная привлекательность».

Словом, в разорении конкретных банковских вкладчиков или выселении из перезаложенного дома никто персонально (кроме пострадавших) не виноват. Мифическая стихия рынка камуфлирует реальные экономические аферы, эксплуатацию и коррупцию. По Жижеку, это и есть самая эффективная схема идеологического внушения, когда оболочка «всем очевидного» прячет в себе ядро идеологического Реального: цинические благоглупости «все сражаются за место под солнцем», «так устроен мир», «надо принимать правила игры».

«Идеология» - это «не требующая доказательств» поверхностная структура, чья функция состоит в том, чтобы скрыть лежащую в ее основе «несбалансированную», «необъяснимую структуру».51

Реальная идеология-в-себе и воображаемая идеология-для-других образуют когнитивный разрыв в восприятии социальных явлений. Обманутый потребитель или разорившийся вкладчик - фигура поистине трагическая. Он вынужденно приходит к осознанию провала в объяснении («виноват директор банка или система?») и к пониманию своей двойственной роли жертвы и инвестора системы.

В настоящих трагедиях всегда виноват герой: трагична именно самонадеянность Эдипа. В плохих антиутопиях герой - раб обстоятельств, тиранического социального порядка, ломающего жизнь в жерновах бездушного механизма. В хороших антиутопиях, как в «Бразилии» Терри Гиллиама (Brazil, 1985, Великобритания), захватывает противостояние героя не только бездушной системе, но и власти, предательству, конформизму в самом себе.

Вот в этом смысле антигерой-капиталист драматургически правдив и интересен. Он попадает в вилку осознания своей причастности к механизмам эксплуатации («банальность зла» по Ханне Арендт) и ощущения несправедливости положения дел. Кредитующий систему в целом, но разорившийся в данном банке вкладчик - это персонаж нашего времени.

Аналогичным образом политическое пространство нам рисуют как арену конкурентной борьбы множества больших и маленьких партий, соперничества отдельных игроков, переплетения «ветвей

власти», конкурирующих лобби и т. п. Здесь тоже нет персонально ответственных: в модели «параллаксного заговора»» с

«принципом домино» даже стрелочника найти проблематично.52

В современном политическом спектакле решение ключевого вопроса «кто виноват в происходящем?» находится в состоянии бесконечного откладывания и переноса на неважные минутные

вопросы. И для законопослушных граждан, выселяемых приставами, и для повстанцев из фильмов-антиутопий - «виновата система». Дальше, как мы помним, выясняется, что система - это еще канализация, медицина, образование, виноделие, общественный порядок, дороги. Поэтому обыватель прекращает протестные акции, когда служба вывоза мусора начинает работать с перебоями. Повстанцы идут чуть дальше, но, как помнится из рассуждений советника Хаммана, рано или поздно сознают свою подконтрольность Матрице.

Возникает впечатление, что картина мира, в которой систему не обыграть (она лучшая из худших альтернатив, как это сформулировал Черчилль), написана одним автором -идеологическим шулером, подгоняющим условия задачи под

решение.

Да, Большого Брата нет, но есть миллионы маленьких братков пиара и рекламы, объединенные одинаковым пониманием «успеха» и стратегией «эффективного продвижения». В отсутствие персонифицированной фигуры Большого Другого, вопрос о том,

«кто написал миллионы доносов»